Возможна ли Россия после империи?

Большинство мировых империй прекратило свое существование в ХХ веке. Проигранная Первая мировая война положила конец в 1918 году Австро-Венгерской и Османской империям. По итогам Второй мировой войны окончательно рухнула Германская, временно возрожденная нацистами в облике «Третьего рейха». Также стали независимыми государствами бывшие колонии Великобритании и Франции. Империя сохранилась только в России – причем именно благодаря большевицкой революции. Большевики, поначалу боровшиеся против самодержавия, впоследствии создали режим, вполне преемствующий основные принципы империи (большое полиэтническое пространство, гиперцентрализм, военная экспансия на другие страны), но гораздо более тоталитарный и репрессивный, чем царская Россия.

Весьма наглядной иллюстрацией, насколько «сакральную» роль отводил СССР своему центру – Москве, является советско-американский договор по ПРО 1972—74 гг., который разрешал каждой стороне иметь лишь одну противоракетную систему. США оснастили такой системой свою ракетную базу Гранд-Форкс – чтобы гарантировать себе возможность нанесения ответного удара. А столица должна были разделить судьбу всей страны. СССР же окружил противоракетами Москву, продемонстрировав, что спасение символов коммунистической власти и имперской «элиты» для него самое главное. Правда, советскую империю в итоге это не спасло…

Нынешний, постсоветский москвоцентризм в России стал даже более радикальным, чем в СССР. Если тогдашние союзные республики пользовались хотя бы номинальным самоуправлением, то сегодня все российские регионы встроены в жесткую политическую и экономическую «вертикаль». При этом в государственной идеологии происходит синтез царской и советской империй – показательно, что ныне в России одновременно ставятся памятники Ивану Грозному и Сталину.

Сегодняшняя Россия осталась географически единственной, а исторически последней империей, которая полностью соответствует «римско-имперским» критериям – крупного полиэтнического и гиперцентрализованого пространства, экспансивного по отношению к соседним странам. К этим критериям можно добавить уже упомянутое стремление к несменяемости верховного правителя, а также складывание слоя приближенных к нему «патрициев» из числа спецслужбистов и коррумпированных миллиардеров.

Но каким же образом сложилась такая система, если при распаде СССР казалось, что с имперской парадигмой на этом пространстве навсегда покончено? Для ответа на этот вопрос недостаточно ограничиться критикой «путинской эпохи», как это часто делается у российских публицистов, но начать анализ причин нынешнего положения дел, как минимум, с 1990 года.

Рождение империи из несбывшейся конфедерации (1990—1991)

Исторический парадокс состоит в том, что нынешняя, постсоветская РФ является гораздо более имперским, унитарным и идеологически антизападным государством, чем был СССР эпохи Перестройки.

Главным, революционным и беспрецедентным отличием Михаила Горбачёва от всех предыдущих российских царей и советских вождей было то, что он стремился перестроить страну в качестве договорного государства. Этот договор планировалось заключить между тогдашними союзными республиками, которые в 1990 году провозгласили свой суверенитет. Их лидеры в том же 1990 году были легитимно избраны, возглавив республиканские парламенты (верховные советы). Они уже не были местными «первыми секретарями КПСС», назначенными из Москвы – 6-я статья конституции СССР о «руководящей и направляющей роли КПСС» была отменена весной того же 1990 года.

В этом коренное отличие от прежнего союзного договора 1922 года, когда был сформирован СССР. Тогда союзные республики формально также обладали суверенитетом, но все они были подчинены диктатуре коммунистической партии. А в 1990 году партийная «вертикаль» была ликвидирована – КПСС стала лишь одной из партий, тогда как реальные властные полномочия перешли к избираемым советам.

Договорный характер проекта «обновленного Союза» означал принципиальную ликвидацию традиционного имперского устройства страны, установленного еще в XV веке. Если республики договариваются между собой и добровольно делегируют часть своих полномочий совместным, союзным структурам – это означает федеративнуюмодель, которая противоположна имперской и несовместима с ней. В империи все полномочия передаются только «сверху вниз».

