Безмолвная ярость

– Не знаю, потому и спрашиваю.

– Ты не можешь спасти мать, Тео.

– Я сделаю все, чтобы она не попала в тюрьму.

– Я не о том. Что бы с ней ни случилось и что бы ты ни обнаружил, ты ничего не поправишь в ее прошлом. Единственное, что мы можем сделать, это попытаться жить с этим…

10

Я возвращаюсь домой и не вижу мотоцикла Камиля. Мод сидит в гостиной перед телевизором. На мгновение я пугаюсь, что она смотрит новости, но на канале идет какая-то дурацкая игра, на которую тетя не обращает никакого внимания.

– Ты не знаешь, где Камиль?

Она смотрит на меня пустым взглядом.

– Когда твой брат уходит, я никогда не знаю, куда он идет. Или когда вернется…

Я чувствую, что Мод не хочется разговаривать. Не задавая больше никаких вопросов, поднимаюсь наверх. Дверь в комнату Камиля приоткрыта. Я не могу устоять перед искушением толкнуть ее и войти. Кровать не заправлена, на столике лежит сборник произведений Рене Шара. Старое издание, наверняка из библиотеки нашего отца. Я листаю книгу. Несколько страниц загнуты, кое-какие стихи подчеркнуты карандашом: «Как жить без незнакомца перед собой» или «Подпиши то, что освещаешь, а не то, что затемняешь».

На полу стоит дорожная сумка. Понимаю, что поступаю плохо, но расстегиваю молнию и начинаю рыться в вещах, точно зная, что ищу, поскольку не верю, что Камиль и правда завязал, но он хитрый, опытный и спрятал заначку там, где посторонний не сумеет найти. Среди кучи разбросанной одежды меня ждет совершенно другое открытие: блокнот на спирали. Он на три четверти заполнен набросками углем и карандашными рисунками. Я не знаю, когда они были сделаны, но инстинкт подсказывает, что большинство недавние, иначе зачем Камилю таскать его с собой? Есть и конкретное подтверждение – даты в правом нижнем углу нескольких страниц.

Строго говоря, это не фигуративные рисунки, но и абстрактными я их не назвал бы. Темная, хаотичная, грубая штриховка, из которой кое-где проступают узнаваемые объекты – например, бесформенная лестница с неправильными ступенями, которая вроде бы никуда не ведет и каждый раз растворяется в черном фоне. Она вызывает у меня такое же замешательство, как лестница Пенроуза, открытая мною в детстве в книге визуальных парадоксов, которая долгое время оставалась моей «подподушной» книжкой. Замерев, стою посреди комнаты. Эти конструкции замечательны. Они свидетельствуют о такой зрелости, которую я и вообразить не мог. У меня сжимается сердце, когда я смотрю на них. Я думаю о потерянных годах, о карьере, которую мог бы сделать мой брат, о той огромной творческой энергии, которая могла бы удержать его от постепенного, но неуклонного саморазрушения. Я переворачиваю страницы, и меня все больше захватывает его талант и потрясают его муки. Лестница – навязчивый мотив. На некоторых рисунках он изобразил ее в цвете, но выбрал только красные и оранжевые, кричащие, агрессивные оттенки – из тех, что получаются на фотографии за счет чрезмерного увеличения насыщенности.

Опасаясь неожиданного возвращения Камиля, я кладу блокнот на место и выхожу. Кружу по своей комнате минут пять, не в силах выкинуть из головы трагические рисунки брата, прежде чем решаю вернуться в гостиную. Мод так и сидит на диване. Вряд ли она заметит, как я прохожу мимо. Я хотел бы расспросить ее о Камиле, поговорить о его рисунках, больше узнать о нынешней жизни, но чувствую себя слишком виноватым из-за того, что загнал ее в угол вопросами о матери.

Иду прямо на кухню и большими глотками пью воду прямо из-под крана, видя в окно, что мотоцикл так и не появился. Уверен, сегодня я не увижу Камиля и наш разговор на пляже останется пустым звуком.

Чувствую присутствие Мод за спиной, оборачиваюсь и вижу, как она ставит на стол две большие коробки, покрытые старомодным цветочным узором. Я помню то время, когда мы с Камилем, чтобы скоротать время, помогали ей делать эти коробки и другие предметы декора.

– Это что еще такое?

Она выдыхает и касается ладонями крышек.

– Вещи брата, которые я сохранила, и несколько предметов, которые твоя мать держала здесь все эти годы. Письма, фотографии, документы… Всё здесь. Не бог весть что, но больше мне помочь нечем. Делай с этим все, что захочешь.

– Спасибо, Мод, ты не обязана…

– Еще как обязана. В конце концов, все это принадлежит не мне. Но ты ничего не найдешь. Нет никаких секретов, Тео. Или я ничего о них не знаю. Иногда в жизни нечего понимать. Вещи случаются по непонятным причинам.

Она поворачивается на каблуках и исчезает, прежде чем я успеваю возразить.

Несмотря на поздний час, я варю себе крепкий кофе, прежде чем сесть перед коробками. С тревогой и волнением высыпаю содержимое на стол, откладываю в сторону несколько неинтересных предметов – бижутерию, старый ключ, адресную книгу, – а потом приступаю к пачке писем и открыток. Главные получатели – Мод и мой дядя. Всего пять писем, написанных моим отцом в период с 1962 по 1967 год. Рассказы о поездках в Испанию и Италию, намеки на текущие работы на мельнице, рассказ о подготовке выставки, которая, насколько мне известно, так и не открылась, – и ни слова о том, что имело бы отношение к Нине.

Писем от моей матери гораздо больше, они писались в течение почти трех десятилетий. Я сразу узнаю ее почерк, крошечные буквы с засечками. Сначала я не тороплюсь – опасаюсь упустить какую-нибудь деталь, которая может навести меня на след. Но постепенно мое внимание слабеет, а разочарование растет. Ни малейшего намека на Швейцарию или прошлое матери, вообще ничего особенного, никаких конкретных фактов, которые могли бы заставить меня думать, что Нина что-то скрывает. Читая их, я даже испытываю странное чувство из-за несоответствия между формой, элегантной и порой даже красивой, и содержанием, ужасно банальным и скучным. Эти письма поверхностны: моя мать никогда по-настоящему не раскрывается в них, даже когда рассказывает о своих заботах, моментах усталости или одиночестве.

Благодаря конвертам – почти все сохранились – я понимаю, что эта переписка иногда прерывалась на несколько лет. Есть ли еще письма? Они потеряны? Мод положила их в другое место? Неужели она сознательно отдала мне лишь незначительную часть, вынув все, что сочла слишком личным?

Я варю второй кофе и просматриваю фотографии. Неудивительно, что по большей части это работы моего отца. Фотографии, сделанные в Париже или Сент-Арну, мне известны; это, без сомнения, дубликаты, напечатанные специально для Мод. Многие снимки, сделанные летом на Лазурном Берегу, в Ницце, Антибе или Каннах, я вижу впервые; среди них полно полароидных. Подборка лет за десять, если доверять их возрасту. Отпускные сюжеты без художественной ценности, запечатлевшие простые и счастливые моменты нашего существования.

Как только я начинаю терять всякую надежду, сквозь пальцы проскальзывает другая фотография. Снимок черно-белый, с неровными краями и довольно необычного, уменьшенного формата. Он сразу кажется мне лишним среди других фото, и я трачу несколько секунд, чтобы разгадать сцену.