Битва за Крым 1941–1944 гг. От разгрома до триумфа

И теперь вроде получается неясность, кто же остался в живых в дзоте № 11. Неясность эта может смущать нас, когда разбираемся, как все было тогда, а не защитников Севастополя. Им некогда было думать, что мы скажем о них. Для нас же главное – не упустить фамилии, не забыть их, чтобы люди, совершившие подвиг, остались в памяти потомков.

Дзот № 25. Противник, захватив 12-й дзот, продолжал прорываться на Мекензиевы Горы. Расчетом дзота № 25 командовал старшина 2-й статьи Р. Ф. Пух. Располагался дзот на склоне небольшой лощины, представляющей как бы ветвь Камышловской долины. Моряки еще накануне, 19 декабря, вступили в бой, поддерживая своим огнем действия расположенных впереди и с флангов стрелковых подразделений. Противник не остался к этому безучастным. Он постоянно обстреливал дзот из орудий и минометов. От прямого попадания снаряда дзот был частично разрушен, большая часть расчета убита или ранена. К утру 20 декабря дзот снова восстановил свою боеспособность. Его личный состав пополнился за счет моряков других дзотов, отошедших на КП роты.

В ночь на 21 декабря, когда левый фланг роты, по существу, перестал существовать, связь с дзотами была нарушена, a КП роты разбит в результате артналета, лейтенант Садовников, командир роты, и политрук Гусев с остатками управления роты перенесли свой КП на дзот № 25. К исходу 21 декабря командир роты и политрук были вызваны на КП батальона, там обстоятельно доложили о действиях каждого дзота, о состоянии дел на участке обороны роты. После этого им поручили возглавить группу моряков подразделений батальона, вышедших из боя, и к утру 22 декабря организовать оборону подступов к КП батальона с востока и северо-востока, прикрыть перевод управления на новое место. В распоряжении Садовникова оказалось около сорока моряков и старшин, занимавших резервные стрелковые окопы.

С рассветом 22 декабря завязалась ожесточенная перестрелка в районе 25-го и 26-го дзотов. Она продолжалась до полудня. «По перестрелке я мог судить, что расчеты дзотов № 25 и № 26 продолжают героически сражаться, – писал в своих воспоминаниях М. Н. Садовников.

– К полудню бои в районе дзота № 25 затихли, и там показались немецкие танки и пехота. Через некоторое время они оказались перед нашими окопами. Мелкий дубняк и кустарник маскировали нас. Несколько добровольцев со связками гранат поползли навстречу и подожгли два танка, оставшихся гореть перед нашими окопами, остальные танки повернули и пошли в обход. Пехота немцев, попав под дружный огонь моряков, тоже отошла и вслед за танками двинулась в обход наших позиций.

Движение противника на наши фланги, особенно на левый, обеспокоило меня, т. к. создавало впечатление окружения. Приказав продолжать наблюдение за движением врага, я с несколькими моряками поднялся на высотку бывшего КП батальона, чтобы выяснить обстановку. Действительно, противник двигался по железнодорожному пути в направлении 30-й батареи. Я решил держаться до темноты, а затем начать отход к железнодорожному полустанку Мекензиевы Горы. Немцы, очевидно, заметили нас и открыли минометный огонь по высоте. Взрывом мины меня ранило в обе ноги. Кое-как меня перевязали, и мы добрались до своих позиций. С наступлением темноты начали отход, а меня на какой-то случайной автомашине отправили в медсанбат в Инкерман.

Так проходили и завершились ожесточенные бои на участке 1-й пулеметной роты Отдельного батальона ЭМШ в период декабрьского наступления немцев на Севастополь. Много прошло времени с тех пор, многое стерлось в памяти. Но героизм, самоотверженность личного состава роты навсегда остались примером верного служения своей Родине. Каждый с честью выполнил свой долг. Многие боевые товарищи и соратники погибли в этих боях. Они защищали родную севастопольскую землю. Советские люди вечно будут им благодарны.