Историки еще долго будут спорить о том, что сподвигло Горбачева на такие перемены. Фактически, у него были все возможности сидеть в кресле генсека КПСС и поныне – продолжая традицию пожизненного правления своих предшественников. Но Михаил Сергеевич в те годы очень отличался как от них, так и от нынешнего российского президента, который, похоже, решил восстановить эту традицию. Конечно, было бы преувеличением приписывать всю политику Перестройки лично Горбачеву – но в любом случае, его имя прочно ассоциируется с грандиозными глобальными переменами конца ХХ века.

На наш взгляд, в политике Перестройки удачно совместились идеалистические и прагматические факторы. О первых сам Горбачев так писал в своих мемуарах[6 - «Наедине с собой», Москва, «Грин стрит», 2012.]:

Если смотреть на вещи широко, исходить из того, как распорядилась судьба, сделав меня не просто участником одного их крупнейших поворотов истории, но и человеком, который инициировал процесс обновления и продвигал его, то можно сказать – мне повезло. Я стучал в двери истории, и они отворились, открылись и для тех, ради кого я старался. Я не стремился к власти ради власти и не пытался навязывать свою волю, чего бы это ни стоило.

А прагматический аспект состоял в том, что Горбачев и его советники к середине 1980-х годов осознали: прежняя коммунистическая система уже не работает, она выглядит слишком архаично на фоне социального и технологического прогресса в развитых странах, и поэтому нуждается в кардинальном реформировании.

Поначалу Горбачев говорил об «обновленном социализме», но к 1990-му году, когда он стал президентом СССР, и этот пост оказался по статусу важнее генерального секретаря КПСС, «социалистическая» лексика из его речей практически исчезает. Находясь у власти, он создал условия для перемен – и «процесс пошел». Точнее, он сам попал в этот «процесс», и с какого-то момента само общество оказалось прогрессивнее инициатора Перестройки. Массовое гражданское пробуждение, небывалые прежде в СССР свободные выборы, прекращение холодной войны и падение «железного занавеса», культурный взрыв конца 1980-х годов кажутся сегодня, в новую эпоху «духовных скреп» и глобальной изоляции, событиями из какой-то «нездешней» истории, хотя они происходили на памяти большинства граждан РФ…

***

Общественно-политическая ситуация в 1989—91 гг. развивалась очень стремительно, но президент СССР за ней фатально запаздывал. Если бы проект нового союзного договора начал разрабатываться не весной 1991-го, а двумя годами раньше, у него было бы больше шансов на успех[7 - Интересный, но забытый исторический факт: впервые о необходимости заключения нового Союзного договора заявил Верховный Совет Эстонской ССР еще в ноябре 1988 года, когда в Москве еще никто не размышлял на эти темы.]. Но, с другой стороны, противодействие имперской номенклатуры тогда было бы сильнее, а демократические силы имели меньше возможностей для влияния на общество. Например, закон СССР о печати, отменявший цензуру в СМИ, вступил в силу только в августе 1990 года.

Открыв шлюзы исторических перемен, Горбачев пытался найти невозможный «консенсус» между номенклатурой и демократами, балансировал между ними, что воспринималось как политическая «нерешительность». Он желал избежать гражданского конфликта между коммунистическими имперцами и демократическими антиимперцами – но в результате они только радикализировались и обрушивались с критикой на самого Горбачева, с полярно противоположных позиций. Имперцы обвиняли его в «развале страны», антиимперцы, наоборот – в стремлении «удержать империю».

Так, среди вторых в январе 1991 года стал весьма расхожим конспирологический миф о том, будто советские танки вошли в столицу Литвы Вильнюс «по приказу Горбачева». Хотя никаких документальных подтверждений этого «приказа» не обнаружено до сих пор. В декабре 1991 года, уходя с поста президента СССР, Горбачев, вместе с «ядерной кнопкой», передал Ельцину и «кремлевскую папку» со всеми секретными документами советской эпохи. Среди прочего, там был обнаружен и впоследствии опубликован приказ политбюро ЦК КПСС 1979 года о вводе войск в Афганистан. Учитывая его политическую антипатию к Горбачеву, Ельцин, заняв Кремль, вполне мог также опубликовать и «силовые» приказы бывшего президента СССР – если бы они существовали в природе.

