– Что? – переспросил старик.
– С поезда скинули, – более громко проговорил Анатолий и тут же от вспыхнувшей боли на миг провалился в небытие.
– … отродясь поездов не бывает, – услышал Анатолий, придя в себя.
Что хотел сказать старик, он не понял, но разговаривать не хотелось. Хотелось наслаждаться покоем, запахом сена, песней соловья и скрипом колёс.
Старик отвернулся и, пару раз слегка ударив по крупу коня верёвочной плёткой, затих. Минут через пять он неожиданно проговорил, ни к кому не обращаясь:
– Ничего. Наша фельдшерица кого хочешь на ноги поставит. И не таких лечила.
Больше часа ехали по лесу молча. Лес то редел, то становился гуще. На небольших опушках вокруг Анатолия становилось светло, в чаще – сумрачно, как вечером, хотя день был в самом разгаре. Со временем пошла более разъезженная колея, и колеса чаще проваливались в выбоины или, выскакивая из колеи, шли юзом.
Боль стала не такой острой, но Анатолий изрядно устал от тряски. Ему хотелось уже хоть куда-нибудь доехать, где не будет этого скрипа, сменяющихся света и тени, не будет ухабов. И вдруг краем глаза он увидел крышу хаты, потом следующую. По всей видимости, они заехали в какую-то деревню.
– Пахомыч, кого везёшь? – спросил звонкий женский голос.
– Да вот, раненый в лесу оказался. Сам не знаю, откуда он там взялся, – как бы оправдываясь, ответил старик.
– Так ты его сразу к Нюрке вези, в фельдшерский пункт, – посоветовал тот же женский голос.
Крыш стало больше. Они были крыты шифером или же дранкой, которая местами от времени покрылась зелёным плюшем. «Неужели есть ещё в глубинке дома, крытые таким древним материалом. Странно видеть их в двадцать первом веке», – подумал Анатолий. Медленно, превозмогая боль, он повернул голову вправо. Увидеть всю улицу мешала его синяя сумка. Она была изрядно измазана глиной, и из-под разошедшегося замочка выглядывала часть рубашки. Чуть сбоку от сумки открывался вид на проплывающие заборы и на видневшиеся за ними дома. Некоторые из них были бревенчатыми, некоторые – из кирпича, но и те, и другие потемнели от времени и стали одного цвета. Иногда даже было трудно определить, из чего сложены стены домов.
Улица стала расширяться, телега выехала на широкую площадь, затем сразу свернула в переулок и, проехав ещё метров сто, остановилась в тени деревьев.
– Тпру-у-у, – протяжно скомандовал дед, останавливая лошадей, и добавил: – Приехали. Сейчас сдам тебя Нюрке. Она тебя заштопает. Будешь, как новенький.
Дед мелко засмеялся, довольный своей шуткой. Анатолий попытался приподняться с подстилки, но острая боль в виске свалила его назад.
– Подожди, подожди, – придержал его старик.
Он подошёл к Анатолию, осторожно приподнял за плечи, ещё чьи-то руки подтянули его ноги к краю телеги. Дед и незнакомец, который оказался миловидной женщиной, помогли ему подняться и слезть с телеги. Голова кружилась, слегка подташнивало. Но через минуту всё прошло. Правда, продолжала пульсировать острая боль в висках.
Его повели к крыльцу одноэтажного здания, на дверях которого на небольшой вывеске было написано «Амбулатория», ввели в светлую, беленую известью комнату и усадили на кушетку. Ложиться он не хотел, боясь, что будет трудно вставать.
– Ну, теперь посмотрим, что там у вас, – мелодичным голосом проговорила фельдшерица.
Она взяла из стеклянного шкафа какую-то склянку, оторвала клочок ваты, намочила его в растворе, подошла к Анатолию, мягкой ладонью отвернула его лицо от себя и стала промокать рану на голове.
– Ничего страшного, рана неглубокая, даже зашивать ничего не надо, – сказала она и спросила: – Голова кружится?
– Да, – ответил Анатолий.
– Ну, значит, есть сотрясение мозга. Надо день-два отлежаться. Можете встать?
