Запах моря

И так далее. Тиша рассказывал про свою работу, а Людмила, которая обычно слушала и даже вставляла какие-то реплики в почти ежедневный рассказ мужа, в тот вечер была мыслями совсем далеко: в сборах, предотпускных покупках и заботах.

Затем начались конвульсивные сборы. Времени оставалось совсем немного, учитывая степень готовности к подобного рода отдыху. Из каких-то забытых глубин антресолей, куда, как говорится, «давно не ступала», были вытащены курортные вещи еще советских времен в чемоданах. Вьетнамские сланцы «через палец», со «съеденной» от времени резиной, Людина панама в горошек и Тишина матерчатая кепка с пластмассовым козырьком и надписью Tallinn, ласты и купленные впрок для Настеньки круг с утенком. А также халаты, подстилки, майки, шорты и юбки. И все это под жутким слоем пыли и со стойким запахом нафталина. Самым хорошо сохранившимся предметом в чемоданах был как раз нафталин.

Людмила отряхнула вещи, которые могли пригодиться и, как ей сначала показалось, были в «удобоваримом» состоянии. Приложив их к себе, она не без сожаления поняла, что времени прошло не мало. Литературный штамп «годы были безжалостны к ее фигуре» в данном конкретном случае был не применим вовсе. Людина фигура осталась «очень даже», учитывая рождение ребенка и годы, когда было совсем не до слежения за ней. Но все же габариты несколько отличалась от тех, двадцатилетней давности. Странно, почему она не носила все эти вещи в повседневной жизни тогда? Почему они, обычные вещи, пролежали в чемоданах на антресолях, вызывая разве что сытое подташнивание у моли? Ладно шлепанцы или, там, ласты… Странно… Хотя… Куда бы мог одеть эти шорты Тиша? Или эту кооперативную майку с перестроичными лозунгами? Разве что вынести мусор, но для таких процедур тряпья всегда хватало. А эта юбка… «Странно, но зачем же мы все это хранили столько лет?!» – задавалась вопросом Люда, рассматривая отрытый в закромах квартиры семейный клад. – «Но, не выкидывать же было…», – отвечала она себе.

Таким образом, сборы сильно замедлились, пока половина найденных вещей не перекочевала в тряпки, а остальная в мусорное ведро. Но процесс этот был небыстр. Ведь каждая единица одежды была тщательно рассмотрена, примерена и отождествлена с собственной историей покупки и ношения. Настя ходила мимо и все удивлялась: «Мам, тебе собираться надо, а ты с тряпьем доисторическим возишься…». Но Людмила не слышала дочь, а все примеряла, разглядывала и вспоминала.

Так прошло несколько вечеров. Работа как бы ушла на второй план, дома тоже постарались, как могли, ее разгрузить, и Людмилины мысли занимала исключительно поездка. Благодаря вещевым рынкам и обилию дешевых, хоть и недолговечных китайских товаров, купить одежду, в общем-то, не составляло проблемы. Основная проблема – поехать на такой рынок и терпеливо купить все, что нужно по списку, а это, говоря откровенно, не самая простая задача. Ничего сложного в этом, конечно, нет, но терпение нужно действительно неисчерпаемое и силы на поездки и таскание сумок. Надо отдать должное, Тиша поехал с ней и, несмотря на стойкую неприязнь к такого рода людским скоплениям, молча и покорно ходил за супругой между обвешенными одеждой рядами.

Времени катастрофически не хватало. И, хотя набирать с собой дюжину бальных платьев Людмила не собиралась, часы сборов пролетали, поглощая все оставшееся после работы время, а свежеприобретенные сумки разбухали и становились похожими на тугие боксерские груши.

