Взрастание

– Не стонай, Хвост. У тебя еще буести хватит на десятерых.

– Поесть тебе, княже, надобно. Давай на сей лужайке спочинем. Позри, якая божья благодать! – упрашивал тысяцкий князя.

А в лесу и правда была благодать. Пахло привявшей листвой и грибами, от еле заметного ветерка вверху на дубах жестяно звенели листья. Трава была усыпана зелеными и светло – желтыми листьями берез, которые, как невесты, белели среди престарелых дубов – женихов.

– Как раз время, Святослав Ольгович, пожевать чего – нибудь, – настаивал на своем тысяцкий, по – молодецки спрыгнул с коня, взял под узду жеребца князя.

– Чой – то прихрамывает мой Серый? Позрите коня, а я разомну кости.

Молодые дружинники помогли князю сойти с коня, протянули небольшую лагвицу с пивом. Хвост с другими воями отвели в сторону коня, проверяли копыта. Святослав отстранил рукой лагвицу, прикрикнул:

– Не спешиваться. Едем дальше. Ну, что с конем?

– Расковался, – опуская копыто коня, сказал Хвост. – Его – то, касатика, перековывать надобно.

– До Подола дойдет?

– Дойдет, а по каменьям на гору Киевскую ему не взойти. Может поснедаем, княже, – снова за свое взялся Хвост.

– Есть и пить будем у великого князя Юрия Владимировича. Ты, Хвост, ведаешь, якие пироги у него бывают?

Святослав вспомнил, как в конце марта, в пятую неделю великого поста, в том тяжелом году он ехал на пир и совет к Суздальскому князю Юрию Владимировичу Долгорукому в его небольшое сельцо Москву, которое он в это время обустраивал рвами и новыми заборолами. Он вспомнил, как после многих скитаний по вятическим лесам обносился от неустройства, похудел от бескормицы, почти нищий, князь – изгой собирался к Юрию в Москву. Сам по натуре щеголь, любивший и знавший толк в модных нарядах, он дабы не упасть лицом в грязь, доходил до унижения, до выпрашивания, до сделки с совестью, когда готовил себе наряд. Васильковое корзно свое он сберег, а вот шапку и сапоги пришлось выпрашивать у бояр. А сколько пришлось ломать голову над тем, что везти в дар Суздальскому князю. Перетряхнул все свои нищенские сундуки, послал Хвоста к боярам, может что присмотрит, обращался за помощью к хану Тюпраку Осолуковичу, все было напрасно. Он тогда дошел до того, что хотел украсть коня у ханского вельможи, но выручил случай. Этот ханский вельможа сам предложил князю дар для Юрия.

– Княже, ты ищешь дар Гюргию? Я ведаю, что Суздальский князь шибко любит охоту.

– Любит. Что я ему охоту повезу? – злился Святослав.

– Повези охоту. Урус любит ловчий зверь пардус.

– А егде я ему возьму пардуса?

– Зри сюды, – приоткрыл половец полог шатра.

В шатре на ковре лежала огромного размера кошка. Она мурлыкала, жмурила зеленые глаза. Заметив хозяина, пардус встал, выгнул спину, подошел к половцу и, мурлыча, стал тереться мордой о его сапоги.

– Что пожелаешь за пардуса? – радостно спросил князь.

Половец раскосыми глазами хитро посмотрел на Святослава, сказал:

– Ты же, князь, ведаешь, что я у тебя попрошу.

– Саблю?

– Саблю, князь, – спокойно сказал половец.

– Я же тебе рек, что сия сабля моя любимая. Еже хочешь, отдам коня, отдам меч, а саблю сию не могу.

– Пардус тоже мой любимый ловчий зверь. Мне шибко тяжко с ним расставаться, но я ведаю, что князю надобен пардус.

– Надобен, гром тебя побей, грабишь, тать поганый, – ругался Святослав, снимая с себя любимую саблю в дорогих ножнах.

А что было делать? Лучшего дара для Суздальского князя трудно было найти.

Пир был в пятницу, в день похвалы Богородицы, и, несмотря на пост, Святослав не сдержал себя, забыл о гордости, проявил жадность, охмелел от вина, пива и медов, много и сытно ел.

Святослав Ольгович вздрогнул, проглотил подступивший к горлу ком боли, обиды и стыда, по – стариковски кряхтя, с помощью дружинников сел в седло.

