Экономическая теория славянофилов и современная Россия. «Бумажный рубль» С. Шарапова

«Теория» конкуренции как экономическая версия социал-дарвинизма

В своей основной экономической работе «Бумажный рубль (Его теория и практика)» Шарапов обращает внимание на такой краеугольный камень западной экономической теории как учение о конкуренции. Как и сегодня, и 100, и 150 лет назад либералы твердили (ссылаясь на «авторитетов» в лице Адама Смита и Давида Рикардо), что конкуренция – «двигатель прогресса». Я не буду сейчас заниматься детальным критическим анализом этого положения (об этом можно прочитать в моей книге «О проценте: ссудном, подсудном, безрассудном»), а предоставлю слово Шарапову. Он называет конкуренцию бесконечной борьбой эгоизмов, причем эта борьба всех изматывает, обескровливает. Западная экономическая наука, с одной стороны, оправдывает и поощряет конкуренцию; с другой стороны, ищет какие-то способы и ухищрения избавиться от самых одиозных проявлений «борьбы эгоизмов»: «…высоко вознесшее и разнуздавшее хищное человеческое я» обратило «все стороны жизни цивилизованного человечества в огромную арену бесконечной борьбы эгоизмов[11 - Курсив мой. – В. К.]. Эгоизмы эти то топят безжалостно друг друга, то, устав в борьбе и впадая в отчаяние, силятся путем холодной рассудочной спекуляции придумать такие нормы и рамки, при которых было бы возможно кое-как жить»[12 - Здесь и далее (если специально не оговорено) цитаты приводятся из работы «Бумажный рубль (Его теория и практика)» // Шарапов С. Ф. Россия будущего. – С. 51–173.]. Далее Шарапов писал, что конкуренция захватывает все сферы и все уровни общественной жизни: «Управляемый пользой, экономический мир, по воззрениям западных экономистов, имеет могучим орудием борьбу индивидуальных эгоизмов между собой. В этой борьбе, носящей техническое название конкуренции, люди сами собой изощряются и придумывают все более и более совершенные орудия борьбы. Для большего успеха в деле люди сплачиваются в группы и союзы, удесятеряют свои разрозненные силы и начинают бороться уже не человек с человеком, а группа с группой, общественный класс с классом, наконец, народ с народом».

В общем, получается «война всех против всех» (Гоббс). Шарапов совершенно справедливо отмечает, что конкурентная борьба не только не соответствует христианским принципам жизни, но прямо ведет к уничтожению христианской цивилизации. Уже в духовно-нравственной оценке Шараповым конкуренции содержится его отношение к капитализму: капитализм и Христианство несовместимы.

Конкуренция как «борьба эгоизмов» стала обыденным явлением даже в российской жизни, люди перестали чувствовать противоестественность этой борьбы, особенно после того как рыночный разбой получил оправдание и обоснование в виде соответствующих правовых норм: «Ясно, что ум мыслителей, окруженный в жизни, в вере и в науке одной борьбой, не мог не перенести ее и в область экономии, где борьба совершается вполне открыто на глазах зрителя, где сильный рвет у слабого, может, торжествуя и радуясь, что непосредственные, ближайшие, по крайней мере, формы борьбы облечены в совершенно приличную оболочку, что нет ни грубого насилия, ни стонов, как в те времена, когда сильные брали слабого за горло. Теперь та же или, может быть, еще более ужаснейшая борьба совершается без воплей и стонов. Утром заглянули в газету, в полдень написали на бумажке несколько цифр – к вечеру часть имущества, а иногда и все имущество одного самым несправедливым по существу образом перешло к другому. Жаловаться некому и не на кого. Вас ограбил не Петр, не Иван, не разбойник рыцарь, вас ограбила биржа, ограбил неизвестно кто, вас раздавила невидимая рука, одетая в мягкую перчатку “правового порядка”».

Западная цивилизация выпустила из бутылки «джина эгоизма» (или «джина индивидуализма»), а обуздать его никак не может. «Раскупоривали бутылку» с этим «джином» европейские философы, «просветители», экономисты и социологи (яркий их представитель – Иеремия Бентам с его теорией «утилитаризма»). Кажется, европейские «ученые» сами в душе ужасаются тем последствиям, которые к этому привел, приводит и будет приводить «джин эгоизма». Западная наука в полной растерянности, и ей ничего не остается, как «делать хорошую мину при плохой игре»: оправдывать свои теории «благотворного» влияния «борьбы эгоизмов» на общество и человека и предлагать какие-то бесполезные «примочки» для зараженного смертельным вирусом «эгоизма» и «индивидуализма» западного общества.

