Стратегии выдающихся личностей

Шлиман думал об отце-тиране почти с ненавистью, перемешанной с вычурной учтивостью, которая явно относилась не к области чувств, но являлась вопросом престижа преуспевающего сына. Об отце, по словам Генриха Штоля, биографа Шлимана, он думал не иначе как о тиране, который «загнал в могилу его мать, лишил его самого радостей детства и спокойно, без всяких угрызений совести, оставил бы его в нищете». Но это патологическое недоверие к родителю, смешанное со злостью на него, породило в нем самом не только устойчивое намерение надеяться исключительно на собственные силы, но и развивать их, применять по назначению, добиваться высоких результатов. Когда же упорство и развитая работоспособность позволили ему занять высокое социальное положение, из соображений престижа и вследствие намерений следовать вечным ценностям Шлиман боролся с собственным непреодолимым отчуждением, «регулярно» посылая престарелому отцу «значительные суммы», арендовав для него приличное имение.

Знаменитый датчанин, один из тех титанов, на которых позже опирался патриарх психоанализа, горбатый и перекошенный Сёрен Кьеркегор являл собой образчик подавленности, меланхолии и тоски. Детские комплексы довершало деспотичное отношение отца, «человека с тяжелым и мрачным душевным складом». Вполне естественно, что хилый и болезненный мальчик с искривленным позвоночником не общался со сверстниками – будучи объектом насмешек в любой ситуации. Но размышления о своих возможностях и фанатичная жажда компенсации привели его на литературное поприще.

Бетховен испытывал к отцу, скорее, не ненависть, а зловещую досаду, ощущение отпечатка чего-то грязного и несовершенного, недоведенного до возможного развития. Алкоголизм отца, его неспособность раскрыться как музыканту, его фактическая неполноценность как опоры семейства включили в представлениях юноши определенный механизм противодействия ситуации. Роковые события, и в том числе смерть матери, ответственность вместо отца-неудачника зародили в нем желание добиться чего-то значительного, отделяющего его от родителя заслоном достижений. Опираясь на признание окружения, созданную психологическую установку, он начал путь восхождения к славе. Но первым стимулом, первородной мотивацией все-таки были жуткие отношения с отцом и рожденная из них фрустрация.

Говоря об этом виде фрустрации, следует заметить, что она нередко приводит личность ребенка к пограничному состоянию; именно не сложившиеся отношения с отцом чаще всего смещают восприятие в область деструктивного. У представителей мужского пола это может проявляться в желании насилия, разрушений, уничтожения всего без разбора, у представительниц женского – в неверии в себя, сложнейшем комплексе женской недостаточности, притуплении инстинкта материнства и неспособности жить в семье. К примеру, большинство ярких деструктивных личностей, таких как Чингисхан, Гитлер, Сталин, Распутин, имели непреодолимо негативные отношения с отцами. Нерон слышал об отце не иначе как о подонке.

Фрустрацию социального отторжения также следует считать одним из крупнейших стимулов для самоорганизации и уверенного преодоления преград. Распространенные ее разновидности – бедность, принадлежность к низшему классу, напоминание в микросоциуме о несоответствии положения, о более низком статусе. Этот вид фрустрации вызывает необходимость «доказательств» социальной полноценности и слишком часто уводит в русло творческой деятельности по той причине, что великие творцы во все времена занимали исключительное место в социальной иерархии. Но конечно же, нередки и симметричные ответы личности, стремящейся к власти и финансовому изобилию. Однако, как и предыдущий вид фрустрации, продолжительное социальное отторжение, притеснения и выдавливание из своего социального пространства способны вкупе с другими негативными факторами привести к доминированию деструктивных импульсов. Примеры Чингисхана, Ивана Грозного, Гитлера, Распутина, Саддама Хусейна напрямую связаны с решительным отказом социума принять их в качестве целостных образов личностей; социальные противоречия вкупе с другими раздражителями стали для них серьезным стимулом для ухода в плоскость обитания демонов. Стоит принять во внимание, что так же, как потеря родителей, противостояние с отцами, социальное отторжение подвигают личность к нарушению принципов добра и защиты жизни лишь в тех случаях, когда у них появляется возможность поступательного и безнаказанного вовлечения в насилие и разрушение. Таким образом, для области деструктивного эти проявления фрустрации оказываются в большей степени сопутствующими факторами, тогда как для рождения масштабного творца, крупного лидера социальные противоречия имеют позитивные последствия. Они ведут к закалке духа борьбы, к пониманию необходимости действовать, думать, полагаться исключительно на себя.