Сомнение в существовании таких приказов вызывает и их резкий диссонанс с международной политикой Горбачева. Неужели президент СССР выводил войска из Афганистана и Германии для того, чтобы бросить их на Тбилиси и Вильнюс? Впрочем, конспирология и логика – трудно совместимые сферы…

Зато точно известен такой исторический факт: еще в 1988 году первый секретарь компартии Эстонии, деятель сталинистских убеждений Карл Вайно просил всесильного тогда генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева ввести войска в республику для «подавления сепаратистских настроений». Именно тогда создавался Народный фронт Эстонии, который требовал республиканского самоуправления. Однако Горбачев вместо ввода войск снял с должности самого Вайно. Бывший главный эстонский коммунист переехал в Москву, а в 2016 году его внук Антон Вайно занял чрезвычайно влиятельную должность главы администрации президента России. Таким образом, Путин продемонстрировал идейную и кадровую преемственность своей политики с «доперестроечными» временами.

Кардинальным отличием Горбачева от Путина было то, что президент СССР не создавал вокруг себя жесткой административной «вертикали», но, как уже было отмечено, вел переговоры с избранными руководителями союзных республик. Кроме того, он не вполне контролировал и советских «силовиков», апофеозом чего стал августовский путч 1991 года, когда они попытались сместить президента с должности.

Несмотря на отмену в марте 1990 года 6-й статьи конституции СССР о «руководящей и направляющей роли КПСС», верхушка советских силовых ведомств (МО, КГБ, МВД) продолжала по инерции подчиняться «партийным органам». Силовики и коммунисты вполне находили между собой общий язык в имперско-консервативных взглядах. Наиболее вероятной разгадкой событий января 1991 года в Вильнюсе выглядит исполнение силовиками своих ведомственных приказов под влиянием аппарата ЦК КПСС, который не желал терять имперскую власть. Вместе с тем, ответственность за это они перекладывали на президента СССР, с целью его дискредитации. И под влиянием этой пропаганды демократические силы также принялись обвинять в вильнюсском побоище Горбачева.

Путч 19 августа 1991 года был отчаянной попыткой советских силовиков и номенклатуры ЦК КПСС сорвать подписание нового союзного договора, которое было назначено на следующий день. Путчисты осознавали, что в новом Союзе, построенном как договор республик, их «вертикаль» исчезнет. Новые руководители силовых структур должны были избираться всеми участниками Союза. А это для имперской «элиты», сосредоточенной в Москве, выглядело полным крушением карьеры.

Однако исторический парадокс состоит в том, что ГКЧП все же победил – пусть и только в масштабах РФ. Никакого договорного государства здесь по-прежнему нет – но абсолютно восстановлена все та же имперская «вертикаль». И еще более печальный парадокс – восстановлению этой «вертикали» и уничтожению принципа договорного государства во многом способствовал победитель путча 1991 года Б. Н. Ельцин.

***

Противоречие между имперским консерватизмом и постимперской демократией наглядно проявилось в формулировке всесоюзного референдума 17 марта 1991 года:

«Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?»

Эта формулировка выглядела абсолютно алогично – как можно «сохранять» то, чего еще нет? Тем не менее, утвердительный ответ на этот вопрос дали 76% граждан тогдашнего СССР, принявших участие в голосовании.

По итогам референдума начался т.н. «Ново-Огаревский процесс» – переговоры Горбачева с руководителями тогдашних союзных республик. Фактически, именно этот формат с весны 1991 года являлся высшей властью в СССР, сменив собой ЦК КПСС и даже Верховный Совет СССР, где большинство составляли имперские консерваторы. Это означало, что реальная политика все более переходит от «центра» к республикам. И именно этот краткий момент в истории СССР (март-август 1991 года) можно назвать действительно федеративным.