Вот что по поводу кризиса и полной беспомощности западной «науки» пишет Шарапов: «Куда ни взглянешь, повсюду человеческая мысль упирается в отчаяние и небытие. Религия выродилась в атеистический материализм, философия – в пессимизм, государственность – в анархизм, этика – в проповедь чистейшего эгоизма, экономика – в формальное торжество хитрости и силы, с одной стороны, рабства, нищеты и неугасимой ненависти – с другой[13 - Курсив мой. – В. К.]». В приведенном отрывке перечисляются основные черты экономики западной цивилизации:

а) использование хитрости (обмана) и силы;

б) рабовладельческий ее характер (если не де-юре, то де-факто);

в) нищета как результат систематической эксплуатации наемных рабов;

г) ненависть как наиболее яркое проявление «борьбы эгоизмов».

Примечательно, что все эти свойства капитализма западная экономическая «наука» замалчивает, ретуширует или оправдывает.

Очень немногие русские экономисты осмеливались выступать против ключевого догмата западной экономической науки – конкуренции как «двигателе прогресса». Один из них – Ю. Г. Жуковский[14 - Жуковский Юлий Галактионович (1833–1907) – экономист, литератор. Управляющий Государственным банком (1889–1894), сенатор.]. Он отмечал, что опыт Западной Европы и Северной Америки свидетельствует лишь о разрушительном влиянии конкуренции: «Конкуренция ведет только к лишним тратам сил и богатств, к взаимному обману, плутовству, наживе незаконными средствами, не к удешевлению товаров, а к их фальсификации»[15 - Цит. по: Жуковский Ю. Г. // Русское хозяйство // Большая энциклопедия русского народа. – С. 332.]. Впрочем, отмечает Жуковский, конкуренция неизбежно ведет к монополии, а это не меньшее зло для общества: «вся наша торговля у монополистов – бесконтрольных и дорого стоящих обществу»[16 - Там же.].

Многие думающие люди в России подчеркивали, что конкуренция – не столько созидающая, сколько разрушающая сила. Более того, «короли биржи» (выражение С. Ф. Шарапова) заинтересованы в том, чтобы разрушений было как можно больше, поскольку разрушения (банкротства) ведут к перераспределению богатств в пользу немногих капиталистических «акул». Еще один из наполеоновских маршалов остроумно заметил: «Политика англичан – это естественная история акул. Подкарауливая кораблекрушения, они никогда не чувствуют себя лучше, чем после изрядного урагана»[17 - Цит. по: Шмаков А. С. Международное тайное правительство. – Таллинн, 1999. – С. 66.]. Скорее всего, маршал имел в виду геополитические «кораблекрушения», которыми пользовались коварные англичане. Но не в меньшей степени можно говорить и об экономических «кораблекрушениях», которые становятся настоящим праздником для «акул» капиталистической биржи. «Акулы» биржи не только пользуются «кораблекрушениями» в экономике, но они эти «кораблекрушения» и создают. И важнейшим средством создания экономических «кораблекрушений» становятся деньги, выпуск которых оказывается в их руках.

О теории и практике «государственного невмешательства»

