Граф Соколов – гений сыска

– Так, в апреле 1907 года в бельгийском городишке Фрепоне были обкрадены три квартиры. На осколках разбитых оконных стекол нашли отпечатки пальцев. Был арестован некий бездельник Леонард, чьи отпечатки были идентифицированы с теми, что остались на стеклах. И хотя Леонард вроде вас категорически отрицал, что обворовал квартиры, суд признал его виновным в краже со взломом. Позже Леонард во всем признался и указал место, где лежат украденные вещи. Подобные приговоры уже выносились в Японии, в Венгрии и других странах.

– Чепуха!

– В России дактилоскопия введена в тюрьмах циркуляром Главного тюремного управления в позапрошлом, 1906 году, а самым свежим законом – ему ровно месяц – от 6 июля 1908 года в сыскных отделениях больших городов.

– Гиль, чепуха, ложь!

– Жаль, что вы еще больше усложняете непростое положение, в которое попали. Я по телефону вызываю конвой, который вас доставит в Бутырскую тюрьму. Место печальное, но оно весьма способствует размышлениям и сосредоточенности. Вы, кажется, владеете английским языком?

– Да…

– Сегодня же вам доставят труды Гальтона и Генри, вышедшие в Лондоне, об использовании отпечатков пальцев в определении преступников. Внимательно читайте и серьезно размышляйте – это поможет вам принести чистосердечное признание. На русском языке, к сожалению, книг на интересующую тему пока нет.

Дмитрий был отправлен в тюрьму.

Озарение

Соколов и помрачневший Кошко остались вдвоем в квартире, словно какая-то сила не позволяла им покинуть место, хранившее страшную тайну.

– Я все-таки не верю, что Дмитрий причастен к убийству отца, – сказал Кошко. – У него нет мотивов к преступлению. Все капиталы найдены на месте, отношения между отцом и сыном были добрые.

Соколов еще раз внимательно разглядывал таинственный чертеж, хотя каждый штрих его помнил наизусть. Ответил он не сразу:

– Но, как удалось выяснить, Дмитрий вел рассеянный образ жизни, ему постоянно не хватало денег.

– Ну и что? Многим не хватает их, но никто не идет на преступление. Тем более, повторюсь, что все ценности в сохранности. Сыну не нужна была смерть отца. А вы безвинного бросаете за решетку, нарушаете закон.

– Нет, любезный начальник, я закона не нарушаю. Вам известно: мы имеем право задерживать подозреваемого на трое суток. Согласен, что тюремная камера – место гнусное. Но она лишает преступника воли к сопротивлению.

– Нет, не всегда! Знаю исключения.

– Есть такие, это или закоренелые злодеи, для которых тюрьма – дом родной, или натуры с железным характером. Дмитрий не похож ни на тех, ни на других.

Соколов прошелся по гостиной, смягчив тон, произнес:

– В конце концов, наше желание должно совпадать с целью Дмитрия: выяснить причины смерти библиофила. И ради этого, ради отца родного, можно два-три дня потомиться на тюремных нарах.

* * *

Сыщик задумчивым взором уставился в заманчиво-древние корешки раритетов, которыми был набит палисандровый шкаф. Даже их внешний вид вызывал в его сердце приятный отзвук. Вдруг блестящая мысль молнией сверкнула в его сознании. Он хлопнул себя по лбу:

– Вот он – ключ к разгадке! Как же прежде я не понял этого? Аркадий Францевич, какое несоответствие при взгляде на эти книги режет вам глаз?

Кошко с недоумением смотрел на книги и несоответствия никакого не замечал:

– Не знаю…

Соколов возмутился:

– Нет, вам, любезный начальник сыска, не преступников искать – в колониальной лавке бананами торговать!

Кошко, с трудом после захолустной Риги избавлявшийся от провинциальной фанаберии, вздернул нос:

– Вы, Аполлинарий Николаевич, что-то сказать хотите?

