Блуд на крови

…В день похорон улица была черна народом. Сладко пел синодальный хор. Держа разукрашенный гроб на холстинных полотенцах, народ двинулся к кладбищу. Вдову, то и дело терявшую сознание, вели под руки.

Среди народа держался слух, что-де не своей смертью почил усопший, что его отравили.

* * *

На следующее после похорон утро без стука в спальню к вдове, забывшейся тяжелым сном, вошел Ванька. Он уселся на край постели, подмигнул хитрым глазом и заговорщицки произнес:

– Сию пакость я сотворил исключительно ради чувств наших. Грех взял на свою душу. Теперь, барыня, ничто Эроту препятствиев не чинит.

– Ты что, дурак безмозглый, несешь? – изумленно воскликнула Анастасия. – Какой еще Эрот?

– Молвлю не ложно, – ощерился Ванька. – Теперя мы навсегда вместе. Для нас обоих я старался. Покойнику подсыпал…

Захлебнулась от гнева вдова, ладонью полоснула убийцу по морде:

– Пусть тебя, негодяй, лютая смерть постигнет!

Глаза убийцы нехорошо блеснули. Он криво усмехнулся:

– Коли донесешь, так я на дыбе скажу, что сама меня научила старика мужа извести. Казнят тогда обоих.

Застонала Анастасия:

– Я не донесу, но будь ты проклят и пусть тебя постигнет кара Божья!

Ванька направился к дверям, на ходу пробормотал:

– Зря серчаешь! Но я к тебе еще приду, ты меня сделай своим полюбовником. Иначе сам погибну, но и тебя погублю. Ауфвидерзейн!

И вновь, уткнувшись в подушку, рыдала молодая вдова. У нее не стало сил разорвать ту паутину, в которую вовлек отравитель.

Гроб у порога

После похорон прошло две недели. Девятого сентября 1777 года Екатерина Великая прибыла в Петербург из Царского Села.

В тот день задул ураганный западный ветер. С моря гнало воду в Неву, и она поднялась на десять футов, то есть более чем на три метра. Свидетель этого печального события писал: «От сего наводнения водою был залит весь город, освобождены были токмо Литейная и Выборгская части города… По всем почти улицам, даже и по Невской перспективе, ездили на маленьких шлюпках. Небольшой купеческий корабль проплыл мимо Зимнего дворца, прямо через каменную набережную. Польский корабль, груженный яблоками, был занесен в лес, находящийся на Васильевском ост рове».

…Именно этот корабль увидала поутру в свое окно Анастасия. Вода плескалась возле стен ее дома. Затопление было всеобщим. Вдруг вдова, не веря глазам своим, с ужасом закричала:

– Что это? Не может быть! Страсть какая…

Возле крыльца плавал… гроб. Тот самый, что заключал останки Данилы Матвеевича. Анастасия позвала Глашку и Лушку. С их помощью разбухший дубовый гроб с неимоверными трудами подняли на крыльцо.

И вскоре вода пошла на убыль. Часа через три, то есть в самый полдень, наводнение почти полностью схлынуло.

* * *

Вдову навестил Александр Петрович Сумароков. Болезнь помешала ему присутствовать на похоронах. Он собирался уезжать в Москву, но, прослышав о необыкновенном случае с гробом, решил утешить Анастасию и отдать краткую эпитафию – для высечения на надгробном памятнике:

Под камнем сим лежит мой муж.
Ко мне он не вернется уж.

Эпитафия содержала некий намек.

Вдова, питая полное доверие к замечательному человеку, рассказала ему всю историю, ничего не утаив. И при этом добавила:

– В случившемся усматриваю волю мужа, дабы виновник его злой кончины получил должное возмездие. Дайте знать, Александр Петрович, о лиходее тому, кому положено сие по службе.

На другой день поэт отъехал в Москву, но перед тем поведал о происшествии фельдмаршалу Голицыну. Тот, не разобравшись в сути дела, приказал арестовать и Ваньку-повара, и безвинную вдову. Так они оба оказались в каземате.

Эпилог

Но истина все ж восторжествовала. Когда Голицын довел до сведения императрицы о столь необычном случае, как приплытие гроба к крыльцу дома, где было совершено злодейство, и назвал фамилию Семеновой, та упрекнула князя:

– Почто ты забыл юную прелестницу, с которой танцевал в Смольном дворце? Такая не могла совершить столь бесчеловечный поступок.

Анастасия была в тот же день освобождена и вознаграждена за претерпение безвинных страданий: Екатерина подарила вдове свой миниатюрный портрет.

Ванька был порот, клеймен и навечно отправлен в Сибирь.

Поэт Сумароков уже 1 октября того же, 1777 года скончался в Москве. Его эпитафия была выбита на граните надгробия Данилы Матвеевича, своевременно вновь похороненного и к вдове действительно больше никогда не возвращавшегося.

Голицын, желая доставить приятность императрице, предлагал ей сделать такие водяные фонтаны, кои в случае нового наводнения выбрасывали бы влагу до самого неба и рассеивались в тучах. Из этих фантазий, понятно, ничего не осуществилось.

Зато той же осенью великий Гваренги закончил сооружать чудные решетки оград Летнего сада. Они были позолочены и вызывают всеобщий восторг по сей день.

Дочь палача

Этой страшной истории более двух сотен лет. Она поразила умы ее современников лютой и беспричинной жестокостью. Любимец двора поэт Михаил Херасков говорил Екатерине Великой: «Злоба сия может поколебать в человеке благородном уважение к людскому племени». Оберегая чувства своих читателей, я не стал бы печатать эту историю. Однако она нам интересна тем, что для раскрытия истины впервые в России была произведена с судебной целью эксгумация трупа.

Азарт

Семеновского полка капитан Жердинский держал нечто вроде игорного дома. Каждый день здесь за зеленым сукном ломберных столов собиралась изрядная компания, состоявшая преимущественно из персон военного звания.

В тихий послеобеденный час, когда многие из петербуржцев вкушали, по древнему русскому обычаю, сон, исходил азартным томлением майор лет тридцати пяти. Хрупкого, словно саксонский фарфор, сложения, с узким, побледневшим от волнения лицом, с растрепанным коком над высоким лбом, он испытывал фортуну за вистом. Взмокшей и слегка дрожавшей ладонью время от времени он подгребал к себе выигранные деньги.

Сидевший напротив мрачный кирасир пошарил по пустым карманам мундира и со злобой плюнул на пол:

– Ну, Христер Клот, тебе везет, как подлецу! Выставил меня начисто. За какой-то час просадил тебе месячное жалованье. Что ж я пошлю теперь старухе матери? Ох, где ты, моя удача?

Клот ехидно ухмыльнулся:

– С твоим счастьем, Парамонов, только по воронам из мортиры палить!

Клот усмирял Пугачева, самолично (осуждаемый за это офицерами) повесил десятка полтора бунтовщиков, отличился под Казанью. Теперь же, согласно его рапорту, отправлялся на родину – в Лифляндию «для поправления пошатнувшегося домашнего хозяйства и болезни супруги ради».

– Играешь? – с надеждой получить еще чего-нибудь в качестве трофея спросил Клот.