Во многих своих произведениях С. Шарапов обращает внимание на «заразу» экономического либерализма, которая поразила Россию. По сути, теоретическое обоснование конкуренции как движущей силы хозяйства (теорию, которые мы выше рассматривали) – одна сторона медали, называемой «экономическим либерализмом». Другая сторона этой медали – теория невмешательства государства в хозяйственную жизнь, т. е. упование на то, что «рынок сам все сделает». Для этого государство должно исполнять роль «ночного сторожа»: заниматься общественным порядком, правосудием, обороной и т. п., но в экономику не вмешиваться, чтобы не внести искажение в действие рыночных механизмов. Другими словами, во-первых, не заниматься самостоятельной хозяйственной деятельностью; во-вторых, не регулировать и не контролировать деятельность частного бизнеса. Максимум, что дозволяется государству в части, касающейся хозяйства, – взимать налоги в казну и (при определенных условиях) ограждать внутренний рынок от иностранных конкурентов с помощью импортных пошлин[18 - «Либерализм (лат. liberalis – свободный) – социально-политическое учение и общественное движение, основной идеей которого является самодостаточная ценность свободы индивида в экономической, политической и других сферах жизни общества. Впервые либералами назвали группу людей, готовивших текст конституции в Испании (1812). В Европе понятие Л. связано с классическими теориями английских политэкономов, в которых развивалась мысль о невмешательстве государства в экономику. Л. выступал за развитие личной инициативы индивидов, свободу торговли, свободное ценообразование и оплату труда, которые образуются в процессе конкуренции между товаропроизводителями на рынке…» (Грицанов А. А. Либерализм // Новейший философский словарь).]. Наиболее последовательные экономические либералы настаивали даже на том, что выпуском (эмиссией) денег должно заниматься не государство, а частные корпорации. Экономический либерализм берет свое начало от английской политической экономии.

Основоположником английской политэкономии принято считать Адама Смита (1723–1790). Он полагал, что система, основанная на естественной свободе индивида, свободе рынка и конкуренции, ведет к благосостоянию народа. В свободной конкуренции корыстолюбивых индивидов он видит источник экономического роста, социального порядка и общественного блага. Индивидуализм ведет не к хаосу, а к порядку и процветанию. В своем труде «Богатство народов…» Смит высказывает мысль, что рынок регулируется самостоятельно в процессе конкуренции частных товаропроизводителей и через него лежит путь к экономическому росту и изобилию. Другой представитель английской политической экономии Давид Рикардо (1772–1823) увидел в накоплении капитала пружину экономического роста. Экономическая политика должна быть направлена на то, чтобы способствовать такому накоплению. Он был убежден, что экономическая свобода содействует получению максимальных прибылей, которые могут стать основным источником инвестируемого капитала. Предпринимательство ведет к максимальному экономическому росту, ибо прибыль составляет основу накоплений, которые необходимы государству для развития. Английская политэкономия стала уже весьма популярной среди аристократии и образованных слоев населения России в первой половине XIX века. Об этом, кстати, мы можем судить по роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Например, главный герой Евгений Онегин увлекался модным тогда учением Адама Смита:

Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита.

Наверное, из таких скучающих и легкомысленно увлекающихся западным либерализмом молодых людей типа Онегина потом и появлялись «молодые финансисты», о которых писал С. Шарапов в работе «Бумажный рубль (Его теория и практика)».

Юношеские увлечения либерализмом были небезобидны: вчерашние юноши приходили в государственные министерства и ведомства и проявляли полное бездействие, полагая это «нормой» жизни. Разрушительные последствия доктрины «государственного невмешательства» стали особенно бросаться в глаза, когда в России начались реформы Александра II. Эти реформы сдвинули страну с «мертвой точки», вызвали достаточно бурные экономические и социальные процессы и не вполне прогнозируемые их последствия – процессы, которыми надо было управлять, но которыми государство не управляло. Именно это больше всего удивляло и возмущало Шарапова – еще задолго до того, как он приступил к написанию работы «Бумажный рубль…». За 10 лет до этого Шарапов (под псевдонимом Тарлицкий) опубликовал статью «Что нужно прежде всего для нашего экономического возрождения?»[19 - Тарлицкий. Что нужно прежде всего для нашего экономического возрождения? // Русь. – 1885. – № 10, 12 (современное переиздание статьи см.: Базулин Ю. В. Указ. соч. – С. 45–54).], в которой он как никто до него со всей остротой поставил вопрос о необходимости всестороннего и постоянного государственного управления народным хозяйством. Начинает он издали: с известного и печального факта разделения России на две части. Первая часть – «Россия официальная, мнимая, но всепоглощающая и всезаслоняющая». Вторая часть – «Россия подлинная, народная, служащая лишь фундаментом первой, ее корнями». Это не просто разные части, они между собой почти не общаются: «Между этими верхами и корнями нет никакой творческой, живой и деятельной связи, никакого разумения». Все правильно. Об этом говорил не только Шарапов, но и многие народники и славянофилы. Но Шарапов дает объяснение такого разъединения двух частей России, которое до него никто не давал: «И подобное гибельное недоразумение опирается ни больше ни меньше как на целую, якобы научную доктрину, проповедующую невмешательство государства в экономическую жизнь народа!».

