– Сколько ещё?
– Два пролёта.
– Так вот столько лет меня эта музыка мучила. А теперь ещё и наверх её тащи.
– Да, судьба.
– Шабаш. Звони.
Они звонят в дверь. Но никто не спешит открывать.
– Может, нет никого?
– Может, и нет.
– Так, ты значит у нас пианист?
– Паганини.
– Давай покажи нам, что можешь.
– Да я уже и забыл всё.
– Ладно, не ломайся, давай.
– Ну не знаю – Он открыл крышку. Чёрно-белые клавиши, разложенные в строгом порядке, смотрели на него.
– Ну… – Тонкие пальцы коснулись клавиш, и они задвигались, заполняя подъезд переливами. Он касался клавиш, а пальцы, словно проснувшись от глубокой спячки, летали над клавишами, и счастье наполняло его. Поднимая всё выше и выше, туда, где живёт сама музыка. Это продолжалось до тех пор, пока он не остановился. Тогда музыка смолкла и он заплакал. Он плакал тихо, закрыв лицо руками, и только плечи вздрагивали в такт его тихим, всхлипываниям.
Яблоко
Это было крепкое сочное зеленое яблоко. Когда зубы входят в его плоть сок вырывается наружу и устремляется по языку к небу. Кисло – сладкий, бодрящий, яркий как вспышка фейерверка на темном небе. Он захватывает и притягивает к себе как поцелуй женщины как глоток свежей ключевой воды в жаркий изнуряющий день. Упругая мякоть рассыпается во рту, заполняя его свежим прохладным соком заставляя все вкусовые рецепторы отдаваться безудержной страсти утопать в этой вакханалии вкусовой джазовой импровизации. И вот испытав первый восторг вдохновения, ты стремишься ощутить его, снова и снова, поднимаясь все выше, и выше, к вершине блаженства. К нирване вкусовых ощущений. Но вот яблоко постепенно тает в твоей руке. Последние вспышки гаснут, и страсть захватившая тебя утихает. Какое то время ты сидишь неподвижно, не понимая, что же с тобой произошло. И только слабый металлический привкус напоминает тебе о былой страсти.
Сторона жизни
Земля была мягкой и теплой. Лопата входила, легко выбрасывая на поверхность жирные распадающиеся комки. Солнце светило ярко весенние деревья сверкали маленькими липкими листочками. Ошалелые от весеннего солнца носились воробьи. Все жило, дышало и бурлило в это утро. Было приятно ощущать, как лопата входит в мягкий жирный чернозем, оголяя корни деревьев и красных извивающихся червей. Мы закончили работу и сели на зеленый ковер, сотканный из тонких и теплых травинок. Мы наслаждались весной солнцем и выполненной работой увенчанной большой черной кучей земли возле аккуратно вырытой ямы.
Расслабленные приятной истомой мы смотрели на синее небо на бурлящую вокруг жизнь и чувствовали, как травяной ковер щекочет нам ладони. А потом пришла машина, это был старый грузовик с полустертыми номерами. Описав круг, он подошел задом вплотную к яме. Из него вышла женщина и направилась к нам. Подойдя к бригадиру, она отдала ему бумагу, он оглядел ее и кивнул нам на грузовик. Мы подошли к нему и открыли задний борт. Посреди кузова стоял грубо сколоченный деревянный гроб. Мы поднялись в кузов. В желтом едва отесанном ящике лежала старуха лет восьмидесяти с острыми заточенными скулами с ввалившимися глазами и тонкой прозрачной кожей изрезанной мелкими морщинами. Ее восковые руки были аккуратно уложены на старое одеяло со штампом стардома. Снимайте, скомандовала приехавшая в грузовике женщина. Мы подняли гроб, и лицо старухи качнулось, руки вздрогнули. Мы поставили гроб рядом с ямой, и только теперь наша яма обрела зловещий смысл. Какое то время солнце еще скользило по безжизненному лицу, пока крышка не стала место. Стук молотков эхом разлетелся, вокруг, распугав воробьев. Он эхом пролетел над землей, и растаял в голубом небе. Гвозди легко вошли в свежую сосну, сверкая серебреными шляпками на солнце. Покачивая на ремнях, мы спустили его в яму. Потом женщина сказала – Пусть земля будет ей пухом – И бросила горсть земли. Все последовали ее примеру. Лопату за лопатой мы забрасывали землю в яму. Сначала она падала, гулко, ударяясь о дерево, а потом до нас доносился только звук рыхлой земли. Закидав яму и выровняв бугор, бригадир воткнул палку с номером захоронения. Потом женщина достала бутылку водки, и разлила всем по стаканам. Мы выпили. Женщина села в грузовик и уехала, а мы пошли по домам. Захмелевший я шел по цветущим улицам наполненными пением птиц и стрекотанием кузнечиков. И вдруг, от всего этого буйства жизни, от выпитого и увиденного, меня стало тошнить. Меня рвало прямо на обочину в свежую еще не тронутую временем траву. Боль гнула меня с каждым новым спазмом. Освобождая от всего лишнего.