Финансист вселенского масштаба Джордж Сорос прошел через удручающие унижения нищеты, голода и страха смерти во время войны. Кажется, именно эти испытания дали ему основной импульс к идее и победам. Позже он поставил перед собой ясную цель: достичь такого уровня обладания богатством, чтобы его положение являлось неоспоримым, неприступным и влиятельным. Подрабатывая носильщиком на вокзале или дежурным в бассейне, он всегда с дикой отрешенностью думал об одном – как заработать большие деньги и вырваться из плена порочной зависимости от бедности, которая делала его безликим и подталкивала к унизительной работе. А еще он постоянно читал и скрупулезно добывал знания в Лондонской школе экономики. Потому можно утверждать, что его пресловутая «молниеносная решительность» при принятии масштабных сделок является не чем иным, как результатом продолжительного развития. Но что сделало Сороса иконой финансового мира, если не страх нищеты, угроза оказаться за скобками верхней социальной прослойки общества?

Железная леди Маргарет Тэтчер в молодости испытала, что значит оказаться изгоем из-за социального несоответствия. Ключевым событием в процессе ее становления стала фрустрация неразделенной любви к молодому человеку графского происхождения. После того как «дочери бакалейщика» популярно растолковали, почему она должна забыть о своих тайных притязаниях, шипы колючей действительности надолго впились в сердце девушки, сделав ее заложницей глобального успеха. Вот тогда-то и начали выковываться ее стальные тиски, в которых она могла держать целую нацию, лишь бы всем были заметны доказательства ее величия.

Драматург Бернард Шоу, писатели Антон Чехов, Джек Лондон и Максим Горький, живописец Марк Шагал, актер и мастер боевых искусств Брюс Ли, законодательница мира моды Коко Шанель, танцовщица Айседора Дункан, актрисы Мэрилин Монро и Софи Лорен, покорители сцены Мадонна и Майкл Джексон – все эти известные имена, звук которых у многих вызывает трепетное благоговение, принадлежат людям, в большей или меньшей степени обязанным своим восхождением раннему познанию социальных проблем, перипетиям нелегкой жизни в нищете и вечной борьбе за средства к существованию. Важной общей чертой для них являлось понимание, что помощи ждать неоткуда, а только личная ответственность за свое будущее может изменить его. Такой стимул, как угроза вечной нищеты, являлся универсальным средством помнить о проблеме каждый день. И каждый день действовать. Взять хотя бы легендарного остроумца Шоу, который, осваивая амплуа мастера пера, за пять лет написал пять романов (кстати, не имевших успеха). «То были годы ученичества, и я преодолевал их со всем упорством, на какое способен робкий, недовольный собой ученик, проходящий курс у строгого учителя (а учителем этим был я сам), у учителя, которого нельзя ни задобрить, ни обмануть, и я, чтобы не потерять уважения к себе, упорствовал в своих занятиях, несмотря на полное безденежье, а оно дважды (меня до сих пор передергивает, когда я вспоминаю об этих критических моментах) означало и рваные башмаки, и обтрепанные манжеты (приходилось подравнивать бахрому ножницами), и бесформенный от старости цилиндр…» – вот глубокие зарубки воспоминаний, оставленных на древе жизни драматурга.