И российская правящая верхушка, которая восприняла указанную доктрину, оказалась «святее Папы Римского», т. е. реализовывала ее на практике более последовательно, чем Запад, откуда она пришла: «Как бы ни были различны взгляды на широту прав и задач государства, нигде, кроме России, нет со стороны последнего такого полного отречения от своих существеннейших обязанностей в отношении народного хозяйства. Даже в странах, где принципом государственной деятельности поставлен экономический либерализм, строго и систематически проводимый, никогда государство не отрекалось от положительного творчества в области народного труда. Государственная власть в Англии при полном и безусловном признании свободы личной инициативы и почина более, чем где-либо, служила народному хозяйству. Сила личного почина совокуплялась там всегда с мощью почина государственного, взаимно укрепляя друг друга. Государство направляло все свои силы, всю политику к открытию новых рынков, к облегчению и развитию частной предприимчивости, к защите английского хозяйственного интереса. То же в большей или меньшей степени встречаем мы повсюду, от стран самых просвещенных и до стран самых диких».

С момента написания этих строк Шараповым прошло 127 лет. А такое ощущение, что все сказанное относится к современной России. Уже два десятилетия у нас идут непрерывные экономические «реформы» под флагом «либерализма». Государство сворачивает свое прямое присутствие в экономике, проводя массовые приватизации государственных предприятий, переходящих в руки спекулянтов и иностранцев. Государство снижает долю федерального бюджета в перераспределении национального дохода. Государство отказывает работникам наемного труда в защите их интересов перед натиском корпораций-работодателей. Государство отказывается от регулирования цен и тарифов. Государство не желает более защищать отечественного товаропроизводителя (власти объявили о вступлении России во Всемирную Торговую Организацию, что означает ликвидацию таможенных пошлин, ограждающих российский рынок от импорта). Государство отказывает отечественному товаропроизводителю в дешевых кредитах и толкает его в смертельные объятия международных ростовщиков. Наконец, государство не бросает отечественному товаропроизводителю «спасательный круг» во время кризисов. В общем, государство в России последовательно снимает с себя многочисленные обязанности в сфере экономики согласно канонам так называемого «Вашингтонского консенсуса» (доктрина «экономического либерализма», разработанная в Международном Валютном Фонде в конце 1980-х гг. специально для стран периферии мирового капитализма и последовательно навязывавшаяся им Фондом).

А вот на Западе о теориях «государственного невмешательства» порой полностью забывают. Особенно во время острых экономических кризисов. Так, во время последнего финансового кризиса в США казначейство бросило банкам Уолл-стрит «спасательный круг» в виде 800 млрд. долл. А это, между прочим, деньги американских налогоплательщиков. Это не просто отход от доктрины экономического либерализма. Это, как признают некоторые американские эксперты, самый настоящий «банковский социализм»[20 - Подробнее см.: Катасонов В. Ю. Гл. 13. Как ростовщики борются с банковскими кризисами // О проценте: ссудном, подсудном, безрассудном. Хрестоматия современных проблем «денежной цивилизации». Кн. 1, 2. – М., 2011.]. Государственный бюджет используется не только для строительства «банковского социализма», но также в качестве кормушки для многих крупнейших корпораций, получающих государственные заказы (регулярно, а не только во время кризисов). Такие корпорации давно забыли, что такое конкуренция и рынок. Они живут при так называемом государственно-монополистическом капитализме, когда происходит сращивание государства и крупного бизнеса[21 - Подробнее см.: Катасонов В. Ю. Гл. 28. Корпоратизм как современная форма «денежной цивилизации» // Указ. соч.].

О государственной бюрократии и пренебрежении отечественным опытом

Но вернемся к дореволюционной России, разделенной на две части, два народа. Со времен Петра I «русское государство все более и более изолировалось. Между Царем и народом возрос официальный государственный строй, работавший все время для отвлеченной идеи государства[22 - Курсив С. Шарапова.] и никогда не имевший в виду живого народа. Сложились учреждения – органы этой государственной идеи, работавшие для нее с большим или меньшим успехом. Возникла обширная, разветвленная бюрократия, совершенно заслонившая собой русский народ».