Анатолий, не отвечая, с трудом встал с кушетки, но опять закружилась голова. Боясь упасть, он схватился за руку женщины, но головокружение тут же прошло. Фельдшерица перехватила его руку и повела к двери в соседнюю комнату.
– Здесь у меня временная палата. Полежите пару дней, пока родные не объявятся.
Она подвела его к застеленной белым, чистым бельем кровати и помогла сесть.
– Нет у меня здесь родных. Они далеко. Есть у вас в деревне милиционер? Участковый, например?
– Нет, дорогой, милиция пока приедет, вы уже здоровеньким будете.
– У нас особист есть, можешь к нему обратиться, – встрял в разговор всё время присутствующий здесь старик.
– Пахомыч, ты иди, мы уж как-нибудь теперь сами разберёмся, – нетерпеливо оборвала старика фельдшерица.
– Ну а чё? Только особисту с ним и разбираться. Странный он какой-то, Нюра, – перешёл на шёпот старик. – О каком-то поезде говорит, вещи какие-то не наши. Шпион, может быть? Ты как хочешь, а я к председателю сельсовета зайду. Доложу о новеньком.
Анатолий с удивлением смотрел на старика. Сам он отлично помнил, что его выкинули из поезда. Значит, там, где его подобрал дед, должна быть железная дорога. Да и телегой ехали они чуть больше часа. Не может же быть, чтобы в этой деревне никто о железной дороге не знал. Абсурд какой-то. Ещё абсурднее эта фраза о шпионах. Ему казалось, что старик специально разыгрывает его. Наверное, шутник хороший.
– Мне бы переодеться, – попросил Анатолий. – Видите, Нюра, одежда совсем грязная. В телеге должна быть моя сумка. Мог бы Пахомыч её принести?
Пахомыч всё ещё топтался у дверей и, услышав просьбу больного, пошёл к выходу. Через несколько минут он вернулся, прижимая двумя руками к груди замаранную грязью сумку, из которой выглядывала теперь не только рубаха, но и зелёный галстук. Грязь на сумке подсохла и отваливалась слоями, падая на чистый пол.
– Пахомыч, ну что ты делаешь?! – крикнула, выглянув из дверей, фельдшерица. – Оставь вещи у порога и уходи уже!
Пахомыч тут же развернулся, суетливо опустил сумку на пол и вышел, хлопнув с досады дверью.
– Во что вы хотели бы переодеться? – спросила Нюра.
– В сумке должно быть спортивное трико. Под рубахами и брюками.
Нюра вышла из комнаты, недолго повозилась в его вещах и вернулась, держа в руках синее трико.
– Странные у вас вещи, действительно, – задумчиво проговорила она. – Этикетки на них какие-то заграничные, сумка не советская.
– Нюра, вы что, решили меня все тут разыграть? Про железную дорогу не знаете, а она где-то рядом с вашей деревней проходит. И о какой советской сумке вы говорите?! Советов нет уже тридцать лет!
Нюра испуганно поднесла одну ладонь ко рту, а другой замахала, как будто отмахиваясь от чего-то страшного.
– Вы что? Окститесь.
Она начала креститься, но вдруг опомнилась и спрятала руку, совершавшую крест, за спину.
– Не говорите такого больше. Если дойдёт до Павла Ивановича – засудит. Упечёт туда, где Макар телят не пас.
Анатолий удивлённо смотрел на фельдшерицу, не понимая, чего она так испугалась. Кто такой Павел Иванович, он тоже не понял. И вообще, всё происходившее с ним ему показалось бредом. Он подумал, что надо просто лечь и выспаться.
– Ладно, шутите дальше, а мне надо переодеться.
Нюра нерешительно вышла и остановилась недалеко от двери. Анатолий слышал, как она взволнованно дышала. Испуг её, похоже, не прошёл. Но чего она испугалась, понять он так и не мог. Переодевшись, Анатолий вышел из палаты.
– Мне бы вещи постирать. Нет у вас в деревне прачечной?
– Какая прачечная? Бабы сами стирают. Давайте я постираю. Завтра принесу поглаженными.