В общем, время сборов пролетело. Во всяком случае, для Людмилы. Оно было очень насыщено, наверно, поэтому и быстротечно. Она металась, как горячечный в бреду, а все сотрудники, глядя на нее, жутко завидовали: постоянно шептались в углу комнаты, изредка посматривая в сторону Людиного стола. И даже давняя подруга ее Семенычева Надя сказала: «Ох, Людмилка, нажила ты своим счастьем себе врагов…». Но Людмиле было уже все равно. Она никогда особо не была «воодушевлена» сложившейся в их коллективе атмосферой, впрочем, как и самим коллективом. А теперь, когда вся пакость людская обнажилась из-за какой-то путевки, якобы чуть возвысившей Людмилу над поверхностью их родного болота, где все они еще вчера пребывали по ноздри, она перестала вообще обращать на сотрудников какое-либо внимание, касающееся внепроизводственной сферы. Дома же все было наоборот. Домочадцы ее, сколько могли, поддерживали, в том числе и в спокойном безразличии к отношению коллег по работе. Настя даже сходила и купила книжки в дорогу, по списку, приготовленному Людмилой. Тиша приволок с работы какой-то небольшой вентилятор, на случай если ТАМ будет в номере совсем невыносимо. Но Людмила абсолютно невозмутимо сказала, дескать, вентилятор – это, конечно, меньше газовой печи и легче чугунной ванны, но даже такая полезная и компактная вещь пусть лучше останется дома, ибо ее сумки все более напоминают уже старых жирных тюленей из фильмов про северные моря. И Тиша безропотно унес вентилятор обратно на работу. Потом долго искали кипятильник, коих по воспоминаниям еще с командировочных восьмидесятых должно было остаться по дюжине в каждом углу. В итоге дома не нашли ни одного, обзвонили всех знакомых, и те тоже долго искали не очень часто используемую в повседневной жизни вещь. Нашли только в двух семьях, и муж ездил через весь город забирать его у одной из семей. Мысль пойти и купить кипятильник почему-то никому даже в голову не пришла… В общем, все помогали и суетились, как могли.

И вот час икс пробил. Все семейство прибыло на вокзал. Так как поезд уходил днем, Тише для этого даже пришлось отпрашиваться с работы, что в их конторе совсем не поощрялось. Но тут уж, как говорится, деваться некуда. А Настей процесс провожания был воспринят «на ура», так как она уже большую часть лета шаталась по раскаленному городу дни напролет и маялась от безделья. Так что поездка на вокзал была воспринята дочерью как хоть какое-то разнообразие в череде бессмысленно проводимых дней школьных каникул.

Увидев здание вокзала, Людмила поняла, как давно она здесь не была. Вокзал был конечной станцией многих маршрутов транспорта, но конкретно Людины городские ежедневные маршруты передвижения пролегали все как-то мимо, поэтому здание вокзала она видела последний раз в конце девяностых, когда они с Тишей провожали гостившего в их семье Тишиного студенческого друга из Прибалтики. Но это было так давно, и так много с тех пор изменилось…

Здание вокзала блестело на солнце, отражая остроугольными стеклянными ребрами безжалостные полуденные лучи. Мода стеклить и тонировать по возможности все сделала здание похожим на перевернутый верх дном граненый стакан, так и не отмытый от какого-то дешевого винного пойла. Площадь перед вокзалом напоминала муравейник, где все куда-то ручейками бегут и несут на себе поклажу, в разы превосходящую по массе несущего. И только важно прогуливающиеся налегке милиционеры неприветливо и оценивающе оглядывали пробегающих мимо «муравьишек». Людмила сильно нервничала, сама не понимая причины. И поэтому вся эта суета в сочетании с изнуряющей жарой раздражали ее, заставляя расточительно тратить последние крохи энергии и сил.

Не сильно надеясь на городской транспорт, оттого и не совсем верно рассчитав время, они приехали за час до прибытия поезда. В сильно изменившемся, но не ставшем от этого уютнее и организованнее, зале ожидания к счастью работал кондиционер, и вся семья просидела час на металлических сиденьях, придуманных, видно, специально для вокзалов каким-то ревматологом для обеспечения стабильности заработков специалистов своего профиля. Во всяком случае, другое разумное объяснение в голову не приходило.