Такое изолированное и «самодостаточное» существование государственной бюрократии было еще терпимо в России крепостной. После начала реформ Александра II все общество пришло в движение: «Насильственный, но привычный союз помещика с крестьянами лопнул, и каждая сторона должна была искать новые экономические формы для своего труда». Помещикам не оставалось ничего другого, как превращаться в предпринимателя-капиталиста. А крестьянин мог себя реализовать лишь как наемная рабочая сила. Но самостоятельно себя реализовать в новых условиях толком не мог ни помещик, ни крестьянин. И все это еще совпало с переворотом в области техники и промышленности: «Железные дороги, телеграфы, газеты, крупные фабрики, таможенная война, погоня более передовых в промышленности наций за новыми рынками – все это обрушилось сразу на Россию и застало ее буквально врасплох».

Казалось бы, в этих условиях на помощь растерявшимся помещикам и крестьянам, становящимся на ноги российским предпринимателям, всему народу, нуждающемуся в железных дорогах и других достижениях технической цивилизации, должно прийти государство с его денежной казной, дешевым кредитом, защитительным таможенным тарифом, казенными заводами и компаниями, рабочим законодательством и т. д.

А что было на самом деле? Шарапов писал: «Официальная Россия в ужасе замахала руками и под влиянием господствовавших теорий стала открещиваться от всякого вмешательства в народное хозяйство. Россия живая – крестьяне, помещики, горожане, промышленники, торговцы – была выдана с головой новому движению и должна была бороться и приспосабливаться, как умела».

Далее Шарапов отмечает, что русскую историю XIX века с точки зрения отношения государства к народному хозяйству можно разделить на два периода: а) дореформенный; б) послереформенный.

Первый период выражается «в покровительстве народному труду, пусть даже только механическом – посредством высоких таможенных пошлин, высокого налога на путешественников, внешнего упорядочения государства, умной и бережливой финансовой политики». Особенно такое государственное покровительство проявлялось при Николае I.

Второй период – «эпоха великих социальных и гражданских реформ, эпоха огульного и беспощадного отрицания всего прошлого. Вместе с «“либерализмом” политическим воцарился “либерализм” экономический. Увлеченное бурным потоком “прогресса”, правительство делало лишь одно – противоположное идеалам и задачам минувшего тяжелого, но экономически умного царствования. Место серьезных министров-хозяев, вроде Канкрина[23 - Канкрин Егор Францевич (Георг Людвиг) (1774–1845) – выходец из Германии. Русский государственный деятель, граф, министр финансов (1823–1844 гг.). При нем была проведена финансовая реформа (1839–1844 гг.), установившая систему серебряного монометаллизма и приведшая к замене ассигнаций кредитными билетами. На посту министра финансов его сменил Вронченко Федор Павлович (1844–1852). – В. К.], Киселева[24 - Киселев Павел Дмитриевич (1788–1872) – государственный деятель, граф, министр финансов (1837–1856), Посол России во Франции (1856–1862). Похоронен в Донском монастыре. – В. К.], заняли совершенно легкомысленные люди, отрицавшие даже саму идею руководства народным трудом и хозяйством[25 - Отметим, в частности, что во время царствования Александра II Министерство финансов возглавляли Брок Петр Федорович (1852–1858); Княжевич Александр Максимович (1858–1862); Рейтерн Михаил Христофорович (1862–1878); Грейг Самуил Алексеевич (1878–1880); Абаза Александр Агеевич (1880–1881). – В. К.]. Управление перестало существовать».

В одной из своих поздних работ «Финансовое возрождение России» (1908) Шарапов еще раз с прискорбием констатирует, что сложившаяся в стране финансовая система построена на заимствованных теориях, которые не учитывают особенности русского человека: «Русская финансовая система взяла себе в основание не русскую науку, не данные русской психологии и экономии, а случайные теории, возникшие в странах иного экономического склада и на почве иных экономических данных»[26 - Шарапов С. Ф. Финансовое возрождение России (Доклад, прочитанный в заседании Русского Собрания в Петербурге 9 марта 1908 г.). // Шарапов С. Ф. Россия будущего. – С. 206.]. Почему-то вспоминаются слова из рассказа Николая Лескова (1831–1895) «Железная воля»: «Что русскому хорошо, то немцу смерть; и наоборот». Не исключаю, что идея рассказа могла быть подсказана писателю окружающей жизнью, когда «благородные» сословия в России стали во всем подражать европейцам (хотя в центре его рассказа – немец, живущий в России).

