Исчезновения

Ирина

Отныне она – владычная жрица…

«Если бы не мать моя…»

(Из литературы Шумера)1

– …Нет, правда, ты иногда сказанешь, Еремеев! – говорила Ирина. – Писатель все-таки – должен бы, кажется, уметь слова подбирать! Ну где, где ты, скажи, такие сарафаны видел? То же самое, что лавровый венец назвать малахаем!.. Это, между прочим, ритуальное одеяние вавилонской жрицы, я сшила себе точную копию…

Собственный голос пробивался из сна почему-то гораздо глуше:

– Так ты теперь не цыганка, ты теперь вавилонянка? (Он уже привык к Ирининым причудам.) И что ж, эти вавилонские жрицы тоже умели гадать по руке?

– Боже, какой ты все-таки непросвещенный, Еремеев! Да все гадания происходят из Вавилона! Он родина всех тайных знаний! И жрицы богини Иштар…

– Надо полагать, гадали еще лучше? Даже лучше, чем ты нагадала жене бедняги Чичагина? (Санька сбежала от Чичагина к какому-то газетному щелкоперу как раз после того, как Ирина нагадала ей по руке это самое).

– А вот улыбочка эта твоя ироническая, Еремеев, совершенно лишняя! Что, неправду нагадала?

– Ну тут, по-моему, возможны варианты. Допустим, что Санька давно уже задумала сбежать, а ты только подтолкнула ее своим гаданием.

– Ты просто брюзга и Фома Неверующий, вот ты кто, Еремеев, даже спорить с тобой не хочу!.. Кстати, вавилонские жрицы умели не только гадать.

– И что же еще они умели?

– Они еще умели любить. Пожалуй даже, это было главным их умением! И имена носили соответствующие. Например, Ина-Эсагиларамат, что означало «Любимая в храме Эсагилы». Умащивали себя ритуальными мазями, отчего тело их становилось… Смотри…

Вдруг она распахнула свою странную одежду, которую он, Еремеев, по незнанию вавилонского языка обозвал сарафаном, и предстала перед ним совершенно нагая. И – Боже! – как она была прекрасна и соблазнительна в этой наготе! Так прекрасна, что он просто не мог с собой совладать!

– Подожди, не двигайся, – остановила она его. – Замри! Сначала глубже почувствуй, как любовь проникает в тебя.

О, он чувствовал, чувствовал это! Каждым миллиметром, каждою охваченной дрожью клеточкой своего тела!

– Они занимались ритуальной проституцией, – сказала Ирина, – но душа их всегда принадлежала одному-единственному.

– И кому же?

– Богу Эсагиле, их небесному супругу.

– О, как она хороша, как хороша, как хороша! – нашептывали откуда-то из густого воздуха невидимки-элементали.

– Она ослепительно хороша!

– Она так хороша, что Эсагила непременно заберет ее к себе! Никому другому она не может принадлежать, так она хороша!

– Он заберет ее, он не может ее не забрать!

Еремеев попытался пробиться сквозь их заполнивший все пространство шепот:

– Я ее не отдам! Она моя!..

– Ах, право, посмотри, посмотри на себя! Неужели ты можешь сравнить себя с Эсагилой?

– Да никакого, никакого сравнения!

– Эсагила сказочно красив, не чета тебе!

– Эсагила не только красив, но и мудр!

– От Эсагилы не разит коньяком!

– Эсагила ее заберет! Она исчезнет!

Воздух вдруг помутнел, Ирину уже не было видно, и в этой мути только слышались слова, подхваченные распоясавшимися духами:

– Она исчезнет!

– Она исчезнет!

– Она исчезнет!

– Где ты?! – крикнул Еремеев.

– Щитораспределительная улица, – вместо Ирины отозвался знакомым голосом какой-то дух, тогда как остальные элементали по-прежнему частили меленько: «Она исчезнет!», «Она исчезнет!», «Она исчезнет!..»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Еремеев открыл глаза. Да ведь и не дух это вовсе говорил сейчас про Щитораспределительную улицу! Вполне земной детектив Небрат, вот это кто!

– Да, Щитораспределительная, – повторил сыщик. – Приехали, кажись.

Еремеев с удивлением смотрел в окно машины. Никогда не предполагал, что в Москве могут существовать такие безлюдные и грязные улочки. Улица стоила своего унылого названия. Вдоль нее тянулся ряд четырехэтажных домов с крышами, похожими на крышки гробов, и со стенами, штукатурка на которых не подновлялась, наверно, добрых лет пятьдесят. Возле одного из домов стоял на четырех кирпичах заржавевший кузов какого-то довоенного автомобиля, создавая ощущение, что само время тут заплуталось и заржавело. Безрадостный пейзаж дополняли такие же ржавые помойные ящики, в которых лениво копошились жирные крысы. На тротуаре сидел одноногий нищий, рядом лежала кепка для сбора милостыни, которая была, однако, совершенно пуста, да и непонятно, на какую вообще милостыню бедняга мог рассчитывать в столь убогом, заплеванном месте.

– Не понимаю, в каком мы… гм… районе… – проговорил он.

Небрат отозвался:

– Ах, милейший Дмитрий Вадимович, если бы в данной ситуации это было единственное, чего вы не понимаете!.. Во всяком случае мы нашли то, что искали, и далее нам надобно, очевидно, вон туда, – он указал на старомодную дощатую вывеску над входом в какой-то магазинчик, гласящую, что это ни что иное, как «Антикварная лавка “НИНЕВИЯ”».

– А это вы с чего взяли? – поинтересовался Еремеев. – Ни про какую такую «Ниневию» в том приглашении не говорилось.

– Метод дедукции, – пояснил сыщик. – В приглашении, как вы говорили, был указан дом номер семь, не так ли? Это и есть номер семь, как видите. – Действительно, на стене дома можно было различить блеклую семерку. – Далее, – продолжал Небрат, – если бы речь шла о частной квартире, то ее номер тоже непременно был бы указан в приглашении. А поскольку его не было, то речь могла идти только о каком-либо приметном заведении. Наверно, вы согласитесь, что ничего более приметного, если, конечно, не считать помоек, на этой Щитораспределительной улице нет.

Еремеев согласился:

– Пожалуй, вы правы. Что ж, расплатимся с водителем и зайдем.

Водитель этот с уголовными татуировками нравился Еремееву еще меньше, чем бесцеремонный Небрат, и избавиться хотя бы от него было бы уже некоторым облегчением. Уже и кошелек Еремеев из кармана достал, однако детектив остановил его: