– Плохо мое дело, святой отец, царевич и бояре, – заговорил он каким-то чужим, придушенным голосом, – умирать я собираюсь, а прежде того, слушайте. Прочитаю я вам свою духовную.
Собравшись с силами, царь мужественно, спокойно и внятно прочитал завещание, в котором объявлял своим преемником царевича Федора, а помощниками его: Бориса Годунова, Богдана Бельского и Никиту Юрьева.
В глубоком, скорбном молчании, опустив головы, прослушали царя присутствующие.
Митрополит прочитал молитву, благословил царя.
– А может, выживу? А? – вдруг сказал он, пытливо обводя взглядом окружающих.
И тихо сам себе ответил:
– Нет.
Царь все эти дни торопил Бельского выведать у колдунов о близости своей кончины. Ему хотелось знать, что о нем говорят колдуны. Бельский с ног сбился, бегая по «колдовскому дому» от ведьмы до ведьмы, от звездочета до звездочета, наслушался всего столько, что у самого у него стало в голове мутиться.
У одной ведьмы переносица чесалась каждый день с утра и до вечера – она предрекала уже через день кончину царю. Другая уверяла, что на крыше дворца она видит ворону, которая каждый день каркает с утра до вечера. Бельский сам ходил проверять – никакой вороны на крыше дворца не видел. Ведьма ему сказала: «Ты не можешь видеть, а я вижу. Царь должен умереть через месяц». Некий колдун все время тайком бегал к цареву курятнику и один раз слышал, что петух не вовремя запел. Колдун уверял, что царь обязательно умрет через неделю. Другой колдун попросил принести ему какую-нибудь старую одежду царя. Он увидел – мыши ее грызли, а это, по его словам, верный признак, что царь умрет через пять дней. Какой-то страшный старик и вовсе уверял, что он сам видел, как в Столовой царевой избе дятел бревно долбил – это значит: царю осталось жить двадцать дней.
Что скажешь царю?
Бельский после разговоров с колдунами старался не показываться на глаза больному царю.
Ивана Васильевича, по его просьбе, под руки отвели в дворцовую баню. Мылся там он долго, с видимым удовольствием. Стоявшие около бани люди слышали даже, как царь пел в бане песни. В предбаннике находился его врач и новый, любимый его слуга Родион Биркин.
Выйдя из бани в широкой рубахе и холщовых штанах, красный, посвежевший, царь сказал врачу:
– Поторопился я объявить свою духовную. Третий раз я собираюсь умирать и всякий раз объявляю духовную. Но, как видится, еще поживу, поживу назло боярам...
Вернувшись в свои покои, Иван Васильевич велел принести шахматный столик и шахматы.
Около него стояли Борис Годунов, Никита Юрьев, все Нагие и другие бояре.
– Бог милостив! – сказал Иван Васильевич. – Хочет Господь оттянуть мою кончину... Измучил я вас всех, наскучил со своим недугом. Поди, ждете – не дождетесь, когда умру... А я все живу, да еще в шахматы играю и обыгрываю вас.
Бояре, по обыкновению, начали уверять царя в своей верности ему и в том, что все жаждут видеть его, государя, опять здоровым, строгим и, как то было всегда, – справедливым и милостивым.
Царь молча, не глядя на бояр, расставлял шахматы.
– Ну, кто со мною сегодня будет играть? – сказал он, подняв голову.
Он обвел мутным взглядом полузакрытых глаз окружающих сановников, хотел еще что-то сказать и вдруг со стоном откинулся на спинку кресла; громко, на всю комнату, вздохнул и странно притих; голова его накренилась набок с теми же полузакрытыми глазами.
Среди бояр начался переполох. Кто посылал за водой, кто за «розовой водой» и «золотоцветом», кто за духовником и лекарями.
Борис Годунов взял руку царя. Она была холодна, безжизненна. Чтобы восстановить тишину и успокоить присутствующих, Годунов сказал:
– По-моему, еще есть надежда...
Но ему никто не поверил.
Вскоре все сановники с Борисом Годуновым во главе вышли на балкон дворца, откуда было видно собравшуюся уже внизу, на кремлевской площади, толпу.
В сыром, туманном воздухе прозвучал зловеще чей-то громкий басистый голос:
– Царь всея Руси Иван Васильевич скончался!
Внизу поднялся дикий вой и плач множества людей. Загудели унылым гудом кремлевские колокола.
Кремль окружало кольцо многочисленной стрелецкой стражи.
На похороны царя стеклось много народа со всех концов Русской земли.
Прибрели из леса и беглые мужики, предводимые Семеном Слепцовым, ушедшие в леса из вотчины Шуйского. Они откололись от ватаги Ивана Кольцо, не пошли за ним в Сибирь, а продолжали делать набеги на государевы и купецкие обозы.
– Что ж теперича с нами-то, Сема, будет: лучше ли мужику от того станет иль еще хуже прежнего? – спросил Слепцова старичок-ватажник, когда хоронили царя в Архангельском соборе.
Семен вздохнул, покачал головою:
– Нашим солнцем был месяц, так он солнцем для нас и останется. Один царь умре, другой будет... Мой отец говорил мне: глуп мужик, за то его и бьют. От крепостной работы, от барщины нечего нам ждать добра...
– Стало быть, опять в лес?!
– А куда же? Не во дворец же поминки по государю справлять. Как ни плачь о царе, а все на цареву дыбу вздернут, коли к его верным слугам попадешь... Надо докудова терпеть. Обождем еще. Мужик терпелив до золу – ждет задору. Чую, братцы: скоро настанет и наше время, пойдем горою на бояр и дворян!
Повздыхали, почесали затылки ребята, да и направили обратно путь свой в Сокольничий бор.
В толпе богомольцев, окруживших Архангельский собор, стояла в сторонке, около оврага, в темной ферязи, почти совсем закрыв лицо, молодая красивая женщина. Она тайком целовала жемчужное ожерелье, украшенное крупным рубином. По щекам ее текли слезы.
Прислушиваясь к заунывному пенью монахов и монахинь, она тихо, про себя, читала молитву об упокоении блаженной памяти царя Ивана Васильевича.
Когда богослужение кончилось и закрыли царскую гробницу, она быстро пошла через Фроловские ворота на Красную площадь. Там ее дожидался возок, запряженный четверкою коней.
В возке сидели маленькая девочка и пожилая женщина.
– Заждалась, матушка?
– Бог спасет, доченька!.. Доброе дело поклониться праху государя, оказавшего нам столь великие милости...
Сидевшие верхом на конях возницы ударили кнутами по лошадям, и возок покатил прочь от Кремля к городской заставе...
Игнатий и Анна тоже были на похоронах.
Когда возвращались домой, Игнатий тихо сказал Анне:
– У меня еще и свое горе... Узнал я от одного игумена с Устюжны, что и меня Бог обездолил, и меня поверг Господь в скорбь... Игумен приехал на похороны царя.
Анна всполошилась:
– Что ты?! О чем ты говоришь?! Зачем ропщешь?