Вот и сегодняшние наши «реформаторы» делают все «противоположное идеалам и задачам прошлого минувшего тяжелого, но экономически умного» периода нашей истории. Речь идет о минувшем советском периоде, когда экономическая функция государства была ярко выражена и проявлялась в планировании народного хозяйства, надежной защите советской экономики от хищных устремлений международных корпораций, регулировании цен и тарифов, освоении природных богатств Севера, Сибири, Дальнего Востока, поощрении научно-технического прогресса, поддержании военно-промышленного потенциала страны и т. п. Сегодняшние власти Российской Федерации стараются замалчивать опыт управления народным хозяйством в советский период, поскольку любое сопоставление того времени и нынешнего – не в их пользу.

В дореволюционной России в ее столице Санкт-Петербурге министерств и ведомств расплодилось множество. При этом ни одно из них за народное хозяйство в целом, как пишет Шарапов, не отвечало: «В государственном механизме России не хватает малого: нет органа, которого прямой задачей являлась бы забота о народном хозяйстве, руководство народным трудом, защита национально-экономических интересов! Вести народное хозяйство, иметь ясный план русской промышленной деятельности, поднимать голос за русский национальный интерес – попросту оказывается некому, даже при том непомерном изобилии ведомств и начальств, которым поистине болеет Россия».

Вот и сегодня в Российской Федерации имеются различные министерства: финансов, экономики, промышленности и энергетики, сельского хозяйства, регионального развития и др. Плюс к этому Банк России. Но за развитие в целом никто не отвечает. Одно ведомство «борется с инфляцией», другое – отвечает за «удвоение ВВП», третье – обеспечивает «инвестиционный климат» и т. д. А реальное отечественное производство гибнет, цены растут, безработица на высоком уровне, народ нищает, страну лихорадят постоянные кризисы. Уже не приходится говорить, что отсутствует «ясный план русской промышленной деятельности». И это при том, что у нас накоплен уникальный опыт средне- и долгосрочного планирования народного хозяйства в течение нескольких десятков лет[27 - Первый долгосрочный план был принят в декабре 1920 г. Это был план ГОЭЛРО, рассчитанный на 10–15 лет. Он был направлен на развитие не только электроэнергетики, но всего народного хозяйства страны. Таким образом, советский опыт планирования экономики насчитывает более 70 лет. После Второй мировой войны многие экономически развитые страны (Германия, Франция, Япония, Голландия и др.) изучали и практически использовали этот опыт.].

Вновь возвратимся к дореволюционной России. Шарапов отмечал, что отсутствие минимальной заботы о народном хозяйстве со стороны бюрократического государства привело к тому, что благополучие официальной (бюрократической) России оказалось под угрозой: «Наша финансовая политика, имеющая единственной задачей – отыскивать во что бы то ни стало средства для удовлетворения официальной России, становится в тупик. Средства истощены, плательщик разорен, долгов накопилось столько, что делать новые уже не имеет смысла. Русскому государству грозит то же истощение сил, которым страдает и русский народ; правительство пришло к сознанию, что заботу о народном хозяйстве сложить с себя нельзя, что волей-неволей нужно что-то сделать для народного труда и хозяйства». В общем, бюрократическое государство с ужасом увидело, что сук, на котором оно сидит, им же подрублен. Ситуацию надо срочно спасать. Напомним, что Шарапов об этом писал в 1885 г. Как же государственные чиновники стали спасать ситуацию (вернее, самих себя)? Они выбрали самый простой путь: привлекать в Россию иностранный капитал, который будет за правительство «поднимать» и «развивать» народное хозяйство, не думая при этом о последствиях подобного привлечения в страну «капиталистических варягов».

Сегодняшние наши власти, послушно и последовательно проводя политику «экономического либерализма», делают то же самое: они «привлекают иностранные инвестиции», т. е. окончательно подрубают сук, на котором сидят. Как говорится: «История учит, что она ничему не учит». В России это особенно справедливо в отношении тех, кто прилежно выучивает западные экономические теории.

