Москва слезам не верит

– Это мастер, – улыбнулась Полина. – Однажды на выходные его жена с дочкой уехала к своей матери. Я к нему пришла – в девять утра легла и только в девять вечера встала. Представляешь, двенадцать часов! Последний раз полтора часа, на тумбочке будильник у них стоит, я время засекла. Думала, что не выдержу, один раз в обморок даже провалилась. Очнулась, а он чешет и чешет. Не торопится. Он ласковый. За такого замуж – и больше ничего не надо.

– А он не предлагает?

– Он дочку любит… Давай работать. – Полина залила краску в бачок краскопульта.

Этот разговор, в котором Антонина не все поняла, распалил ее. Она сняла спецовку, но все равно было жарко. Спустилась во двор, выпила две кружки холодной воды из бочки, которую привозили каждое утро для рабочих. Николай увидел ее с седьмого этажа, и она услышала, как он бежал вниз, шлепая подошвами по ступенькам. Николай подошел к бочке, улыбнулся, тоже выпил две кружки воды. Она посмотрела на него. Его глаза не отрывались от ее груди. Она была в обтягивающей футболке с коротким рукавом. Что бы ответила Полина, если бы ее вот так рассматривали, в упор, не стесняясь?

– Все твое будет, – пообещала она Николаю, но посчитала все-таки нужным уточнить: – Со временем.

– Да уж скорее бы, – вздохнул Николай.

– Это от тебя зависит, – заметила Антонина.

– Да я хоть сегодня.

– Ты с Ивановым посоветуйся, – произнесла Антонина и подумала: если это так важно, взрослые мужики могли бы молодым рассказать, как это все делается, чтобы и ей и ему было хорошо. Надо ей самой откровеннее поговорить с Полиной, пусть расскажет, как надо все делать, – если ее так хвалили, значит она знает такое, чего не знают другие. Она побежала на шестой этаж. Ее груди и вправду поднимались и опускались, как воздушные шары, она прижала их ладонями. Сверху спускался прораб, ему было за пятьдесят, на него уже не смотрели как на мужчину, но Антонина заметила, что он оглядел ее с головы до ног.

Катерина работала на прессе в цехе металлической галантереи. Работа была нехитрая: положить – снять, снова положить и снова снять. Она штамповала основания для подсвечников, которые в то время начинали входить в моду.

Не оглядываясь, по изменившемуся звуку, она поняла, что у соседки пресс начал корежить заготовку. В этой смене работал плохой и медлительный наладчик. Значит, пресс будет остановлен на полдня. Катерина оглянулась. Работница смотрела в ее сторону. Грузная, пожилая, проработав в этом цехе лет двадцать, она так ничего и не понимала в станке, а действовала механически – положить, нажать на педаль, снять, снова положить.

Катерина уже через три месяца сама могла обнаружить причину брака, наладить пресс. Вот и сейчас Катерина встала, взяла сумку с отвертками и ключами, открыла крышку пресса, отрегулировала механизм, положила заготовку, нажала на педаль. Пресс работал точно. Работница начала было благодарить, Катерина улыбнулась ей и отошла. Ее в цехе уважали и почему-то побаивались. Уважали, наверное, за то, что работала хорошо, а побаивались из-за ее уверенности в себе. Она не боялась ни мастера, ни нормировщика. Проверяла заполненные наряды, находила ошибки, даже с бухгалтером цеха спорила: бухгалтерские премудрости оказались не такими уж сложными. Ей нравилось узнавать новое. И начальство заметило ее после того, как она выступила на собрании. Начальник цеха, бестолковый, крикливый, капризный, держал работниц в страхе. Мог уволить – и увольнял, а женщины держались за место, потому что жили рядом и работа не требовала квалификации, ее осваивали за несколько дней.

Собрание тщательно готовили – ждали секретаря райкома партии, того, что отвечал за промышленность и строительство в районе. Трем работницам заранее написали речи. И они в основном говорили о том, что подводят смежники, не хватает комплектующих деталей, протекает крыша, что станки старые, а на соседней фабрике – с программным управлением. Секретарь райкома записывал. И тогда вышла Катерина.