Тут, правда, необходимо оговориться, что никто из людей, побывавших на социальном дне, не разуверился в себе и в своей генеральной линии. Менять направления и пути движения к цели (в чем убеждает технология НЛП) – это многоходовая тактика, держаться своего выбора и своей цели – стратегия. И тут наши герои проявляли и чудеса изворотливости, и чудовищный эгоизм. Тот же Бернард Шоу, ни секунды не сомневаясь, переложил заботы о хлебе насущном на мать, духовную близость с которой он сохранил на долгие годы. «Я бросил на эту борьбу мою мать. Я не стал опорой в старости для моего отца; я сам цеплялся за фалды его сюртука», – вспоминал он об этом периоде, добавляя, что «не краснея, пошел на этот позор». Ради великой цели, ради индивидуальной идеи.

Рихард Вагнер дошел в своих требованиях содержать себя до абсурда, до болезненной мании величия, граничившей с паранойей. Деньги он выпрашивал у всех, с кем общался. Ференц Лист, с фатальной безнадежностью спонсировавший Вагнера, однажды предложил композитору поработать в США. В ответ надменный Вагнер ошпарил своего друга (и тестя) вызывающей, насмешливой наглостью: «Боже милостивый, да те суммы, которые я мог бы «заработать» в Америке, их люди должны дарить мне, не требуя взамен решительно ничего, кроме того, что я и так делаю, потому что это и есть самое лучшее, на что я способен. Помимо того, я создан не для того, чтобы «зарабатывать» 60 000 франков, а скорее для того, чтобы проматывать их. «Заработать» я и вообще не могу: «зарабатывать» не мое дело, а дело моих почитателей давать мне столько, сколько нужно, чтобы в хорошем настроении я создавал нечто дельное». Почти с такой же наглостью, может быть, слегка прикрываясь дружеской деликатностью, пользовался деньгами друга и соратника Карл Маркс. Фридрих Энгельс безропотно выполнял волю неугомонного гиганта мысли. Даже Владимир Набоков, привыкший с детства к роскошной жизни и лишенный всяких навыков практичности, в гремучие годы «берлинской» эмиграции постоянно одалживал деньги у более предприимчивого тестя и не без тайной радости принимал жертву жены быть некоторое время кормилицей семьи. С пребольшим удовольствием этот кузнец причудливых выражений передавал жене полномочия редактирования и перепечатывания своих произведений на машинке. Правда, позже он заявлял, что никогда не считал труд писателя источником дохода, подкрепляя свои слова преподаванием английского языка и переводами (когда с наступлением мирового кризиса в Берлине стало совсем невыносимо, известный уже к тому времени писатель подрабатывал даже тренером по теннису).

Но, конечно, вопрос этот весьма индивидуален, потому что известны и противоположные случаи, когда наши герои работали и результаты своего, почти каторжного, труда распределяли на всю семью. Та же Айседора Дункан – старший из четверых ребенок в семье с неработающей матерью – долгое время несла на своих хрупких плечах тяжесть наполнения семейного бюджета. А Антон Чехов кормил всю огромную семью, с досадой отмечая в одном из писем горемычного времени: «Сто рублей, которые я получаю в месяц, уходят в утробу, и нет сил переменить свой серенький, неприличный сюртук на что-либо менее ветхое».