Поезд, хоть и был проходящим, к Людиному великому удовольствию не опоздал. Но на этом, пожалуй, и заканчивались все приятные моменты, связанные с поездом. Стоянка была 15 минут. Тиша помог занести вещи в купе. В коридоре толкались отъезжающие и провожающие, распаренные от невыносимой жары и тяжести переносимой поклажи. «Вы, наверно, идите домой…», – сказала Людмила мужу, когда багаж был уложен в отделение под нижней полкой. – «Чего вам жариться? Я как приеду – позвоню». Муж молча кивнул в ответ. Людмила вышла с мужем из вагона, поцеловала дочь и мужа и снова зашла обратно, так как на улице находиться было просто невозможно. Навеса над перроном предусмотрено не было, так что люди толпились возле вагона, честно зарабатывая на тепловой удар. Выглянув в окно, она увидела что «ее» не ушли, а стоят возле вагона, всматриваясь в окно ее купе, приложив руки ко лбу в качестве козырька. Людмила махала им, дескать, уходите, показывала жестами, что напечет голову, и пыталась изобразить грозную и жесткую гримасу. Но Тиша и Настя не уходили, а сил у нее уже не было долго махать руками, да еще и в вагонной духоте. Так они и смотрели друг на друга по обе стороны стекла все оставшиеся от стоянки поезда десять минут. В купе заходили какие-то люди, но Людмила только оборачивалась, чтобы поздороваться. Люди ставили сумки на полки и выходили. Так что, когда объявили об отправлении их поезда, в купе сидела только одна Людмила. Состав медленно покатился, и Тиша с Настей стали махать ей с перрона, а Людмила смогла выдавить из себя только нечто похожее на улыбку и помахать в ответ. Колеса низко, почти басом, и как-то вдумчиво бухали на привокзальных стыках рельс. Коридор наполнился вернувшимися после долго прощания пассажирами, отчего вагон буквально застрекотал различными звуками: захлопали двери купе, отбывающие буквально докрикивали в трубки мобильных телефонов последние фразы, которые они не успели сказать провожающим на перроне, визжали поднимающиеся нижние полки, дети хлопали резиновыми прижимными держателями для полотенец и стучали в фанерные перегородки между купе.

Такая суета с переодеваниями, укладкой вещей и выкладыванием многочисленной по ассортименту и количеству дорожной снеди продолжалась примерно полчаса. Людмила чувствовала себя очень плохо, поэтому она решила переждать, глядя на унылый однотипный пейзаж за окном, благо, что ее многочисленная поклажа заняла все возможное место под ее же нижней полкой. И только когда мужчины попросили выйти, чтобы переодеться, Людмила оторвалась от бесконечного мелькания за окном и вместе с еще одной попутчицей вышла из купе в пыльный коридор вагона.

Верхнюю полку над Людмилой занял угрюмый молчаливый парень с дурно пахнущими носками. За все время пути он произнес буквально с десяток предложений, но все они были какими-то ощетинившимися, как будто парень ощущал угрозу, исходящую от попутчиков, и своими резкими и даже грубоватыми фразами пытался отпугнуть врага, как осьминог чернилами. Парень почти сразу залез на свою верхнюю полку и всю дорогу смотрел в окно. «Хорошо, он хоть не курит», – подумала Людмила, – «а то бы скакал туда-сюда со своими носками…».

Вторую нижнюю полку занимала женщина лет тридцати пяти, в тонких очках в прозрачной пластиковой оправе, которые придают лицу строгость и деловитость. У нее было худое остроугольное лицо с тонким носом и маленьким ртом с тоненькими губами. Маска презрительного снисхождения не сходила с ее лица, причем даже когда женщина ела. Хотя может это была и не маска… Сказать трудно. Женщина большую часть времени читала какую-то толстую книгу в яркой глянцевой обложке. Автор и название книги были написаны пляшущими буквами разным по стилю шрифтом, а название было выделено какими-то то ли скобками, то ли уголками… В общем, Людмиле стало ясно, что книга из современных бестселлеров «за жизнь». Сама Людмила их не читала, так как считала эти книги пошлыми и тупенькими, но Настя таскала эти разноцветные книжки от подруг и читала взахлеб, очевидно в основном из-за чувства приобщенности к взрослой литературе, а значит отчасти и взрослой жизни. Запрещать в ее возрасте уже не стоило, а отговаривать и объяснять – бесполезно. Проверено. Жаль, конечно, но это уже другое поколение, другие интересы и приоритеты. «Раньше романтизировали крестьянство и рабочий класс, теперь – драматизируют клерков или, как их там, офисных работников. А по сути-то…», – как-то на кухне сказала она Тише после того, как в очередной раз обнаружила цветастые книги на столе у Насти. «А что ты хочешь?» – Тиша поднял глаза от тарелки и удивленно посмотрел на жену. – «Выпячивают и холят тех, на кого власти делают ставку в данный конкретный момент. А по поводу романтизации и драматизации… Так ведь тогда во всем поощрялся знак «плюс», сейчас делают ставку на «минус». Хотя суть, ты права, по большому счету одна и та же».

