Невская твердыня

Не в том провинился он перед Всевышним! Виновен царь в бесплодном пролитии крови своих воинов. Ради чего шла эта долгая, страшная война?

Вчера он открыл наугад Библию и прочитал первое попавшееся ему на глаза место из Книги пророка Исаии:

«…как лев, как скимен, ревущий над своею добычею, хотя бы множество пастухов кричало на него, от крика их не содрогнется и множеству их не уступит…» Так и он, царь Иван, будет стоять на своем: море Варяжское – Балтийское – было и должно вновь стать русским, ибо оно с древних времен принадлежит Руси и омывает исконные русские земли. Много крови доблестных воинов было (и еще будет) пролито за Балтийское море. Но справедливое совершится!

Он, царь, несокрушимо верит в то.

Никому из следивших за царем вельмож и в голову не могло бы прийти, что царя мучают, терзают мысли о новой войне во имя возвращения утраченных в Ливонии земель…

Иван Васильевич сидел на возвышенном месте суровый, неподвижный, опершись на свой из слоновой кости посох. Голубой с малиновым шитьем парчовый кафтан облекал его высокую, немного сутулую фигуру с высоко поднятой головой. Он совсем не был похож на кающегося грешника, на человека, охваченного смятением и сомнениями. Вид царя говорил скорее о сознании своей правоты и силы. Пускай седой волос упрямо топорщится из-под его черной бархатной мурмолки, пускай морщины избороздили его лицо и явно обозначилась сутулость, – царь всея Руси Иван Васильевич одинаково загадочен и страшен для своих врагов, как то было и встарь.

По окончании службы Борис Годунов и Богдан Бельский под руки свели царя с возвышения и подвели его к митрополиту под благословение.

– Да пребывает слава и милость Господня над тобою, владыка всех владык! – проговорил митрополит, дрожащею рукою осеняя крестом лицо царя.

Возвращаясь тайным ходом во дворец, царь сказал Годунову и Бельскому, что он снова поедет на Север, чтобы осмотреть, как готовят корабли и снасти для больших переходов морских судов Беломорья. Он, царь, не оставил своей мечты удивить мир тем морским могуществом, которое вскоре обретет Русь на суровых берегах северного Студеного моря.

II

От короля Стефана Батория пришло письмо, которое заставило крепко призадуматься царя Ивана. Баторий писал – в ответ на государево письмо будто тому, что не родился он, Баторий, королем, он теперь только радуется. Ведь достиг он королевского сана в силу своей доблести и ума. А панами избран так же строго, как избираются папы кардиналами.

На просьбу царя прислать послов Баторий ответил, что пришлет послов в Москву только через сорок лет, а может быть, и через пятьдесят, так как пока ему нет никакой необходимости в этом.

Царь побледнел от гнева. Он видел явную дерзость со стороны польского короля, однако ему показались очень любопытными слова Батория. И тотчас на его лице появилась улыбка.

– Остер на язык угорский князь! – произнес он. – Остер и разумом силен. Не знавал я ранее таких-то. Муж он необыкновенный…

Царь добавил, будто ему даже нравится, что Баторий не гордится происхождением и родом, а прямо говорит, что он получил королевский сан, как дар за труды, от польских панов. Одно смущало: стало быть, он панскую Раду ставит выше себя? Ну а если сам он, Стефан, не угодит панам, они же его могут и снять с престола? Ему надо побеждать, ему нужны удачи, чтобы усидеть на королевском троне, который он получил за усердие из рук панов.

– Когда так, – сказал царь Иван громко и твердо, – мы должны поссорить короля с панской Радой. Псков, к которому направляет свое войско король, должен стать могилой его славы, славы непобедимого! Пускай будет раскол у короля с панской Радой!

В том же письме Стефан Баторий говорил о своем праве на Ливонию и требовал громадную сумму денег на покрытие военных расходов, произведенных им на московскую войну. А покойную мать царя Ивана, Елену Глинскую, он назвал «дочерью изменника польскому королю Сигизмунду».

«Осмелел, вор! – нахмурился Иван Васильевич. – Пора проучить тебя».

На другой же день царь собрал во дворце некоторых из воевод и обсудил с ними, что и как делать, коли войско королевское начнет осаду Пскова.

На совет сошлись князья – Иван Петрович Шуйский, Василий Федорович Скопин-Шуйский, Иван Андреевич Хворостинин, казацкий атаман Николай Иванович Овчина-Плещеев, Владимир Бехтерев-Ростовский, Иван Бутурлин и многие другие воинские люди.

Рядом с царем, в особом кресле, сидел вызванный из Пскова в Москву высокий седобородый архиепископ Псковский и Новгородский Александр.

– Созвал я вас, отец Александр и мои добрые воеводы, чтобы сказать вам свое слово государево о нашем именитом граде Пскове, извечном страже русских земель, прославленном в веках преданностью своей вере христианской и крепостью воинской. Враг сильный, хищный крадется к сему граду, обрадованный своими прошлыми победами. Он похваляется покорить Русь и взять святой стольный град Москву. Бог посылает нам испытание. Возомнили мы о себе не по делам нашим, думали о себе, как гордецы, без смирения, но с великим задором. Однако Господь Бог гневен, но и милостив. Вспомним же о том, что было так недавно… Едва ли не три века Русь томилась под игом Золотой Орды! Но подо льдом той неволи наливалась крепкою силою Русь, она тучнела вокруг своей сердцевины – церкви Божией, – разрослась, взломала тот лед и сбросила с себя поганую басурманскую неволю. Засеребрилась и засверкала своею красотою Русь! Какой народ в страданиях и муках умудрился бы сохранить и умножить в течение трех веков подневолья свою силу, сберечь в чистоте свою веру и сбросить с себя то идолище поганое?! Дивное на Руси стало ясным, несовершимое – былью, и те, кто владел нами, ныне состоят слугами нашими… И после того Господь никогда не покидал Русь на полях брани и никогда не покинет. Подымите же и вы, псковитяне, на городской стене хоругвь непобедимости! Верю я – услышаны будут моление и слезы наши, и оного короля Стефана Батория мы одолеем, и он отыдет от крепости нашей посрамлен!