Пожалуй, самой интересной, хотя явно не самой распространенной версией развития мотивации является трансформация в идею увлечений и заинтересованности у определенно гармоничных, вполне социально благополучных детей, выросших в атмосфере любви и уважения. Само явление этой категории выдающихся личностей, представляющих довольно обширную прослойку в среде гениев, свидетельствует о разветвленной и мало поддающейся управлению многофакторности в появлении на свет новых великих имен. Наличие его в природе вещей не только сводит на нет гипотезу Ломброзо об обязательной «ненормальности» гения, но и ясно говорит в пользу того, что гений вполне способен обходиться без уникального набора психических отклонений. Более того – что гений может иметь счастливое детство, жить в почти идиллическом мире без потрясений, стрессов и продолжительной фрустрации. Лев Толстой, Альфред Нобель, Альберт Швейцер, Николай Рерих, Альберт Эйнштейн, Нильс Бор, Владимир Набоков, Владимир Ульянов, Агата Кристи, Астрид Линдгрен — вот лишь небольшой перечень избранных имен, за каждым из которых стоит совершенно различная деятельность. В самом деле, кажется, что никто из них не прошел через болезненную трансформацию личности в виде сотрясающих и зыбких фрустраций в детские годы. Скажем, исследователи творческой активности Эйнштейна акцентируют внимание на его медленном развитии наряду с беспричинными приступами ярости в юном возрасте, его позднем разговорном навыке, затруднениях обучению чтения, заторможенности психики будущего гения вообще. Но при этом у самых скрупулезных искателей неестественных реакций вряд ли возникнет желание намекнуть, что личность автора теории относительности находилась за скобками общепринятого нормального. Точно так же можно, к примеру, сколь угодно толковать о трансах матери Карла Юнга, «расшатанности» личности самого мэтра психоанализа или его «психотических приступах шизофрении» «без грубого дефекта личности», но неверно утверждать, будто бы Юнг мог представлять собой больную личность. В самом деле, среди вышеупомянутых знаменитостей мирового значения сложно отыскать явно ущербных детей, а это означает, что существует категория гениев, которые, казалось бы, не прошли через зону мучительных детских или юношеских потрясений.

Колоссы об открытии основных свойств личности

Никому не дано сказать о выдающейся личности лучше и точнее, чем это сделает самостоятельно тот, кто добился отметины истории. В равной степени ценными являются и плоды великих наставников человечества, и их собственные оценки происходящего. Первое открывает причинно-следственные связи продвижения в мир новаторских идей, дает понимание привязки творения или поступков ко времени, месту, социальной среде. Второе кажется еще более важным, ибо откровения великих уничтожают искусственно возведенную стену между ними и всем остальным миром, не дают читателю усомниться в том, с кем на самом деле мы имеем дело и каким именно образом произошло в судьбах великих людей то знаменательное превращение, которое и сделало их великими.

французский философ и писатель Жан Поль Сартр утверждал, что «детство решает все». В самом деле, ведь его воспитывал дед, известный мастер словесности, который не просто уделял внуку должное внимание, но и делал это с изысканным вкусом. «О чем рассказывают книги? Кто их пишет? Зачем? Я поведал о своих терзаниях деду, тот, поразмыслив, решил, что пришла пора меня просветить, и взялся за дело так, что навсегда наложил на меня клеймо», – писал нобелевский лауреат в автобиографии «Слова». Там же он восторженно рассказывает о своем становлении сокровенное: «Я начал свою жизнь, как, по всей вероятности, и кончу ее – среди книг». И еще: «Кабинет деда был заставлен книгами… Я чувствовал, что от них зависит процветание нашей семьи».

Дядя Сартра, один из самых крупных ученых ХХ века Альберт Швейцер, вспоминал в книге «Жизнь и мысли» о приобщении к эстетическим формам миросозерцания следующим образом: «С пяти лет отец стал давать мне уроки на стареньком рояле… В восемь, едва мои ноги стали доставать до педалей, я начал играть на органе». Тесная духовная связь с отцом, в восемь лет прочитанный, данный им же Новый Завет, раннее приобщение к музыке и пониманию Природы привели к формированию иерархии ценностей, которую он представлял как «Отец, Иисус, Бах, Гете». Отсюда берут истоки главные вопросы, которые в конце концов привели к неистребимому стремлению мыслить и творить добро.

Путь героя представляет собой судьба Джека Лондона. «Место мое в обществе было на самом дне. Жизнь здесь не обещала ничего, кроме убожества и уродства тела и духа, ибо тело и дух здесь в равной мере были обречены на голод и муки. Надо мной высилось громадное здание общества, и мне казалось, что выход для меня – это подняться вверх. Проделать этот путь я решил еще в детстве», – писал преуспевающий американский писатель в очерке «Что значит для меня жизнь». «Читать и писать я научился‚ когда мне шел пятый год. Читал я все подряд‚ главным образом потому‚ что книг было мало и я радовался всему‚ что попадало мне в руки. […] В основном я занимался самообразованием‚ другого наставника‚ кроме себя самого‚ у меня не было… […] Никогда не бывал без книги» – вот дифирамб своим истинным учителям, который можно назвать вполне уместным.