Да, так вот по поводу попутчицы. Она почти сразу постелила свой комплект заранее разложенного на каждой полке в полиэтиленовых кульках белья и все время читала свою книгу. А еще она периодически выходила курить. Курила она тонкие длинные сигареты из такой же длинной пачки. Пачка эта вместе с зажигалкой все время лежала на столе, и через определенные промежутки соседка вставала, клала на подушку свою книгу, доставала из пачки сигарету, длинную и тонкую, как зубочистка, и выходила из купе.

Самой колоритной и интересной фигурой в этом случайном временном сообществе был военный. Когда поезд тронулся, он зашел в купе в форме и с довольно пухлым чемоданом. Затем он переоделся в тренировочный костюм, так что о том, что он военный напоминала только его форма, аккуратно висящая на «плечиках». На погонах были звезды, отчего Людмила поняла, что ее попутчик – офицер, но так как она никогда не разбиралась в воинских званиях и соответствующем количестве звезд, больше информации она не почерпнула. Да больше, пожалуй, было и не надо. Был он довольно плотного телосложения и среднего роста, а вот возраст определить было сложнее из-за редких стежек седины на коротко стриженых волосах. Скорее всего, ему было под сорок, а может и немногим за. Офицер то залезал на свою верхнюю полку и читал, то слезал и сидел на нижней полке в ногах постоянно читающей насупленной женщины, то выходил курить. Он был единственным из попутчиков, с кем Людмила перекинулась хотя бы парой слов. В очередной раз, выйдя в коридор, где, казалось, не так душно, Людмила увидела, что офицер тоже стоит в коридоре у окна. Увидев Людмилу, он подвинулся и учтиво отдернул занавеску. Она в ответ улыбнулась. Минут пять они стояли молча, глядя на смазанную картину пролетающего мимо пейзажа. Но потом разговорились, хотя слово «разговорились», конечно, подразумевает более длительное и насыщенное общение. Так, немного поболтали. Выяснилось, что он едет в командировку куда-то на побережье, куда, он уточнять не стал. Людмила подумала, что это наверно так здорово, съездить за счет предприятия на курорт в разгар сезона в командировку… Конечно, она сейчас тоже едет почти за счет предприятия, но командировка – это же другое дело… Это, как бы, ты на работе, но в то же время смена обстановки, а тут еще и на курорт в с самый сезон. Сама Людмила ездила в командировки очень давно, когда еще союзные НИИ оправляли своих сотрудников во все уголки той еще, необъятной. В самом конце восьмидесятых ездили гораздо реже, но все-таки ездили. Сама Людмила уже почти не ездила, все же маленькая дочь на руках, а в то время в их институте можно было сделать так, чтобы не поехать. А вот Тиша продолжал «наматывать» по бескрайним просторам до самого развала института и страны. Людмила вспомнила то время, мысленно перенесясь куда-то прочь от этого вагона, этой духоты и этого времени. Вернувшись из краткого по времени, но такого далекого мысленного путешествия в коридор вагона, она сказала офицеру, как, дескать, хорошо ехать в командировку на море в сезон, и что она ему почти завидует. Он ей ничего не ответил. Он даже не повернулся в ее сторону, а все смотрел за окно, и, стало ясно, что Людмила все себе представила совсем не так и не то. И, пожалуй, завидовать было нечему. После этого разговор так и не продолжился, и Людмила зашла обратно в купе.

В общем, компания подобралась, мягко говоря, не очень разговорчивая. И Людмила была очень довольна, так как больше всего боялась шумных попутчиков. Или каких-нибудь всю дорогу пьющих или постоянно хнычущих маленьких детей. А тут – тишина… И Людмила даже не стала ничего читать, хоть и вытащила сразу книгу и положила ее на столик, а провела всю дорогу засыпая и просыпаясь, лежа с открытыми глазами или стоя в коридоре возле окна.

Войдя в свой номер и бросив сумки прямо у входа, Людмила первым делом распахнула двери, ведущие на балкон. И запах моря буквально ворвался и обрушился на нее. Запах моря. Моря спокойствия и умиротворения.