– Мы, Хвост, помалу поедем, а ты скачи к Почайной.

– Пошто к Почайной? – спросил тысяцкий.

– Не перебивай, все обскажу. Около Почайной живет гость, что торгует лошадьми.

– Захар?

– Захарий. Мы у него брали иноходцев, егда перевозили мощи Игоря в Чернигов.

– Зело добре ведаю сего Захария и его подворье. Скупой муж. Одно слово, гость.

– Вот и речи сему Захарию, чтоб подготовил все для того, чтоб перековать коня. Там есмь у него кузнец, язычник. Мы вборзе подъедем. Пусть все подготовит Захарий, чтоб задержки не было.

Тысяцкий Хвост по – молодецки вскочил на коня, гикнул, что есть мочи. Конь сорвался с места. Скоро лихой наездник скрылся за кустами, только комья земли прошуршали по траве, взбитые копытами лошади.

Вот так всегда, этот воевода ничего не делает тихо и спокойно. Как вихрь мчится по дорогам Руси, если на баралище, то в самой гуще боя. Сколько лет он рядом со Святославом, и нет боярина честнее и вернее, чем этот воевода. Боже, как он бушевал и убивался, когда пришли вести об убийстве князя Игоря. И потом через три года, когда Юрий Долгорукий временно занял киевский стол, первому Хвосту пришло в голову перенести мощи князя Игоря из церкви святого Симеона, что на Копыревом конце Киева, в Чернигов в храм Святого Спаса.

Там же, когда забирали раку с телом князя, Святослав встретил молодого боярина Рагуйлу Добринича, который рассказал, как он просил отпустить князя Игоря в Новгород – Северский, не сажать его в поруб. В порубе князь сильно заболел. Изяслав Мстиславович настаивал постричь Игоря в монахи и заточит его куда – нибудь в дальний монастырь под строгий надзор. Когда же Игорь заболел и думал, что скоро умрет, он сам попросился, чтоб его постригли в монашеский сан. Его постригли и перевели из поруба в монашескую келью. Через восемь дней князь – монах поправился. Но великий князь так подстроил, что будто смерды, злые на князя, убили его.

– Кто убил брата? – спросил тогда Святослав.

– Не ведаю, княже. А хоть бы и ведал, не рек бы, понеже те люди, кои убивали, не по – своей воли то содеяли. Негоже, княже, заводить котору с киевскими боярами. Царствие небесное твоему брату. Я вельми скорблю о нем.

Скорбел о нем и Святослав. Он ближе всех был с братом Игорем. И когда в лето 6659 (1151) у князя Святослава Ольговича родился сын, он, не задумываясь, нарек младенца мирским именем Игорь, а в крещении дал то же имя, что и у брата, Георгий.

Глава ІІІ

Тимофей, склонив голову, сжав кулаки, шел за Митрягой. Он здесь сейчас мог разметать весь двор, собственными руками задавить жирного борова Захария, отомстить за все издевательства, за все неправды и обиды. Если бы не отец, вскочил бы на Соколика и, как ветер, помчался бы на Днепр к бродникам, где лес – дом, небо – крыша над головой, конь – родной брат. Не было бы над ним ни жирного Захария, ни тупого Митряги, только ветер в лицо, да теплое солнце.

Свобода! Вольная воля! Но, что тогда будет с батюшкой? Захарий не пожалеет старика, забьет до смерти. Нет, надо стерпеть, выдержать, вынести. Петр для Тимофея был и отцом, и матерью. Ближе и роднее отца у него никого не было, мать он не помнил, ее заменил отец. Не мог Тимофей бросить отца на поругание, и он покорно шел за Митрягой, перекатывая на скулах желваки.

Навстречуим шел семенящими шажками Петр, нес в дрожащих руках туесок с зельем для Соколика.

– Вы куды идете? – спросил Петр, уже догадываясь, куда направляются Митряга и Тимофей.

– На колоду, – буркнул Митряга.

– Оле, боже! Погодь Митряга. Я упаду Захарию в ноги, может пожалеет сына. Не торопись, вспомни, сколь я тебе добра содеял. Погодь, – заторопился, как мог, Петр.

– Иди, спроси, – безразлично сказал холоп.