О ядовитых плодах западной финансовой науки

Наиболее важной частью западной экономической «науки», по мнению Шарапова, является финансовая «наука». Финансовая «наука» современности подобна военной науке. Обе изобретают новые орудия борьбы. Та финансовая «наука», которую взяли на вооружение российские «молодые финансисты», была, однако, предназначена не для укрепления позиций России, а, наоборот, для того, чтобы Запад сумел одержать победу над нашей страной. В работе «Бумажный рубль…» Шарапов писал: «В экономике, основанной на борьбе, часть ее, финансовая наука, является совершенно последовательным орудием борьбы. Подобно тому, как военные техники с величайшей быстротой изобретали в последнее время все ужаснейшие орудия разрушения, западная финансовая наука, развиваясь неумолимо последовательно в одну сторону, выковывала наиболее совершенное орудие для экономической борьбы, переводила эту борьбу с маленького единоборства какого-нибудь сапожника с потребителем или ростовщика с должником на борьбу Ротшильда с целым человечеством, на борьбу мира англо-саксонского с германским из-за рынков для мануфактур или на борьбу Америки с Россией из-за золота и пшеницы».

Мысли С. Шарапова о «военной» западной финансовой функции перекликаются с размышлениями близкого к славянофилам русского предпринимателя Василия Кокорева. В книге «Экономические провалы» (1887)[28 - Современное издание книги: Кокорев В. А. Экономические провалы: по воспоминаниям с 1837 года. – М., 2005. Указанная работа размещена в Интернете. В сокращенном варианте работа имеется также в следующем источнике: Платонов О. А. Русская экономика без глобализма. – М., 2005.] он писал о славной русской истории и говорил, что Петр Первый сначала на поле боя терпел поражения. Но затем смог «к удивлению всей Европы заявить такой исполинский рост военной силы, что после присоединения Крыма и побед на Альпах, в Польше и Финляндии, через 100 лет от времени Нарвского поражения мы вступили в Париж победителями и даровали всей Европе мир и освобождение от порабощения Наполеоном I. Мы вырастали в военном деле на почве незыблемого сознания своего будущего великого назначения и на силе духа, верующего в народную мощь; но в деле финансов после каждого поражения мы, наоборот, падали духом и, наконец, до того приубожились, что во всех действиях наших выражалось постоянно одно лишь рабоподражательное снятие копий с европейских финансовых систем и порядков[29 - Курсив мой. – В. К.]. Продолжая идти этим путем, мы утратили уважение к самим себе и веру в самих себя»[30 - Платонов О. А. Русская экономика без глобализма. – С. 329.]. «Финансовая война против России настойчиво ведется Европой с начала 30-х годов; мы потерпели от европейских злоухищрений и собственного недомыслия полное поражение нашей финансовой силы», – развивает свою мысль Кокорев[31 - Там же. – С. 328.].

Итак, едва Россия пришла в себя от войны с Наполеоном, как Европа опять ополчилась против России, причем оружие было применено совершенно новое, неизвестное русскому человеку и даже государственным мужам. Это и не удивительно: к этому времени Европа уже полностью встала на путь капитализма, всем правили короли биржи и банкиры-ростовщики, а у них главным орудием борьбы были не пушки и снаряды, а кредиты и деньги. Говоря о «собственном недомыслии», Кокорев имел в виду, прежде всего, легкомысленное восприятие государственными деятелями России западных финансовых теорий, предназначенных не для укрепления, а для ослабления государственной мощи нашей страны.

Справедливости ради следует отметить, что Кокорев на несколько лет раньше Шарапова стал громко и энергично обличать западную экономическую и финансовую науку. Не исключено, что именно Кокорев, которого называли «экономическим славянофилом», подвиг Шарапова на размышления о том, какой должна быть денежная система в русском самодержавном государстве. Кокорев особенно акцентировал внимание на том, что западные финансовые теории загоняли Россию в долговую кабалу западным ростовщикам. Кокорев отмечает, что «новые финансисты» эпохи Александра II «сговорились с нашими западными завистниками и стали соединенными силами… проводить идею… о невозможности Верховной Власти разрешать – без потрясения финансов – печатание беспроцентных денежных бумажных знаков на какие бы то ни было производительные и общеполезные государственные потребности… Мы могли бы на эти деньги построить дома у себя, все нужные для железнодорожного дела заводы; но мы, неизвестно почему и зачем, не решились отступить от исполнения чужеземного догмата, вовсе не подходящего к образу Всероссийского правления, и всецело подчинились указаниям заграничных экономических сочинений… Теперь… мы взвалили на народную спину такой долг по платежу, который поглощает почти треть из общего итога государственных приходов… Вот вам и теория, вот вам и плоды каких-то иностранных учений и книжек!.. Извольте-ка теперь тянуть лямку платежей, в которую запряжена Русская жизнь лжемудрою теорией на целые полвека»[32 - Платонов О. А. – С. 332. Курсив мой. – В. К.].