Конечно, воздух был иным уже с утра, когда за окном вагона показалась синяя гладь, уходящая куда-то за горизонт. Но привезенная с собой вонь городов еще стояла в вагоне, всеми силами не пуская свежесть морского воздуха. Запах же вокзала, пусть и приморского, почти ничем не отличался от того, царящего на перронах, в ее городе. Или, во всяком случае, так показалось Людмиле.

Когда же автобус привез их в пансионат, запах, по идее, должен был быть уже тем самым. Во всяком случае, потом в цистернах дополнительные ароматизаторы воздуха не завозили. Все это, конечно, так, но тогда по приезде Людмила ничего особенного не чувствовала. Приехали они слишком рано, поэтому дожидаться освобождения номеров предыдущими жильцами и получения ключа пришлось в холле административного корпуса. Сквозь большие окна было видно, как заспанные жильцы близлежащих корпусов, очевидно бурно отмечавшие что-то до утра, еле переставляли ноги, расползаясь каждый в свою сторону, с одной лишь только целью: «чтобы стало полегче». Другие наоборот бодрые и, судя по всему, уже позавтракавшие шли с полотенцами на шее, уже надутыми матрасами и кругами, мячами и нардами в одну сторону, сторону пляжа.

Время ожидания всегда тянется медленно. Привезли их слишком рано, и выбирать этот запас придется тупо сидя в холле «на чемоданах». Многие из приехавших одним автобусом с Людмилой бросили вещи и пошли купаться. А может и не купаться, а просто побродить по аллеям пансионата. Их можно понять. Особенно тех, что приехали с детьми. Дети ведь усидеть на месте просто не в состоянии, поэтому они сразу же распотрошили привезенный багаж в поисках необходимых игрушек и буквально утащили родителей куда-то прочь от скуки ожидания. И родители, побросав в холле полураскрытые чемоданы и сумки, поспешили за своими чрезмерно резвыми отпрысками.

Людмила решила никуда не ходить и дождаться. Во-первых, ей не хотелось оставлять привезенные сумки без присмотра. Во-вторых, она еще не совсем отошла от дорожной тряски, которую, как ей казалось, она обычно переносила намного лучше. А в-третьих и последних, ей просто не хотелось суетиться. Ведь если уйдешь – будешь дергаться, смотреть на часы, с чувством, что там, в холле, уже началась «раздача слонов». У нее же были рекомендации по поводу корпусов, данные ей Лидией Викторовной. Точнее, это были скорее антирекомендации. Лидия Викторовна любила бурный отдых, поэтому она старалась выбирать место обитания, так сказать, в гуще событий. А часть корпусов она пометила крестиками на импровизированной карте территории пансионата, а скорее даже просто зачеркнула, охарактеризовав их как «скука болотная». Людмила ничего тогда не возразила Лидии Викторовне, но про себя отметила, что нужно добиваться номера именно в этих зачеркнутых корпусах.

Время шло. Людмила изучила содержание всех листочков на стенде «Информация для отдыхающих» и газете «Курортный вестник», чей первый и единственный тираж увидел свет, судя по всему, очень давно. Она уже досконально знала распорядок дня, правила пользования общим душем, правила поведения на воде и рекомендованное время пребывание на пляже. В газете же высмеивались недобросовестные арендаторы водных велосипедов и люди, более чем бурно проводящие ночной досуг, мешая окружающим отдыхать, «и, в частности, спать». Читать привезенные с собой книги почему-то не хотелось, так что Людмила готова была уже изучать характеристики и правила использования стоявшего в углу огнетушителя по висевшей рядом документации.

Время сдачи ключей подошло, и в административный корпус потянулись люди, хоть и по курортному, но одетые уже совсем по-другому, нежели еще пару часов назад, когда они в последний раз шли на пляж. Лица у них были невеселые. Не мрачные, но невеселые. Они сдавали ключи, прощались с персоналом и получали в ответ подслащенное «Приезжайте к нам еще. Счастливого пути». Причем Людмила была уверена, что стандартную фразу получали в том числе и дебоширы, высмеиваемые в газете «Курортный вестник».