Соколов хлопнул Кошко по плечу так, что тот аж присел, и проревел:

– Внимательней зрите, командир, на сии раритеты! Любой собиратель редкостей расставляет книги на полках не абы как, а обязательно с толком. Учитывает и формат, и цвет переплета, но главное – тематика. Он никогда, к примеру, не поставит книгу по геральдике среди первых путеводителей по Москве, вышедших при Екатерине Великой. А здесь что? Видите, вот раритеты, тисненные при Петре Первом. И вдруг среди них – тома энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона. А тут, между первопечатными фолиантами и иллюстрированными изданиями, словно пятна черной смолы, опять глаз режут тома Брокгауза!

Кошко словно только что прозрел – с великим удивлением уставился на книжные ряды.

– И впрямь, как это прежде мы не обратили внимания? Теперь мне ясно, что с полок сняли какие-то книги и вместо них поставили эти увесистые тома, которые рядом со шкафом стоят прямо на полу.

– Да, брали без всякого порядка, лишь бы заткнуть в шкафу прорехи. Мне теперь понятно, что означает чертеж: горизонтальные линии – полки, вертикальные – книги. А красный карандаш указывает как раз туда, откуда были сняты редкости и теперь красуются почти ничего не стоящие тома Брокгауза.

– Но могли с этой целью воспользоваться и другими книгами, вон сколько их здесь на полу!

– Конечно, но под руку попался именно Брокгауз, которого восемьдесят шесть томов. Наверняка это сделал не книжник, работа слишком грубая.

Кошко испытал сильнейшее волнение. Он заметил:

– Безусловно, покойного Абрамова кто-то обворовал. Желая выиграть время, чтобы воровство не было сразу раскрыто, заложил освободившиеся места книгами. Но Абрамов заметил пропажу и с горя удавился. Вы согласны со мной, дорогой Аполлинарий Николаевич?

Соколов возразил:

– Из-за десятка-другого исчезнувших книг в петлю полезет лишь душевнобольной, а покойный не был таким. Ведь свидетели – Пятакова, Дмитрий, – говоря о «ненормальности», имели в виду лишь болезненную страсть Абрамова к книгам. Но страсть эта не является психическим заболеванием, скорее наоборот – говорит о глубоких знаниях древней и редкой книги, о высоком интеллектуальном уровне субъекта. Да, покойный Абрамов был чудаком, но это с точки зрения обывателей, разбирающихся в книжной культуре, как свинья в апельсинах.

– Что предпримем дальше?

– Выясним, какие книги пропали. Для этого надо встретиться с книжниками, приятелями Абрамова, – Ульянинским и Чуйко. На кухне лежит «Вся Москва». В этой книге мы найдем их адреса и телефоны.

Пыль веков

Далее события развивались с невероятной скоростью.

Не прошло и часа, как в квартире Абрамова появилось двое гостей. Один – высокого роста, крепкий в плечах антикварий с Мясницкой улицы – Владимир Чуйко, с жесткой щеткой усов под слегка проломленным носом, придававшим ему мужественный гладиаторский вид. Другой – щеголевато одетый, с задумчивыми глазами на интеллигентном лице – чиновник Управления удельного округа Дмитрий Ульянинский.

Библиофилы, повздыхав о покойном, дружно ответили Соколову:

– Да, в библиотеке Абрамова (царствие ему небесное!) есть прекрасные и весьма ценные раритеты. И мы их знаем.

Совместными усилиями библиофилы вскоре установили:

– Исчезли из шкафа одиннадцать первопечатных книг, выходивших в шестнадцатом веке в типографиях Ивана Федорова, Острожского, Невежина. Вот на их месте как раз теперь стоят тома энциклопедии. Среди изданий, появившихся при Петре Первом, нет трех книг, одна особенно редка – «Символы и эмблемата». Она напечатана в 1705 году в Амстердаме и содержит восемьсот сорок гравюр. Экземпляр Абрамова некогда принадлежал Виллиму Монсу – фавориту самой Екатерины Первой, обезглавленному по приказу Петра.

– А чье место занял этот том энциклопедии? – спросил Соколов.

– Тут находилась жемчужина коллекции Абрамова – альбом «Отечественная война» со ста тринадцатью карикатурами Наполеона, исполненными Теребеневым, Венециановым, Ивановым и другими выдающимися мастерами.