«Главное, я родился мертвым», – писал Марк Шагал в книге «Моя жизнь». Старший сын в многодетной нищенской семье, поглядывая с невыносимой болью в сердце на «всегда утомленного, озабоченного» отца, «думал о своем несчастном художестве, о том, что со мной будет». Отец-грузчик неутомимо и машинально, как обреченная на медленное умирание кляча, таскал бочки с селедкой, старший сын содрогался и мысленно искал свой, но обязательно другой путь. «Я посмотрел на свои руки. Они были слишком нежными… Мне надо было найти себе такое занятие, которое бы не закрывало от меня небо и звезды и позволило бы мне понять смысл моей жизни». И конечно, он нащупал тропу, а тяжелые переживания и подавление отцом заметно ускорили становление личности, корректировку жизненного сценария. «Захватив двадцать семь рублей – единственные за всю жизнь деньги, которые отец дал мне на художественное образование, – я, румяный и кудрявый юнец, отправляюсь в Петербург… Слезы и гордость душили меня, когда я подбирал с пола деньги – отец швырнул их под стол».

Софья Ковалевская связывала свое явление миру как математика с детскими беседами с дядей, старшим братом отца. «Я считалась его любимицей, и мы, бывало, часами просиживали вместе, толкуя о всякой всячине… Из разных книг набрался он кое-каких математических сведений и любил пофилософствовать по их поводу, причем ему часто приходилось размышлять вслух в моем присутствии», – писала она в «Воспоминаниях детства». Дядюшка Петр Васильевич и привил девочке «благоговение к математике как к науке высшей и таинственной, открывающей перед посвященным в нее новый чудесный мир, недоступный простым смертным».

Пути к идее и личной миссии могут быть весьма различны, и в том числе это может быть единственный, спасительный путь для сохранения зародыша личности. Об этом прекрасно в воспоминаниях рассказала певица Галина Вишневская, которая была брошена родителями, воспитывалась бабушкой, пережила смертельную военную блокаду Ленинграда. «С первых же классов школы стала непременной участницей всех школьных концертов, и сразу ко мне прилипло прозвище Галька-артистка. […] В первом классе я получила первую премию за пение – три метра ситца, белого в горошек, и бабушка сшила мне из него платье с воланами. Пение стало моей страстью. […] Предоставленная себе в этом круговороте человеческих страстей, видя рядом разврат и возвышенную любовь, я поняла, что мне остается либо опуститься на самое дно, либо выйти из этого месива недосягаемой и сильной. И я чувствовала, я знала, что помочь мне может только искусство. […] Я любила пение и тот мир, который я чувствовала в себе и который создавала. Тот живой мир, который жил в моем воображении, который не мог быть фальшивым, ибо был нематериален, и к нему нельзя было прикоснуться», – пожалуй, к этим цитатам, выражающим ощущения в разное время становления и развития личности, мало что можно добавить.

Зададимся вопросом: можно ли эффективно использовать знания о фрустрациях выдающихся людей? Не только можно, но и нужно! И довольно примечательно, что многие люди, вышедшие из неблагополучных семей и мрачной среды, пользуясь опытом предшественников, не только получали поддержку и ободрение, но и своими руками создавали все новые и новые истории захватывающего дух успеха. Из их психологических парадигм необходимо вынести следующие уроки.