Ключи Людмила получила одна из первых. Она выпросила номер в тихом корпусе, как оказалось, пользующемся популярностью у пожилых отдыхающих и тех, кто приехал с детьми. Но Людмиле повезло, она была одной из первых, поэтому в этой гонке успела обойти потенциальных конкурентов. Номер был двухместный, и ей сказали, что соседка подъедет чуть позже. Когда Людмила покидала холл, большая часть багажа прибывших вместе с ней еще лежало на прежних местах, дожидаясь беззаботных хозяев, не особо торопившихся получать ключи.

Так вот про воздух. Воздух все то время ожидания был тот же, что потом буквально хлынул через проем балконной двери ее номера. Но тогда Людмила его почему-то не заметила, даже не обратила внимания. Но потом на пороге балкона, не выходя на него, она долго стояла закрыв глаза… Минут десять. В этом можно было углядеть нечто театральное, даже, можно сказать, позерское, но Людмила не играла. И дело тут было не в отсутствии зрителей. Ее действительно вдруг переполнило чувство размеренности, спокойствия и какой-то благости, что ли. Чувство курортного счастья.

После десятиминутного столбняка Людмила вышла на балкон, на котором оказалась пара стульев и стол. Она села и долго смотрела на буйную южную растительность и ухоженные полоски дорожек, окаймлявшие все это зеленое разнообразие, на праздно ходящих по этим дорожками отдыхающих и редкие лучи безжалостного полуденного солнца, пробивающиеся сквозь густые кроны деревьев.

Умиротворяющее одиночество ее прервала голова мужчины, показавшаяся из-за перегородки между балконами. Лицо его было похоже на мордочку сурка, мокрые волосы были зачесаны назад, а свежевыбритая физиономия источала запах канистры выплеснутого на нее одеколона. Мужчина заискивающе улыбался. «Это вы новая хозяйка 478-го?», – мужчина оглядывал Людмилу с ног до головы, оценивая и прикидывая. «А я из 476-го…». «Типично курортный способ знакомства», – подумала Людмила, – «А это, наверно, местный пансионатный мачо для тех, кому за… Ну-ну». Она выжидающе молчала. «Ну, давайте же знакомиться, мы ж как-никак соседи на… на сколько Вы, кстати, приехали?». «Давайте лучше договоримся сразу», – Людмила сказала это очень резко и холодно, как иногда у нее получалось. Обычно попытка повторить такую же манеру разговора при пересказе случившегося или же просто, когда она хотела именно в таком ключе поговорить с раздражавшим ее собеседником, ей не удавалась. А так, спонтанно, иногда вырывалось непонятно откуда. «Я пробуду здесь еще восемнадцать дней, и в течение этих восемнадцати дней я не хочу видеть ни ваше лицо за перегородкой, ни его обладателя», – отчеканила она, – «Если возникнут какие-то недоразумения, поверьте, мне есть, кого подключить к разрешению ситуации. Вопросы?». Блеф сработал. Мужчина буркнул что-то вроде: «Стерва» и спрятался за перегородкой… действительно на все восемнадцать дней.

Людмила еще немного посидела на балконе, а затем пошла распаковывать чемоданы и раскладывать вещи по полкам шкафа. Закончив размещать вещи в только ей понятном порядке, Людмила вышла на первую ознакомительную экскурсию по территории пансионата. Она с музейной тщательностью оглядывала каждый экспонат: деревья, скамейки, жилые корпуса и места общего пользования. Разве что, не подходя и не читая таблички, и то только потому, что их там не было. А когда солнце стало заваливаться за шиворот алеющего горизонта, Людмила пошла на пляж смотреть на закат и увидеться с морем после бесконечно долгой по человеческим меркам разлуки.