Когда все закончилось, обессиленный и трясущийся мелкой дрожью, я вернулся домой. Не раздеваясь, я лег и уснул. Утром я нечего не помнил. На дворе, вставал новый день.
Как я стал врачом
Дачный поезд медленно подошёл к серой покрытой листвой бетонной полосе и стал, так, будто силы его кончились, он дернулся и выдохнул в прозрачный осенний воздух запах угля горевшего в топке титана. Я был единственным кто вышел на этой станции.
– Добрый день. Вы Ершов, наш новый врач?
– Да.
– А я Бубенцов. Директор начальной школы. Мне поручили встретить вас и организовать ночлег.
– Очень приятно.
– Вы один?
– Да.
– Хорошо. Пойдемте в машину, здесь не далеко всего три километра.
Машина шла по гравейки. За окном тянулось поле жёлтой высохшей травы. Изредка попадались небольшие деревья. Всё вокруг было тихим и недвижным. Как будто природа замерла перед грядущей зимой.
– Здесь не так грустно как кажется. Погодите, весной, когда всё расцветёт, будет совсем другая картина. Вы наверно привыкли к городу к его так сказать дарам цивилизации.
– Нет, я не разбалован комфортом.
– Тогда вам у нас понравиться.
Мы подъехали к дому, выложенному из старого красного кирпича. Навстречу нам вышла женщина.
– Это моя жена, Алла. Знакомьтесь. Ершов…
– Евгений.
– Евгений Ершов наш новый врач.
– Очень приятно Алла учительница местной начальной школы, и по совместительству жена директора нашей начальной школы. Скажите Евгений, а вы по крышам лазить любите?
– По крышам…
– Она шутит. Проходите, располагайтесь. Сейчас будем ужинать.
Мы сидели за столом. В печи трещал уголь. Мне было тепло и хорошо с ними.
– Хорошо тут у вас уютно.
– Да это всё жена, её рук дело.
– Спасибо всё очень вкусно. (Гудок проходящего поезда) Поезд гудит?
– Станция рядом, слышно.
– Беспокоит?
– Нет. Напротив. Я люблю поезда. Вот сейчас девятичасовой прошёл. Они тут не останавливаются, но гудят когда проходят. И потом в нашу тишь и размеренность они вносят жизнь, движение. Не дают совсем раствориться в этом тумане жизни. Я сам иногда, люблю ходить на станцию. Приду, сяду на перроне и смотрю, как они проносятся мимо. А за окошками вагонов, кипит жизнь, едут люди. У всех своя цель. Своя судьба. Но все они сидят в одном поезде и несутся куда-то мимо маленькой затерянной в бескрайних полях станции. И вы знаете, ведь, по сути, их вагон эта такая же маленькая, затерянная в пространстве станция, которая несётся неведомо откуда и куда. Вот так посижу и возвращаюсь домой наполненный мыслями, до самых краёв, чем-то новым, тем чего нет у нас.
– Это как в театр сходить.
– Да именно, хороший пример. Ну, а вы? Чем дышите. Что вас занесло в нашу глушь.