Кстати, весьма показательно, что участники Ново-Огаревских переговоров поначалу согласились сохранить аббревиатуру «СССР», но только заменить в ней слово «социалистических» на «суверенных». Слово «советских» временно осталось, так как ключевые участники переговоров (Ельцин, Кравчук) были еще не президентами, а именно председателями Верховных Советов своих республик. Однако уже первый проект Союзного договора, опубликованный 27 июня 1991 года, носил название «Договор о Союзе суверенных государств».

Такого рода переговоры были беспрецедентны в имперской истории. Невозможно представить, чтобы российский царь договаривался со своими региональными наместниками о распределении полномочий. Это же касается и истории СССР – хотя союзные республики в 1922 году номинально признавались «суверенными», их руководители фактически назначались из московского Кремля. Но после того, как республиканские председатели Верховных Советов в 1990 году стали избираться местными парламентами, это полностью изменило всю политическую структуру тогдашнего СССР.

Разумеется, Ново-Огаревские переговоры не могли быть абсолютно гладкими, на них проявилось множество межреспубликанских противоречий, которые скрывались и подавлялись в доперестроечную эпоху. Неудивительно, что участники этих переговоров совершили и ряд стратегических ошибок, которые впоследствии привели к тяжелым конфликтным последствиям.

Одной из главных таких ошибок стало игнорирование изменившегося статуса Крыма. Напомним эту ситуацию подробнее.

20 января 1991 года в Крымской области, которая входила в состав Украинской ССР, состоялся первый в СССР референдум, на который был вынесен вопрос: «Вы за воссоздание Крымской Автономной Советской Социалистической Республики как субъекта Союза ССР и участника Союзного договора?» Положительно на него ответили 93% крымчан. Этот референдум был абсолютно свободен и легитимен, в отличие от псевдореферендума 2014 года, проведенного под стволами «зеленых человечков» после российской аннексии Крыма.

Двойственность Крыма в последние годы СССР проявлялась в том, что, с одной стороны, большинство населения там составляли русские (67% по переписи 1989 г.), а с другой – экономически полуостров полностью зависел от Украины (пресная вода, продовольствие, электроэнергия поступали с «материка»). Передача Крыма из РСФСР в УССР в 1954 году была продиктована именно экономически-логистическими соображениями, а не «произволом Хрущева», как утверждают нынешние кремлевские пропагандисты.

В условиях начала 1991 года, когда Россия и Украина уже приняли свои декларации о суверенитете, президент СССР мог бы признать в качестве равноправного субъекта Союза также и Крым, и включить его представителей в Ново-Огаревский процесс, где обсуждались параметры нового Союзного договора. По существу, крымчане на своем референдуме голосовали именно за это. Однако Горбачев воздержался от такого решения – вероятно, опасаясь поссориться с руководителями Украины, которые продолжали считать Крым своим регионом.[8 - Попутно вновь заметим беспрецедентность такого положения дел: ни один прежний советский вождь не «опасался поссориться» с руководителями той или иной союзной республики.] А Украину Горбачев видел одним из ключевых участников нового Союза.

Украинское руководство отреагировало на крымский референдум оперативно, но интерпретировало его по-своему. 12 февраля 1991 года Верховный Совет УССР принял Закон о восстановлении Крымской АССР в составе УССР. Таким образом, Крым, хоть и признавался как республика, но «второго порядка»: не союзная, а лишь автономная, не имеющая суверенного голоса на союзном уровне. Именно это и заложило основы последующей российско-украинской борьбы за его принадлежность. А если бы полуостров по итогам своего референдума обрел статус союзной республики, не «в составе» России или Украины, но равноправной с ними, эта борьба двух соседей за обладание им выглядела бы немыслимой. Крымчане определяли бы собственное будущее самостоятельно, заключая договоры с Россией и Украиной, а после распада СССР, как и другие союзные республики, Крым стал бы независимым государством и членом ООН. Утопия Василия Аксёнова «Остров Крым» могла бы реализоваться…

Не признав в свое время республиканскую субъектность Крыма, Горбачев фактически сделал его объектом конкуренции России и Украины. Хотя, конечно, на президента СССР нельзя возлагать прямую ответственность за события, произошедшие после того, как руководимое им государство исчезло.