Восемнадцать дней прошли. Нет, не пролетели. Прошли. Распорядок дня диктовал ритм проходящим дням, как метроном «Цок-цок-цок, завтрак-пляж-обед-сон-пляж-ужин-сон». Людмила втянулась, и отдых приобрел стройность и методичность. Через пять дней после Людмилиного приезда в ее номер подселили соседку. Сначала она показалась Людмиле излишне грубой и даже хамоватой, но потом оказалось, что новая соседка добрая и веселая женщина. Была она, конечно, непривычно резковата, но не более того, а к этому довольно быстро привыкаешь, если в целом человек импонирующий, и в конце совместного их пребывания в номере Людмила уже не замечала так раздражавшую поначалу манеру разговора соседки. Помимо всего прочего, соседка оказалась тезкой Людмилы. Людмила стала называть соседку Людой, а соседка называла Людмилу – Людок. Соседка была чуть постарше Людмилы, но энергии у нее хватало на двоих. Она не могла усидеть на месте, что-то постоянно придумывала, куда-то вечно спешила. Людмиле же спешить никуда не хотелось, и она всегда пыталась отказаться от бесконечных прогулок и путешествий. Так что иногда соседка, так и не уговорив ее, отправлялась куда-то в одиночку, всем своим видом показывая, что обиделась. Именно соседка была инициатором экскурсий на какое-то озеро и какие-то водопады, коих бесконечное множество по всему черноморскому побережью. Еще они ходили на концерт пианиста, как обычно «пролетавшего из Токио в Лондон и лишь на день задержавшегося, чтобы дать незабываемый концерт в местном ДК». В общем, Людмила-старшая, как могла, разнообразила их совместный курортный досуг. Но, в любом случае, все эти мероприятия происходили в основном между тактами незримого метронома размеренной пансионатной жизни, так что очень уж активным получавшийся отдых назвать было сложно. Но, что ни говори, отдых состоялся. Хотя, наверно, можно даже сказать, и удался.

Утром последнего дня в пансионате две Людмилы сидели на балконе и пили чай. «Кипятильник все-таки пригодился, не зря тащила», – не без удовольствия отметила про себя Людмила. Так она отмечала каждый раз, когда они с соседкой пили чай, а пили его они по несколько раз на дню. Несмотря на довольно уютный номер и недавно сделанный в нем ремонт, чайником администрация решила не баловать отдыхающих, тем более что на территории была столовая и кафе.

Вещи Людмила собрала еще с вечера, оставив на тумбочке только ежедневно необходимое. До сдачи ключей оставалось еще несколько часов, и соседка уговаривала ее пойти в последний раз перед отъездом на пляж. Людмила же отказывалась. Так они сидели, пили чай и, не поднимая друг на друга голоса, пререкались.

– Ну чего ты упрямишься? Когда в следующий раз на море попадешь? – не успокаивалась соседка. – Идем, говорю, и никаких «но»…

– Да оставь ты меня в покое. За восемнадцать дней даже море поднадоесть может. Хочешь – иди, я ж тебя не держу…

– Причем тут «держишь – не держишь». Что ты в номере делать будешь? Слезы глотать? Нечего. Идем и точка.

– Иди, иди. Я и купальник уже спрятала…

– Вот проблема… Купальник она спрятала… Как спрятала, так и достанешь. Это что, якорь или… или ксилофон? – примеры Людмила-старшая подбирала всегда удачные.

– Якорь… Сушить купальник я где потом буду? В поезде?…

И так далее и тому подобное. И все это абсолютно не повышая голоса.

В итоге, соседка не выдержала и пошла на пляж одна. А Людмила села на кровать и стала, как кинопленку, прокручивать обратно все эти восемнадцать дней, проведенные в пансионате. Кадры, еще свежие, полные деталей и подробностей, вчерашних ощущений и невыветрившихся запахов. Все мелькало перед глазами. Закрытыми глазами. Где-то там, в ее голове. Память и воображение. Два маститых художника, рисующих общую картину на одном и том же холсте. Мазок кисти одного и сразу же следом росчерк другого, память ответственна за очертания, воображение – за палитру.

Людмила молча сидела на кровати. Она была поражена внезапно ставшим очевидным фактом, открытием, почему-то сильно потрясшим ее. Хотя открытием назвать это было бы не совсем правильно. Но Людмиле в тот момент казалось, что ей стало понятно нечто очень важное и существенное. Пусть и значимое только для нее одной.

А поняла она то, что самым счастливым, теплым и важным воспоминанием и ощущением за все эти восемнадцать дней, ощущением, которое она увезет с собой домой, и которое будет всегда всплывать, когда она будет вспоминать эту поездку, это те минуты… те самые, когда, войдя в свой номер и бросив сумки прямо у входа, она первым делом распахнула двери, ведущие на балкон, и запах моря буквально ворвался и обрушился на нее. Запах моря. Моря спокойствия и умиротворения.