– Для штамповки подсвечников, ложек и пепельниц не нужны станки с программным управлением, – заявила она. – Нужно отремонтировать те, что имеем. И вовремя налаживать их. А наладчиков не хватает, потому что уважающий себя человек не будет работать с таким начальником цеха. Если бы кто-то хоть один раз где-нибудь на улице так нахамил, как начальник хамит каждый день в цехе, его посадили бы как хулигана на пятнадцать суток. А здесь не только не сажают, а даже выписывают премии. В газетах пишут о развитом социализме, а у нас… Вот посмотрите: и в президиум село почему-то одно начальство. Насколько я понимаю, президиум выбирают. А здесь вышли и сели, как у себя в квартире.

Зал вначале замер. Потом разразился хохотом. Катерина видела, что секретарь райкома покраснел. Но он был опытным и понимал, что надо переломить ход собрания, и тут же задал ей вопрос:

– Какие у вас конкретные предложения?

– Освободить от должности начальника цеха. Ведь над его глупостью весь цех смеется!

– И кого же назначить? – поинтересовался секретарь. – Может быть, вас?

Он оглядел зал. Он ждал реакции. Это был проверенный, много раз опробованный ход. Работницы должны рассмеяться. Нелепое же предложение.

Но работницы не смеялись. Они ждали, что ответит Катерина.

– Назначить предлагаю Леднева, начальника первого участка. И через неделю в цехе будет порядок, – спокойно произнесла она.

Работницы с мест начали выкрикивать: «Леднева! Леднева!»

Собрание кое-как закончили. В следующую зарплату денег Катерине начислили меньше всех, и она узнала, что кто-то приходил к коменданту общежития узнавать, как она себя ведет. Начальник обвинил ее в халатности, вынес выговор за поломку станка. Ее явно выживали. Она не могла уйти – лишилась бы общежития. Работницы при встрече отводили глаза. Они ничем не могли ей помочь.

Катерина решила посоветоваться с академиком. Тихомиров выслушал и сказал:

– Есть два пути. Я могу позвонить в свой райком партии, оттуда позвонят в райком вашего района, из вашего райкома позвонят на фабрику и попросят отстать. И от тебя отстанут. Но этот вариант прибережем на будущее. А сейчас пойдем по стандартному пути.

И он продиктовал Катерине жалобу, где была указана фамилия секретаря райкома, который был у них на собрании. Жалоба была о расправе за критику. Академик подсказал, чтобы она написала о недостатках на производстве и свои предложения по их ликвидации. Он дал ей несколько листов бумаги и отослал на кухню. Потом прочитал написанное, кое-что переделал, взял газету «Правда», вставил несколько фраз из передовой статьи, заставил ее переписать начисто. И письмо ушло.

Через несколько дней в их цехе появился директор фабрики в сопровождении парторга. Они остановились невдалеке от Катерины, и парторг кивнул в ее сторону.

Директор фабрики, сорокалетний, коренастый, вполне еще мужчина, рассматривал ее с явным интересом. И она улыбнулась директору. Директор от неожиданности тоже улыбнулся, подошел к ней и спросил:

– Как дела?

– Хорошо. А у вас как?

– Так себе, – сказал директор. – Сама знаешь. Оборудование изношенное.

– На нем еще можно работать, если работу наладить.

– И ты считаешь, что Леднев наладит?

– Наладит, – подтвердила она. – Леднев и производство знает, и деликатный. У нас, когда наладчик запивает, он подойдет ко мне и скажет: «Катенька, голубка, помоги». Да я для него все сделаю.

И директор рассмеялся. Но глаза оставались серьезными. И вдруг он спросил:

– Письмо в райком сама писала или кто помогал?

– Помог, – призналась она. – Дядя. Он академик.

– Ты москвичка?

– Я псковская. – Катерина улыбнулась. – Я только год в Москве.

– А я смоленский, – признался директор. – Почти соседи.

Директор протянул ей руку.

Директорская ладонь оказалась жесткой и сильной, и она подумала, что этот смоленский парень работал и руками. И тоже, наверное, пробивался.

Катерина оглянулась. Работницы смотрели в их сторону.

– Меня зовут Николаем Степановичем.

– А меня Катериной.

– Катерина, я подумаю о твоем предложении.

– Подумайте, предложение-то хорошее, – убежденно сказала Катерина.

– Учиться не собираешься?

– В этом году завалила. На будущий год буду поступать.

– Я тоже только с третьей попытки поступил, – признался директор. – Ты поступишь! Мы, из провинции, упорные.