Валентин Фалин – уникальная фигура советской дипломатии

Генеральный директор

Института экономических стратегий РАН,

главный редактор журналов

«Экономические стратегии» и «Партнерство цивилизаций»

Агеев Александр Иванович

Они были у него в сердце

Разбирая недавно свой архив, обнаружил в папке пожелтевший номер «Известий» за 9 июля 1983 года. Субботний!

По субботам в том году, начиная с июня, выходили особые номера, совсем не похожие на остальные даже внешне, а по содержанию тем более. В них не было передовых статей, призывавших весной вовремя провести сев, летом – собрать без потерь урожай и тому подобное. Как будто на селе не ведали, что и когда делать. Вместо передовой по субботам короткие «Заметки публициста». Здесь же, на первой полосе, все основные события дня. Далее на каждой полосе броские заголовки. Глаза разбегались – что прочесть в первую очередь. Газета повернулась к читателю. Она словно сбросила строгий официальный мундир, застегнутый на все пуговицы, и предстала живой, распахнутой, интересной.

Эти номера послужили тогда стимулом и наглядным примером для обновления всей газеты. Читатель это почувствовал и оценил. Подписка на «Известия» устремилась вверх, прибавляя по миллиону в год. Тираж в итоге вырос до астрономической цифры – 11 миллионов экземпляров. Огромная читательская аудитория.

А какие имена под материалами номера за 9 июля 1983 года! Виктор Ахломов, Леонид Корявин, Борис Федосов, Юрий Феофанов, Валентин Фалин… В живых не осталось уже никого. Статью Фалина «Диалектика по-вашингтонски» прочитал сразу же. Ее и сегодня можно печатать. Она и сегодня злободневна. Как и многое из того, что Валентин Михайлович написал для «Известий» и других изданий.

Почему бы, подумалось, не собрать такое богатство и не выпустить книгу.

Спасибо Нине Анатольевне Фалиной, она не только подумала, но и осуществила это.

Валентин Михайлович приступил к работе в «Известиях» в начале 1983 года. Его перевод в редакцию с высокой должности – первого заместителя заведующего Отделом международной информации ЦК КПСС – журналисты обсуждали в своем кругу. Чем вызвана опала? Выдающийся дипломат, аналитик мирового уровня, инициатор ряда важнейших государственных решений… Нет, это несправедливо и не по-хозяйски. Такими талантами не разбрасываются.

Лишь годы спустя узнал, что поводом для опалы стал конфликт с Ю.В. Андроповым по проблемам ввода войск в Афганистан и по проблемам Катыни. Что ж, для Валентина Михайловича главным в жизни было служить Отечеству, защищать национальные интересы, а не обслуживать первое лицо в государстве. Или, как писал Салтыков-Щедрин, не путать Отечество с его превосходительством. Аналитические записки и меморандумы, с которыми Фалин обращался к руководству страны и партии, стоили ему подчас очень дорого.

Вот и оказался в редакции «Известий». Редакция неожиданно обрела умнейшего автора. В коридорах власти потери не подсчитывались.

В редакции «Известий» Фалин проработал более трех лет. Писал много, темы выбирал сам, с объемами, правда, перебарщивал. Приходилось «поджимать». Это была постоянная и практически неразрешимая проблема. Шесть политобозревателей, десятки сотрудников трех международных отделов, собкоры минимум в 25 странах – огромный штат. Все профессионалы, все хотели, чтобы их материалы с ходу шли в номер. А в газете под международную тематику лишь одна полоса или полторы. Узкое горлышко. Как объясняла одна из героинь в фильме «Москва слезам не верит»: в стране с бумагой напряженка. У Фалина, насколько я помню, ни один материал не пропал, несмотря на «напряженку».

Не подсчитывал, сколько статей за его подписью опубликовано в «Известиях». Думаю, немало. Работал он много.

Очень много. Его материалы печатались не только в газете, но и в научных изданиях. В эти годы он защитил докторскую диссертацию, которая легла в основу книги «Второй фронт» – лучшее, что есть у нас по этой проблематике.

В «Известия» я пришел из АПН[1 - Ныне РИА «Новости». (Примеч ред.)] вместе с Л.Н. Толкуновым, на несколько месяцев позже Валентина Михайловича. В редакции мы и познакомились. Он уже вполне освоился на новом для него месте. Работать с ним было легко, общаться фантастически интересно. Великолепный рассказчик, богатая русская речь, никаких слов-паразитов, тонкое чувство юмора и энциклопедические познания. Он обладал феноменальной памятью. Часто извлекал из нее потрясающий факт или документ и почти дословно, если это документ, приводил его слушателям.

