Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

– Так точно, круглосуточно! Старшим назначен ваш любимец Гусаков. Вот, пожалуйста, филерские рапортички – утренние и вечерние.

Соколов взял «форму Б»: «Сводка наблюдений по гор. Москве, за домом № 15 по Котельнической набережной, принадлежащим потомственной почетной гражданке Фекле Поляковой и сдающимся внайм полковнику управления московского генерал-губернатора Гершау Генриху Васильевичу. Наблюдение начато 28 марта 1915 года». И дальше шли столбцы «Кто посетил», «Когда: дата и точное время прибытия и убытия», «Место жительства посетившего (по прослежке), присвоенная ему кличка».

(Поясню последние слова. Всякому фигуранту присваивалась кличка. Вот некоторые, почерпнутые мною из архивов: Очкарик, Худой, Лисичка, Рубашка, Хромой, Курносая, Мерин, Борода, Студент, Француз, Тросточка и пр.)

Соколов задумчиво почесал подбородок:

– Тэк-с, что тут в резюме за четыре дня? «Ежедневно в 9.45 к дому фигуранта Гершау, кличка Зубастый, подается казенный извозчик № 188. Извозчик приносит в дом четыре ведра воды из колонки, находящейся напротив, возле Мазуринской богадельни…» – Соколов удивился: – Да что ж, у него колодца нет, что ли?

– Выяснили у кухарки Плотицыной: колодец есть, но нынешней весной вода в нем испортилась. Но это к делу не относится. Читайте дальше.

– «Ровно в 10 утра Зубастый садится в коляску и убывает в сторону Яузских ворот». Ясно, это на службу – полчаса самый раз доехать до Тверской площади. Далее: «В течение круглых суток никто не входит и не выходит из дома Зубастого, дым из труб не идет и никаких признаков жизни в доме не заметно». – Соколов пробежал сводку до конца, посмотрел на Мартынова:

– Прибывал домой, как «Северный экспресс», ежедневно точно в шесть сорок пять. Немецкая точность! – Сыщик задумчиво почесал подбородок. – А почему такая разница: до службы – полчаса, обратно – сорок пять минут? Возвращается ведь той же дорогой?

Мартынов недовольно поморщился:

– Какие-то пятнадцать минут… Разве это имеет значение, граф?

– А как же? В службе сыщика порой сломанная спичка или волосок, обнаруженный на месте преступления, помогают дело раскрыть.

Мартынов лениво потянулся:

– Перед нами не ставили задачу тотального слежения. Филерам было четко приказано: следить за домом Гершау, и все. Филеры должны выяснить, не скрывается ли в доме его супруга Эмилия. Не больше!

Соколов расхохотался:

– Случай замечательный! Ищем жену в доме мужа.

– Именно так! И это очень глупо. Но все расходы по прослежке несет Распутин, и Джунковский приказал выполнить это желание старца. Фигурант, как вы убедились, все последние вечера проводил в доме, кроме службы, никуда не выезжал, ни с кем не встречался. Теперь даже ужин привозит в корзине, потому что готовить в доме некому.

Плетеная корзина

Соколов заинтересовался:

– Ужин берет? Ты же говорил, что он кухарку держит?

Мартынов сказал:

– Горничная Шведова и стряпуха Плотицына нами допрошены под расписку о неразглашении. Они показали, что после бегства супруги Гершау так расстроился, что с той поры отказался от прислуги. Он заявил им: «Вам нечего в доме делать, пока не вернется в дом Эмилия». Но жалованье выдал за две недели вперед. Так что горничная и повариха теперь не бывают в его доме, но вполне счастливы.

– В каком заведении ужин берет?

– Не знаю.

– Итак, Гершау живет в печали и анахоретом?