Тогдашний председатель Верховного Совета Украины Леонид Кравчук, при всей своей критике Горбачева, продемонстрировал стремительность «перестройки» на личном примере. 19 августа 1991 года он, в отличие от президента России Бориса Ельцина, не выступил против ГКЧП, заявляя лишь о «спокойствии и стабильности» в Украине. Но когда стало ясно, что путч в Москве провалился, 24 августа Кравчук инициировал в Верховном Совете принятие Акта о государственной независимости Украины.

Украинско-американский историк, профессор Гарвардского университета Сергей Плохий так описывает[9 - «Последняя империя. Падение Советского Союза», М., АСТ, 2015.] становление независимости Украины:

Одно крыло аппарата без лишнего шума переписало партийные богатства на другое: они достались областным, городским и районным советам. Таким образом, господство сохранили, за редким исключением, те, кто еще недавно заседал в обкомах, горкомах и райкомах. Почти вся номенклатура уверовала в государственную независимость – и в Кравчука, ее пророка. С ним не были страшны ни лютый Ельцин, ни собственные демократы, ни «бандеровцы». Партийные лидеры, прощаясь с Союзом и поставив все на Кравчука, получили пропуск в новое светлое будущее.

Рассуждая о вариантах альтернативной истории, обозреватель Радио «Свобода» Михаил Соколов предположил, что у Горбачева на тот момент имелась единственная, но реальная возможность «не потерять» Украину. Президент СССР должен был заявить о переносе столицы нового Союза в Киев. Однако у Горбачева, несмотря на смелость и беспрецедентность многих других его решений, кремлецентристские стереотипы все же оставались довольно сильны, и столицу нового Союза он видел только в Москве.

Поэтому, в конечном итоге, главную ответственность за провал проекта нового Союза несет Горбачев, который фактически «замкнул» союзный договор на самого себя. Такая персонализация политики никогда не бывает стабильной. И, кроме того, она сама по себе противоречит принципам договорного федерализма.

***

В 1990—91 гг. в Москве фактически образовалось два центра власти – союзный и российский. Наиболее расхожая историческая версия состоит в том, что на стороне Союза сосредотачивались «имперские силовики», тогда как на стороне России – «антиимперские демократы». Однако, если вглядеться в детали, картина выглядит сложнее и неоднозначнее.

6 сентября 1991 года Госсовет СССР признал независимость трех балтийских республик – Литвы, Латвии и Эстонии. Сам этот Госсовет на тот момент состоял из глав союзных республик, которые обсуждали возможности конфедеративного переустройства Союза. После путча ГКЧП практически вся имперская верхушка «союзных силовиков» оказалась под следствием или была отправлена в отставку.

Но параллельно с этим президент России Ельцин занялся «укреплением территориальной целостности РСФСР». В это время Чечня провозгласила фактическую независимость, но Ельцин ее не признал и в ноябре 1991 года попытался ввести в этой республике чрезвычайное положение. Таким образом, стремясь к ликвидации Союза, Ельцин с другой стороны возрождал имперско-унитарное устройство России.

Весьма показательно, что позиция президента Чечни Джохара Дудаева была прямо противоположной. Он наотрез отказывался видеть свою республику в составе России, но при этом проявлял интерес к конфедеративному проекту «нового Союза», в котором Чечня могла бы стать равноправным членом. Однако после того, как в декабре 1991 года конфедеративный проект был отменен, а Чечня номинально осталась в границах РСФСР, это сделало неизбежным последующее столкновение чеченских сторонников независимости с российскими неоимперцами.

Уже во второй половине 1991 года в российской политике проявилась «двуглавость» ее исторической имперской символики. Признавая суверенитет других союзных республик, российская власть при этом насаждала жесткий унитаризм внутри собственной страны. Если в 1990 году Ельцин призывал российские автономии «брать суверенитета сколько проглотите», то всего спустя год он повел прямо противоположную политику.