Общались мы чаще всего за обедом. Члены редколлегии и политобозреватели обедали в мини-буфете на втором этаже. Меню не отличалось разнообразием: что-то на первое и выбор из двух блюд на второе. Но было удобно, потому что времени на это уходило немного. За обедом обменивались новостями, впечатлениями о прочитанном или увиденном, не обходилось и без споров.

Валентин Михайлович приходил в буфет аккуратно в два часа. Часто приветствовал меня вопросом: «Как Иван? Что выдал вчера?» Иван – мой внук, который в ту пору вступал в самое забавное время – когда детям от двух до пяти. Я как-то рассказал Валентину Михайловичу, как внук открывал для себя мир и осваивал русский язык. Фалин смеялся до слез. Смеялся так, как смеются дети, искренне, добродушно, безмятежно. В нем сохранилось что-то от детства – трогательное и хорошее. Десятилетия спустя он спрашивал: «Как дела у Ивана?»

Жаль, не записывал факты, мысли, вопросы, которые доставал из своего неисчерпаемого «кладезя» Валентин Михайлович на обеденных блиц-беседах. Приведу два исторических документа, которые не мог не запомнить. На мой взгляд, они относятся к жанру притчей.

Притча первая, рассказанная Фалину заведующим архивным управлением МИД. Граф Никита Иванович Панин,

ведавший при Екатерине II дипломатической службой, раз в неделю докладывал императрице о всех важнейших событиях в мире. На очередной встрече граф сообщил, что получена от шведов нота: просят один из островов Аландского архипелага либо подарить им, либо сдать в аренду. (Этот архипелаг простирается от юго-западной оконечности Финляндии в сторону Швеции; Петр I присоединил его к России в ходе Северной войны.)

– Зачем им остров? – удивилась императрица.

– Шведская знать, – пояснил граф, – любила проводить здесь время, на острове удобные бухты для стоянки яхт. И никаких лишних глаз.

– Впервые просят? – заинтересовалась императрица.

– Нет, обращались еще при Петре I, но Петр отказал.

– Почему? – последовал вопрос.

Никита Иванович ответил, что не помнит, надо посмотреть в архиве.

– Непременно посмотрите, – сказала императрица. – Петр I весьма любопытно аргументировал свои решения.

Через неделю на очередной встрече Никита Иванович доложил о последних новостях и собрался уходить, но императрица его остановила.

– Помнится, я просила вас посмотреть аргументацию Петра.

Граф молча протянул ей шведскую ноту. Императрица прочла резолюцию – всего несколько слов, написанных размашистым почерком Петра I. Изобразим их так: «*** вам, а не остров». Русским языком Екатерина II владела. Ее ответ не оставлял никакой надежды просителям:

– Шведам я не могу предложить даже этого.

Притча вторая. У Сталина в рабочем кабинете стоял сейф, где он держал особо важные, с его точки зрения, документы. Среди них запись беседы Черчилля с внуком канцлера Бисмарка в конце 1920-х или в самом начале 1930-х годов. Внук канцлера был первым секретарем германского посольства в Лондоне. Как эта запись попала к Сталину, догадайтесь сами. Послушаем, что говорил Черчилль: «Вы, немцы, недоумки, – внушал Черчилль. – Зачем вы воевали на два фронта в Первой мировой войне? Надо было все силы сосредоточить на одном. А мы в Англии постарались бы вразумить Францию, чтобы она ничем вам не помешала. Получилось совсем не то. И что теперь? Важнейший вопрос. Главное, не дать Сталину осуществить индустриализацию России».

Увы, теперь эти драгоценные россыпи уже не запишешь. Но осталось то, что написано Валентином Михайловичем. Надеюсь, вам будет интересно узнать, о чем он размышлял, что его тревожило, что он отстаивал. Ему не нужно было обращаться к госсекретарю США с просьбой разъяснить, в чем заключаются национальные интересы России. Они были у него в сердце.

Первый заместитель главного редактора «Известий» (1983—1988)

Николай Иванович Ефимов

Профессор Фалин

Осенью 2000 года ко мне, тогда заведующему кафедрой истории российской государственности Академии государственной службы, подошел экономист, историк экономики Рэм Александрович Белоусов. Остановив меня, он спросил, знаю ли я Валентина Михайловича Фалина.