– Именно! – с готовностью подтвердил Мартынов. – За дни наблюдений его не посетила ни одна душа. Но самое грустное – не оправдались наши надежды: Эмилии нет в доме, не прячется она от Распутина, иначе обязательно себя проявила бы. Беседовали с тамошним дворником, он ничего сказать не умеет. Впрочем, Гершау уже сдает дела, будет переезжать в Петроград – на место новой службы, в Генеральный штаб. Думаю, через неделю его в Москве не будет. И Распутин, слава богу, за ним выметется.

Соколов задумчиво походил по кабинету. Вдруг он заглянул в лицо начальника охранки:

– Ты, Александр Павлович, обратил внимание на пустяк: согласно рапортичкам, корзину в дом не извозчик, как принято, вносит, а сам полковник? Почему? Генрих Гершау не толстовец, не из-за любви к бедному труженику вожжей он на себя берет этот неприличный в его положении труд.

Мартынов молчал.

Соколов продолжал:

– А я тебе скажу: не хочет пускать в дом посторонних. Другое: что в корзине – конкретно?

– Разве это важно? Не динамит ведь…

Соколов вдруг вперился в начальника охранки своим знаменитым, наводившим ужас взглядом:

– Мартынов, я намерен провести в доме Гершау литерное мероприятие номер один.

Начальник сыска решительно замахал руками:

– Вы хотите негласно забраться в дом и тайком сделать обыск? Нет, не рассчитывайте на литер! Ведь полковник Гершау – это не рвань с Хитрова рынка. Это высокопоставленный и заслуженный чиновник! Я категорически против.

Соколов фыркнул:

– Боже мой, какие мы стеснительные. Ну прямо институтка, с которой гусар исподнее стащил. Хорошо, это дело я сам доведу до конца. – Засмеялся: – Сделай обыск и прослежку – любого посадишь в тюремную тележку. Адью!

Соколов выскочил на площадь, в два пальца оглушительно и с художественными переливами свистнул:

– Фьють, эй, командир кобылы, давай сюда! Гони, паразит, к Котельникам.

Мазуринская богадельня

Соколов прибыл к точке, откуда велось наблюдение за домом Гершау – к Мазуринской богадельне. Это был настоящий дворец с богатым порталом, четырьмя могучими колоннами, роскошной отделкой фасада, сооруженный в 1887 году.

Потомственный дворянин и купец Николай Алексеевич Мазурин был богобоязненным и добрым. Искренне любя ближних и дальних своих, он в свое время пожертвовал на берегу Москвы-реки участок земли и полмиллиона рублей на устройство и содержание дома призрения имени семьи Мазуриных. Дом был рассчитан на сто человек, «происходящих из московского купеческого и мещанского сословий, чисто русского происхождения, православного вероисповедания».

Теперь богадельня послужила и еще одному доброму делу – целям сыска.

Соколову требовалось увидать старшего филера. На сей случай были предусмотрены условные знаки, которые, за их полную кажущуюся несуразность, сыщики с юмором прозвали «три зеленых свистка».

Соколов, когда дефилировал мимо окон, за которыми засели с биноклем наблюдатели, вдруг остановился, снял макинтош, стряхнул с него невидимую пыль и снова надел. Это и был условный знак, обозначавший «Пусть старший следует за мной!».

Сыщик свернул в безлюдный проулок к Москве-реке.

* * *

В проулке было тихо, пустынно, пахло рекой и рыбой.

Через минуту сыщик услыхал за спиной частые шаги. Соколов чуть повернул голову и боковым зрением, отлично развитым у сыщиков и филеров, увидал широко известного в узких полицейских кругах наружника Гусакова-младшего. Сын знаменитого топтуна, Гусаков получил почетное прозвище «король филеров».

Он имел счастливую внешность – самую заурядную, позволявшую сливаться с толпой. К тому же он был, как писало начальство в служебном формуляре, «нравственно благонадежный, честный, сообразительный и удивительно терпеливый, обладающий крепкими ногами и острым зрением». И все это было истинной правдой, к которой можно было бы добавить, что Гусаков любил свою службу до самозабвения.