После речи царя поднялся во весь рост седобородый, закованный в кольчугу псковский воевода князь Иван Петрович Шуйский. Он низко поклонился царю, затем архиепископу Александру и громким, мужественным голосом произнес:

– В Библии сказано: «Святой Давид восста рано и тече в полк». Господь Бог испокон веков направляет руки воинов на ополчение, персты их прилагает на брань!.. Крест целуем тебе, государь!.. Не сдадим Пскова!

При этих словах быстро встали со своих мест все находившиеся в государевой горнице воеводы и вынули из ножен мечи.

– Вот оно, наше оружие! От битв великих оно не затупилось, а стало еще острее, – продолжал Шуйский, – и дух наш не угас, а разгорелся паки и паки ярче! Ужасен огонь внутри твоих воинов… Он пожгет слабость, коли она была у кого, и поглотит вражью гордыню… Псков мы отстоим, батюшка-государь, либо погибнем все до единого в бою за тебя и родную землю! Верь нам!

Поднявшись со своего кресла, царь положил руку на плечо князя Ивана Петровича Шуйского.

– Верность твоя в услугах и правда в словах хорошо ведомы всем. Чтобы испытать правдивого, честного человека, мне надобны теперь годы, а неверного и злого раба узнать – довольно одного дня. Научила меня тому жизнь! На долю вашего государя выпало тяжелое бремя одолевать внутреннее нестроение нашей земли и воевать многие годы со всякими злохищными ворогами. Денно и нощно глядят они пожирающими очами на Русскую землю… Зависть и злоба снедают сердца многих наших соседей. От них же есть и зазнавшийся холоп Стефан. И он вознамерился своровать некоторые города и села наши… Многое множество праведных воевод в моем войске. Спокоен я. Из них ты, Иван Петрович, мне особо дорог, и того ради будь начальником надо всем воинством во Пскове. Покажи Стефану могущество наше! Проучи его!

Князь Шуйский, став на одно колено, поклялся царю, что он или победит, или умрет в бою, как честный воин.

То же сделали и остальные псковские военачальники.

Архиепископ Александр благословил их оружие.

Когда воеводы ушли из горницы, царь оставил у себя архиепископа, чтобы побеседовать с ним.

Александр известен был царю, как хорошо знающий дела Польско-Литовского королевства. Многие иноки в Пскове, отколовшись от униатов, перешли на сторону псковского духовенства. Они были «языками» архипастыря Александра.

Царь спросил его, что он думает, что знает о Стефане Батории и в каковом новый король согласии с польской Радой.

Александр нахмурился, потер лоб, ответил тихо, как бы про себя:

– Непокорен и своенравен Стефан, но ума превеликого… воин храбрый, дерзкий…

Иван Васильевич, взволнованный ответом архиепископа, схватил его за руку:

– Стой!.. Так ли, святой отец? Правда ли то?

В глазах царя явно проглядывало недовольство.

– Правда, государь!.. Не верь тому, что говорят о холопстве Стефана у панов… Нет! Они его боятся. Король на первом же сейме громко изрек: «Не в хлеву, но вольным человеком я родился, и было у меня, что есть и во что одеться, прежде чем прибыл я в вашу страну. Люблю мою свободу и храню ее в целости. Королем вашим я стал волею Божией вами избранный, прибыл сюда вследствие ваших просьб и настояний, и вы сами возложили мне корону на голову. Поэтому я вам настоящий король, а не король, нарисованный на картинке. Хочу царствовать и приказывать и не потерплю, чтобы кто-нибудь правил надо мною…»

– Стой! – еле переводя дыхание от волнения, произнес царь. – Так и сказал он?

– Точно, великий государь, так он и сказал в лицо панам…

– Говори дальше! Хорошие слова! Что еще он сказал?

– А еще он, словно бы и природный владыка, изрек: «Будьте стражами вольности вашей – это дело доброе, но я не позволю вам стать хозяевами для меня и моих сенаторов. Храните вольность так, чтобы она не вылилась в своеволие». Вот и все, государь.

Царь сидел молча, с непонятною для Александра улыбкою. Затем, опять обратившись к архиепископу, спросил его тихо, вкрадчиво:

– А знаешь ли ты, что после смерти Жигимонда они хотели меня либо царевича Феодора посадить себе на престол?

– Доподлинно, государь. Оное всем ведомо. И ныне в Литве есть сторонники того же.

– Я сказал бы так же панам, как сказал им угорский князек. Здесь его сила. Жигимонд был слугою Рады. Не любил я его за то. Он цеплялся за изменников, подобных Курбскому, слушал их, стоял за них… Стефан – горд. Слыхал я: не особо жалует он их. Его не удивишь изменой: он сам перебежчик, сам – бродяга, сбежавший со своей родной земли. Норов их ему известен.

Немного подумав, царь спросил:

– А как ты полагаешь, святой отец, не поссорятся ли с ним паны, коли мы отстоим Псков? Не отстанут ли они от него, коли там счастье изменит ему?