Горлица

– Зачем тебе это? – мило улыбнулась она, – там нет ничего особенного, всё естественно было.

– Что естественно было, чего нет особенного? – не унимался я.

– Да всё! Тебе это надо? – поправляя под собой подушки, спросила она.

– Надо! Давай, рассказывай! – волновался я. – Хочешь, взамен я скажу тебе правду!

– Какую правду?

– Я мальчик, девственник! Никого не было и нет у меня.

– Я это уже поняла.

– Вот как! А как же? – удивился я.

– Не знаю, поняла и всё тут! – не осуждая меня, ласково улыбнулась она.

Я вздохнул и, подобрав ноги, согнул их в коленях. Механически пополнив наши стопки, залпом выпил и не закусил. Потом обхватил ноги руками, опустил голову на колени и, глядя на причинное место, стал размышлять о своём.

– Ладно, я расскажу. Но тебе это может быть неприятно, – предупредила она.

– Плевать! Рассказывай!

Я приготовился слушать и вновь слегка захмелел. В бане было всё так же тепло, даже жарко.

– Ты так сильно напился, – начала моя девочка, – мы занесли тебя в мою комнату, положили на кровать и накрыли одеялом. Тебе было очень плохо, Вадим, ты ворочался, кровь текла из брови и изо рта, и тебя начало сильно рвать. Бабушка страшно ругала меня, приказала принести два тазика и полотенца. Один тазик пустой, а другой с водой, чтобы тебя обмывать. Ты лежал на спине и захлёбывался… Вадим, милый мой, я так испугалась за тебя, мне ещё никогда не было так страшно!

Я услышал, как моя девочка тихо заплакала. Сквозь слёзы она продолжала:

– Мы повернули тебя на бок и пододвинули к краю кровати. Я подставила тазик. Ты весь уже был испачканный, мокрый, и бабушка велела мне обмывать твоё тело. Я бегала и меняла воду в тазике. Тебя долго рвало, тебе было так плохо! – она зарыдала.

Возникшая пауза подавляла меня. Я держался, чтобы не зарыдать вместе с ней.

– Потом ты затих, – чуть успокоившись, рассказывала она дальше. – Мы сбросили с тебя одеяло и, приподняв, поменяли постельное бельё, подушку и одеяло. Я собрала всё грязное и пошла застирывать, но в ванной просто рыдала, не могла никак успокоиться. Бабушка не спала, выходила ко мне и ругала меня. Дедушка её успокаивал, говорил: «Пусть побудет одна с ним, пусть поймёт!» Тогда бабушка постелила мне возле двери в твою комнату и сказала: «Спи, как собака, чутко!» И ушла к себе отдыхать.

Моя девочка умолкла и стихла. Я тоже молчал. Я был пуст, мыслей у меня в голове не было. В необычной жаркой зимней ночи тихо мерцали свечи, лаская своим мягким медовым светом двух влюблённых, которые ещё только-только начинали свою взрослую жизнь.

* * *

Оставаясь сидеть в той же позе, не желая показывать ей лица, я незаметно утирал пальцами проступившие слёзы. Моя девочка выпрямилась и, дотянувшись до стопочки, тихо выпила. Мы надолго погрузились в молчание. Она успокоилась.

– Затем я обработала твои раны и уже не спала. Просто лежала на полу возле двери и постоянно прислушивалась. Боялась, вдруг с тобой что-то случится. Слышала, как ты дышал, ворочался и постанывал. Заходила проведать – всё ли в порядке. Собрала внизу одежду твою и сложила рядом с кроватью. Извини меня, я увидела, что ты сбросил с себя одеяло, лежишь на спине, раскинувшись на постели, голый. Тебе, наверное, было жарко, а может, ты хотел встать, не знаю. Я не стала тебя накрывать, присела рядом и разглядывала твоё сильное, красивое тело.

Моя девочка выпрямилась, подобрав под себя ноги. Взяла с табурета ручные часики и начала их теребить.

– Если раньше, до этого, я только украдкой бросала взгляд на тебя, – смущаясь, продолжала она, – то сейчас я всё рассмотрела, до мельчайших подробностей. Знаю всё про тебя, Вадим, каждый шрам, каждое пятнышко, каждую родинку, каждый миллиметр твоего тела.