Ядовитые плоды применения в России западной финансовой «науки» стали созревать достаточно рано. Шарапов пишет: «Финансовая наука выдвигает свои законы, а жизнь им совершенно противоречит. Финансовая наука на основании своих умозрений рекомендует те или иные меры, жизнь их отвергает. Наконец, финансовая наука предсказывает явления, вычисляет их и соображает, а в действительности получается совсем другое, иногда прямо противоположное».

По мнению Шарапова, и за пределами России были умы, которые предлагали альтернативные модели финансового устройства, но в России их теории (и даже имена) замалчивались либо оплевывались. В числе экономистов и государственных и общественных деятелей, которые приближались к пониманию того, как должна быть построена финансовая система, Шарапов в работе «Бумажный рубль…» называет финансиста-практика XVIII века Джона Ло (сочинения которого плохо поняты и почти полностью забыты, а облик Джона Ло даже в современной России демонизирован и искажен)[33 - Кое-что о Дж. Ло можно найти в моей книге «О проценте: ссудном, подсудном, безрассудном». Кн. 1. – С. 187–188.]; некоторых социалистов-утопистов (без упоминания конкретных имен); немецкого экономиста Фридриха Листа (как впервые признавшего великую роль нравственного начала в экономической науке); Адольфа Вагнера (специально посвятившего России огромный труд, «долгое время считавшегося чем-то вроде финансового у нас Евангелия»); Робертуса («к сожалению, только наметившего истинные законы денежного обращения в своей знаменитой книге “Исследования в области национальной экономии классической древности”, но отнюдь их не разрешившего»).

Не наука, а «гимн золоту»

В работе «Бумажный рубль (Его теория и практика)» С. Шарапов пишет: «Если бы кто-нибудь вздумал действительно научным образом изложить и осветить западные финансовые теории, он убедился бы с первого шага, что на Западе денежной теории вовсе нет, а есть теоретические рассуждения о золоте как деньгах и о замещающих их суррогатах».

Шарапов заостряет внимание читателей на золоте, поскольку указанная работа преследует двоякую цель: с одной стороны, представить проект здоровой денежной системы для России; с другой стороны, предотвратить переход страны к золотому рублю, который готовил тогдашний министр финансов С. Ю. Витте. В связи с этим Шарапов и анализирует господствовавшие в Европе финансовые теории, которыми со временем заразились правящие круги России. И приходит к выводу, что это не научные теории, а лишь средства одурачивания и закрепощения народов теми, кто сосредоточил золото в своих руках.

Шарапов делает очень парадоксальное утверждение (парадоксальное для тех, кто учился по общепринятым учебникам экономики): золото – лишь товар, но не деньги; в полном смысле деньгами золото никогда не было. Это заявление диаметрально противоположно принятому в финансовой «науке» мнению, что самыми лучшими деньгами является золото: «С самых отдаленных времен, после перехода античного мира с его натуральным хозяйством к хозяйству денежному, лучшими и почти единственными деньгами считалось золото. Оно действительно с большим удобством исполняло роль денег. Но в сущности это были не деньги, а был “всем нужный товар”, разделенный на точные весовые количества. Понятие о деньгах, совершенно отвлеченное, было привязано, воплощено в металлическом кружке такого-то веса. Таким оно осталось и в наши дни: отвязать, освободить его не пыталась вовсе западная финансовая наука.

При всех неудобствах золота при явной кабале, в которую только ради золота впадают иногда целые государства, оно давало единственную, но очень важную гарантию: прибавить по производству золота было почти нельзя, в природе его немного, наличное все размещено в чью-либо собственность, следовательно, никакое злоумышление правительства не может нарушить естественного уровня цен; накопивший золото всегда богач, ибо невероятно, чтобы вдруг были открыты слишком обширные залежи золота и оно, сразу прибавившись в количестве, упало бы в цене.

Все это соображения очень веские, но с наукой ничего общего не имеющие».