Я, конечно, его знал, знал заочно. Да и мало кто в Советском Союзе не видел и не знал его как одного из постоянных участников популярной в СССР телевизионной программы «Международная панорама». Комментарии Фалина – всегда взвешенные, аналитичные, доказательные, лишенные пропагандистского накала, были убедительны и этим заметно отличались от выступлений его коллег.

Заочное знакомство было продолжено тогда, когда мне пришлось возглавить Государственную архивную службу. Работая с документами политбюро и секретариата ЦК КПСС, я не мог не обнаружить, что только один (!) секретарь ЦК КПСС – Фалин – не только принимал необходимость перемен, но и понимал трудности и опасности на этом пути. Многочисленные записки Фалина свидетельствовали прежде всего о нетипичной для этой среды смелости и политической ответственности. Перечислю лишь некоторые, оставшиеся у меня в памяти.

Он ратовал за государственное празднование тысячелетия принятия христианства в стране, официально пропагандировавшей воинствующий атеизм, доказывал бессмысленность отрицания катынского расстрела и замалчивания документов об этом событии, десятилетиями отравлявшего советско-польские отношения, он вынудил провести расследование, оценить и признать финансовый крах СССР к 1990 году, когда КПСС уже не имела возможности оплачивать из госбюджета деятельность «братских партий» и их коммерческих структур по всему миру. Отсюда – его рекомендации по созданию механизмов самофинансирования компартий и подготовки к возможности деятельности в оппозиции. Он настаивал на создании в Верховном Совете СССР коммунистической фракции и превращению КПСС в парламентскую партию. Фалин был обеспокоен реальностью распада страны и вносил предложения по изменению союзного договора с тем, чтобы союзный центр нашел себе союзников в лице автономий…

Его предложения – всегда реалистичные – похоже, пугали своей точностью высшее партийное руководство, пребывавшее в иллюзорной уверенности в своем всемогуществе. Знакомство с записками Фалина создавало представление о нем как о человеке, реально обеспокоенном состоянием страны, имевшем ясное представление о том, как должно идти реформирование страны в подлинно социал-демократическом направлении, и человеке, плохо вписывавшемся в номенклатурно-послушное окружение генерального секретаря.

Поэтому на вопрос Рэма Александровича Белоусова я ответил, что читал записки Фалина в ЦК.

Р.А. Белоусов с горечью сказал, что по возвращении из Германии, где Фалин преподавал в одном из университетов, в Москве он оказался ненужным. Его боятся пригласить в качестве преподавателя. Он даже не получил здесь звание профессора, хотя стал доктором еще в начале 1980-х. Р.А. Белоусов заметил, что его связывает с Валентином Михайловичем многолетняя дружба, еще со студенческих лет.

Я сказал, что буду рад пригласить В.М. Фалина преподавать на кафедре. Лучше его трудно было представить преподавателя новейшей истории для аспирантов кафедры. Его огромный опыт аналитика был бесценен для слушателей, проходивших подготовку по специальности «Историческая аналитика для государственной службы».

Мой расчет был вполне прагматичным. Однако произошло гораздо большее, чем я ожидал. Умный, интеллигентный, обаятельный Валентин Михайлович сразу стал любимцем кафедры. О нем как о преподавателе с восторгом говорили слушатели, заочники и вечерники – в то время, как правило, сорокалетние офицеры, государственные служащие. В Академии госслужбы В.М. Фалину ВАК присвоил звание профессора. На заседаниях кафедры, где тогда работали замечательные историки – А.К. Соколов, М.Р. Зезина, Н.М. Рогожин, В.П. Попов, О.Г. Малышева, А.И. Комисса-ренко, Н.Ю. Болотина – В.М. Фалин был участником профессиональных споров и дискуссий. Его точка зрения не всегда принималась, но он задавал тон дискуссий – споров, которые велись в строго академической, даже дипломатической манере.

Нередко обсуждения истории страны во второй половине XX века провоцировали его на воспоминания – о его работе в Германии в начале 50-х годов, о работе в Комитете информации, о Хрущеве, Брежневе, Андропове, о западных политиках – Гарольде Вилсоне, Вилли Брандте, Гельмуте Шмидте… Воистину, его устами звучала история. Он воссоздавал прошлое в мельчайших деталях. Для нас – историков – он сам был источником по истории недавнего прошлого.