Первое и самое важное: они были в начале своего пути обычными людьми, с присущими простым смертным переживаниями, сомнениями, колебаниями, фобиями, болезнями. Но эти их худшие по отношению к среднему человеку стартовые условия жизни предопределили желание выровняться, компенсировать недостающие черты или потребности, доказать свою возможность достичь равного положения с остальным миром. Что происходило с нашими героями? Жизнь подводила их к точке бифуркации, когда развитие личности могло пойти различными путями. Гигантские встряски и острые переживания создавали ситуацию, когда они приступали к ревизии отношения к себе и к окружающему миру. Раннее соприкосновение к смерти, осознание собственной недолговечности становились крепкими побудительными стимулами к долгим размышлениям о собственной роли как существа, явившегося в мир с определенной и, вероятно, важной целью. Восприимчивость становилась обостренной, ум пытливым и чутким, подобным радару, направленному во Вселенную. О людях, переживших кризисы, можно сказать так же, как Бунин выразился однажды о Достоевском: «…Большая ноздря, и он нюхает канализацию человечества». Сами того не подозревая, эти люди приобщались к устойчивой мотивации, начинали формировать собственные миссии. Негативные раздражители переворачивали психику, делали ее не просто чувствительной, но чрезвычайно восприимчивой, готовой к фантазиям. Конечно, не стоит думать, что фрустрации одинаково полезны для всех. Отнюдь – сдавшихся ведь не считал никто, и, вероятно, их много больше, чем победителей. Но те, кто вознамерились победить, сумели рассказать миру о себе. Однажды став на путь достижений, испытав первые успехи, они, как поезда, набравшие скорость, не желали останавливаться. Как указывал один из учеников фрейда Альфред Адлер, «жажда превосходства, совершенствования и власти» присуща каждому как потребность. Если это так, то у этих людей невротическая одержимость подстегивалась преградами, огонь свершений горел сильнее в силу развитой инерции движения, вызванной детской боязнью оказаться ниже некой стандартной черты.

Второе: не менее необходимое условие для достижения успеха заключается в нашем осознанном понимании природы движения гениальных людей. Если в жизни каждого человека существует нечто объективное, на что никто не способен повлиять, то весь оставшийся, теперь уже сознательный, управляемый жизненный путь можно активно корректировать. Пусть в жизни известных истории победителей существовали естественные стимулы – уровень развития современных технологий самовнушения позволяет поддерживать неистребимое стремление к успеху при помощи визуализаций, нейролингвистического программирования, гипноза. Одним словом, при помощи направленного действия мысли, которая способна материализоваться и, как выпущенная во Вселенную стрела, пробивать панцирь чужого сознания, щит устоявшегося общественного мнения. Один из прозорливых современных аналитиков Энтон Уилсон выдал следующую замечательную формулу: «Будущее существует сначала в воображении, затем в Воле и только потом в Реальности». То, что неординарные натуры совершали под воздействием фрустрации, каждый желающий может в значительной степени развить в результате собственных направленных размышлений. Эти сосредоточенные мысли способны начать сканирование всех возможных версий новаторского, прорывного в настоящем, обеспечивая прежде всего целеустремленный взгляд в будущее, осознанную деятельность победителя.

Все эти преуспевающие люди, пусть даже несчастливые в личной жизни, начали с того, что подвергли жесткой критике и беспристрастному анализу свою жизнь, определились со своими желаниями и приступили к поиску достойных идей. Позже некоторые из них назвали основополагающие первоисточники успеха. Конечно, они указали различные их формы, которые, если хорошо вдуматься, являются выражением одного и того же процесса развития. Так, Фридрих Ницше определил «главным грехом» человечества «обывательщину». Альберт Швейцер утверждал, что все беды современного общества происходят из-за «отказа мыслить». Наконец, Эрих Фромм назвал основным источником разочарований человека его «безразличие к самому себе». По сути, все эти категории проявляются вследствие позволения себе одного: безволия. Человек активного мышления и беспрерывного действия всегда может рассчитывать на успех, а высшая форма проявления сосредоточенности и деятельности может привести к выдающимся решениям.

Кроме того, именно из детских страхов и потрясений вместе с осознанием «если я пережил это, значит, все это неслучайно» рождалась феноменальная вера. Конечно, тут нельзя не добавить, что эта вера вырастала до гигантомании, если появлялось ее поощрение извне. Например, мать Гоголя, которую его некоторые современники считали болезненной психопаткой, считала своего сына, по словам Вересаева, «непревзойденным на земле гением». Оттого и сам он, несмотря на мнительность и психические проблемы, ощущал себя наделенным даром пророчества и был убежден в превосходстве над остальными.