Я повернул голову и посмотрел на неё. «Может, она захмелела?» – подумал я. Моя девочка стеснительно порозовела.

– Внимательно рассматривая тебя, я заметила, как приподнялся твой мальчик. Он стал медленно, плавно расти прямо у меня на глазах. Я испугалась и побежала в ванную, схватила тазик и мокрое полотенце.

«Ничего себе, поворот!» – озадачился я.

– Когда я вернулась, ты лежал на боку, на самом краю кровати. Может, ты хотел встать, я не знаю. Твой мальчик полностью вырос, а ты кряхтел и что-то невнятное бормотал.

Я налил нам по последней стопочке водки и поставил пустую бутылку под табурет. Она продолжала рассказ, а я выпил.

– Я взяла мокрое холодное полотенце и обернула его вокруг твоего мальчика, прижимая полотенце к нему, чтобы остыл. Так держала его какое-то время, потом он стал расслабляться и возвращаться в покой. Через пару минут ты пописал. Я успела подставить приготовленный тазик. Подтёрла капельки и всё убрала.

Девочка моя замолчала. А я, вздрогнув, вздохнул и подумал: «Да-а, это точно всё! Это больше чем всё, это полный пипец!»

– Это всё?! – гаркнул я раздражённо.

– Да, всё, – невозмутимо сказала она. – Потом ты мирно спал, пока не проснулся.

– Да лучше б ты его отсосала или я не проснулся бы никогда! – в гневе вырвалось из меня.

Моя девочка, уже ничему не удивляясь, подняла стопочку водки и выпила за меня.

– А может, я его отсосала, тебе-то откуда это знать?! – язвительно отозвалась она.

Я сник. Грубость моя меня же самого опускала и вымаривала…[3 - вымаривать – изводить отравой или дурным содержанием.] Сердце заколотилось, и удушье подступило к горлу. Я отвернулся…

Перед глазами проплывали образы нашего детства. Вот моя девочка в шалаше, а я, голый, палки бросаю. Вот я валяюсь на песке, в крови, на карьере, и она горько плачет надо мной. Вот мы в стогу сена, смеёмся, смотрим на ночное небо в звёздах и мечтаем. Вот она показывает мне свою жестокую рану на запястье, где вырезано имя моё. А вот я первый раз признаюсь ей в любви и клянусь быть с ней навсегда! У меня не было сил сдерживаться, по моим щекам текли слёзы, я незаметно смахивал их рукой. Слёзы текли не от стыда, не оттого, что мне было больно или чего-то жалко, я скорбел о себе, о своём ожесточённом сердце…

* * *

Отвернувшись от своей девочки, внутренне я был один. Она меня не тревожила. Мне хотелось побыть наедине с собой, просто так, безо всяких мыслей. Не жалел себя, нет – я огорчился. Огорчился тем, что не желал разглядеть и разделить её мира, думал только о себе. Посидев так, постепенно пришёл в чувство. В ночном сумраке завывающий ветер, парной воздух в предбаннике, запах веников и смолы, тихий треск свечей за спиной и её тёплое, сладкое, хмельное дыхание…

– Не горюй так, Вадим, – она прижалась ко мне и обняла сзади. Моя девочка желала утешить меня. Нежно касаясь губами моей шеи и плеч, она приговаривала через каждый поцелуй строки Есенина:

– В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжёлых утратах,

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым –

Самое высшее в мире искусство…

Я обернулся и заглянул ей в глаза. Было темно, я ничего не увидел, лишь уловил сильное биение её любящего сердца. Осторожно повалив свою девочку на спину, чтобы рассмотреть её взгляд в янтарных отблесках свечей, я едва прикоснулся губами к её устам. Она поддалась и легла под меня. Мерцающий свет мягко пал на её лицо, и я увидел большие серо-голубые глаза. В них дышала бесконечная любовь и радость нашей встречи!

Ликуя, я поцеловал её губы, обнимал крепко-крепко…ещё и ещё. Она отвечала взаимностью. С меня как рукой всё сняло! Я был наедине, глаза в глаза, с самой лучшей, с самой прекрасной девушкой в мире!

* * *