Следует отметить, что мыслители давно подбирались к вопросу могущественных свойств личности и их происхождения. И надо отдать должное, часто интуитивные объяснения производят впечатление ярких вспышек озарений, в которых Вселенная приоткрывалась тем на редкость сосредоточенным мудрецам, что посвятили себя поиску истины. Идеи в этих откровениях неизменно не были обделены вниманием. Вильгельм фон Гумбольдт однажды сделал довольно удачное замечание: «В каждом человеке есть одна часть, относящаяся лишь к нему самому и его случайному существованию, она практически никому больше не известна и умирает вместе с ним. Но есть и другая часть, в которой содержится идея, выражаемая через него с необычайной прозрачностью, и благодаря этой части он является символом». Положивший свою жизнь на алтарь толкования этих идей Карл Густав Юнг пришел к поразительному и чрезвычайно важному заключению. Оно касается незримой и в то же время нерушимой связи между бессознательными воспоминаниями и формированием будущих моделей поведения личности, включая не только ее реакции на происходящее, но и устойчивую мотивацию самовыражения, формирования миссии. Изучая явление криптомнезии, Юнг пребывал в твердом убеждении, что ни одно великое проявление личности не происходит случайно, «из ничего». Все имеет свою основу, фундамент, пусть даже скрытый от глаз, тщательно заретушированный, порой сложно понимаемый даже самим автором какой-нибудь крупной идеи. По мнению Юнга, воспоминания о некогда прочитанных или услышанных вещах могут иметь неповторимое, немыслимое по силе тайное влияние на все то, что человек совершает через громадные промежутки времени, даже абсолютно забыв историю происхождения тех или иных мыслей. А они являются не по воле божественного провидения, а в силу внезапной необходимости, отчаянного штурма памяти и вихря восставшей воли, долгого сосредоточенного желания.

Попробуем сделать некоторые выводы из откровений тех, кто прошел по жизни победителем. Подтвердим, что нет рецептов гениальности, но есть общие черты личности, готовой к успеху. Они развиваются под воздействием сильного типа в окружении, книг и усиленного стремления к развитию. Последнее же чаще всего – результат фрустрации, детских переживаний, недостатка любви или социального отторжения. Однако важнейшим нюансом является наличие обнадеживающего противовеса гигантскому кому негатива; кто-то должен в решающий момент формирования личности шепнуть: «Ты способен на большее, твоя миссия – великие достижения».

Теперь о вере. Люди XXI века, хорошо знакомые с силой представления и внушения, должны принять: вера есть чудесная проекция самовнушения. Рождение в полной семье, доверительные, гармоничные отношения в семье не должны смущать и сбивать с толку. Любой человек способен ввести себя в состояние транса, и для этого ему важна не столько фрустрация, сколько намерение стать кем-то, сотворить нечто важное, оригинальное, общественно значимое. Фрустрация – только божественный стимул и одновременно чудовищный вызов. А также способность тонко чувствовать мир, слушать свой голос. Это не врожденные, а приобретенные характеристики. А что может сделать один человек, обязательно окажется по силам и другому. Если только он очень сильно этого пожелает. Если даст импульсы во Вселенную, будет думать об этом, говорить, читать заговор, молитву или кричать. И конечно, действовать!

Итак, синтез жизненного опыта выдающихся личностей говорит в пользу того, что первичная мотивация имеет все возможности вырасти до четкой цели, расшириться до личной идеи и, наконец, преобразоваться в миссию. Этот путь таинственного превращения только на первый взгляд кажется волшебством. На самом деле это путь размышления, принятия решений и реализации навязчивого желания изменить себя и мир вокруг.

Идея — это такой прорыв сознания, такая форма озарения, которая позволяет человеку не только обрести смысл своего существования, но и влиять своей сосредоточенной, активной деятельностью на процесс эволюции окружающих, распространяя сигналы дальше в мир. Идея – всегда новизна, а крупная идея – всегда вызов устоям, ломка устаревших норм.

Опыт выдающихся личностей убеждает: действительно прорывные идеи являются и реализовываются исключительно в противостоянии большинству, отрицании принятых правил и стереотипов, игнорировании общепринятого, установленного. Крупная идея подобна трубному зову, направленному на изменение жизни человечества, на изменение представлений человека о себе и окружающем мире, на такие перемены в обществе, которые заметить невозможно. Великие конструктивные идеи порой вырастали до миссий.

Миссия – это высшая форма развития идеи. Это идея, доведенная до реализации, направленная на достижение трансформации сознания крупных групп людей, даже целых народов. Миссия способна развиться из маленькой, совершенно крохотной идеи, которая оттачивается и совершенствуется, преобразовательные импульсы которой непрерывно в течение одной жизни направлены во Вселенную, охватывая все человечество. Как правило, крупные миссии имеют продолжателей: ученики, последователи, просто приверженцы, общества поддержки подхватывают идею-миссию, после чего она начинает жить своей собственной, независимой жизнью. В этой связи интересна формулировка Якова Буркхардта, которую он адресовал «величию», но которая как раз и подразумевает миссию: «Назначение величия представляется в том, что оно исполняет волю, выходящую за рамки индивидуального». Потому-то минимальная протяженность идеи-миссии – одна человеческая жизнь, максимальная – развитие миссии в течение веков.

Миссия и идея всегда дробятся на цели, которые могут охватывать короткие временные отрезки. Цели не всегда могут казаться связанными между собой, но даже развиваясь параллельно, они, как мозаика, составляют крупный колоритный рисунок чьей-то осмысленной и содержательной жизни. Чаще всего миссия не может быть завершенной, поэтому для человека никогда не наступает момента абсолютной реализации миссии. Она бесконечна и всегда сугубо индивидуальна, но устремленный человек способен продвинуться на шкале достижений настолько далеко, что для остального мира он становится идолом, монументом. Тот, кто вышел на этап реализации миссии, уже не оглядывается ни на кого, он сосредоточен и самодостаточен уже самой категорией созидателя вселенского масштаба. Если то, что вы считаете миссией, имеет конечную границу, вы ошиблись – это еще не миссия…

Цели – это видимые и понятные ближайшие ориентиры, к достижению которых стремится человек в данный момент, сегодня. Они могут корректироваться и меняться, они динамичны, а из них, из их результатов в конце концов складывается идея. Хотя порой цели могут быть сугубо локальны и направляться на совершенствование индивидуума. Прочитать такие-то книги, наладить отношения с окружающими, окончить такое-то учебное заведение – это тоже цели, и порой не менее важные для роста личности, ибо без поступательности, без движения шаг за шагом вперед не может быть достижения крупных вершин.

Зачем человеку идеи и цели, для чего ему стремиться к миссии? Это и простой, и сложный вопрос одновременно. Без цели, без идеи человек болеет, деградирует, его жизнь лишена всякого смысла. Вакуум безыдейности заполняется: праздность, бездеятельность ведут к пороку и скорой смерти. Отчего так происходит? Вероятно, оттого, что каждому человеку на земле предоставляется шанс, и если он способен использовать этот шанс, пребывание в этом мире наполняет его душу счастьем, любовью и гармонией.

Чтобы была понятна разница между идеей, целями и сформированной миссией, попробуем использовать известные имена.

Если говорить об Альберте Швейцере, то его идеей, выросшей в великую миссию, была защита всякой формы жизни, благоговение перед жизнью как таковой. А вот целями на разных этапах жизни были получение степени доктора наук, осваивание медицинской профессии, написание книг о философии Канта и о жизни Баха, постройка больницы в африканском поселении Ламбарене (Габон) и т. д. Любой человек может избрать подобную миссию и начертать для себя схожие цели, но только чрезвычайно работоспособный, устремленный и сосредоточенный может достичь такого уровня внимания всего мира к собственной деятельности. Все, что делал этот неординарный человек, было новым и непонятным для европейского общества, противоречило логике сытых, формально успешных бюргеров, поэтому так въелось в сознание человека ХХ века.