Из воспоминаний И. Ф. Жигачева: – После потери 11-го дзота в бой вступил 25-й дзот. Впереди КП батальона никого не осталось. Богданов перешел на запасной КП. Получаю распоряжение посыльным от Богданова краснофлотцем Дадыхановым перейти и мне на КП Богданова. Это одним километром южнее железнодорожной станции Мекензиевы Горы, вернее, между Симферопольским шоссе и железной дорогой на Севастополь. При выходе из КП батальона – очередной налет трех «юнкерсов». Он прижал нас к земле, смешал на КП батальона все с землей, но мы успели выйти. От сильного взрыва бомб полопались все камеры на автомобиле. Мы уцелели, вскочив в окоп рядом с КП. Ехали на новый КП к Богданову на «полуторке» с лопнувшими камерами.

Начальник санитарной службы товарищ Бляхман где-то достал или нашел маленького ослика и двуколку и на этом «транспорте» возил тяжелораненых в медсанбат батальона в бухту Голландия. И вот, везя трех-четырех человек – тяжелораненых краснофлотцев, маленькое животное выполняло боевую службу, отвлекая авиацию противника: за «скорой помощью», вернее за автомашинами, гонялись «мессершмитты».

Положение становилось тяжелым, требовалось немедленное подкрепление. Напряженно работал тыл батальона, из одеял шили теплые носки, а из простыней – маскировочные халаты, хотя бы для разведки, а то снег выпал, а мы все в черных шинелях.

В тылу еще одна беда: на тыл упала тонная бомба, прямо в запас картофеля, разрушила водопровод и уничтожила 38 тонн картофеля. Вместо картофеля образовалась воронка, наполненная водой, диаметром 20–25 метров. Надо было выходить из этого положения. И вышли, с некоторыми перебоями в питании.

Неожиданно появился наш бронепоезд «Железняков», встреченный с большой радостью. Он сразу начал бить по скоплениям врага, выпуская сотни снарядов, но, несмотря на это, пришлось собирать всех краснофлотцев, могущих носить оружие, – всех коков, шоферов, связистов, разведку. Богданов дал свой взвод саперов – ждали скорого подкрепления. Несколько десятков краснофлотцев и солдат заняли окопы, командовал ими старший политрук Гусев В. И., а стрельба с двух сторон не прекращалась, хоронили убитых и отвозили раненых в медсанбат. Вечером 22 декабря мы вышли из блиндажа, чтобы посмотреть, что делается наверху. Впереди меня поднимался комиссар полка Богданова тов. Иващенко, после очередного сильного разрыва снаряда он упал на меня, облив меня своей кровью. Этим же крупным осколком был убит часовой, стоявший на посту у КП.

Назавтра, рано утром, в пять часов, прибыл генерал Петров И. Е., который сообщил, что тов. Октябрьский Ф. С. вышел от берегов Кавказа с большим подкреплением. Это нас обрадовало. Вечером я получил приказ командира СОРа, который гласил: «Командиру батальона Жигачеву встретить завтра рано утром командира бригады Потапова и показать ему место расположения и наступления его бригады (согласно приказу)».

Рано утром я встретил Потапова Алексея Степановича и показал ему приказ. Товарища Потапова я знал еще до войны по совместной службе в Учебном отряде ЧФ. Весь этот день я находился вместе с Потаповым, вечером меня навестили Октябрьский Ф. С. и Кулаков Н. М., т. е. Военный совет СОРа. Прибытие бригады морской пехоты полковника Потапова, посещение батальона членами СОРа восстановили нашу веру в полную победу над врагом.

Батареи ЧФ под командованием генерала Моргунова П. А., часто появлявшийся с очередным налетом бронепоезд «Железняков» и третий дивизион полка Богданова продолжали сопровождать бригаду морской пехоты Потапова и гнать немцев на старые позиции.

Этот период времени, т. е. до прихода подкрепления бригады Потапова, наша оборона в районе четвертого сектора была на волоске, так охарактеризовал ее адмирал Октябрьский. После долгих, пятнадцатидневных, боев враг был отброшен. Надо сказать о том, что не все бойцы батальона сражались в дзотах. Были еще и окопы. И в них находились моряки, которые так же беззаветно защищали родную землю.

Из воспоминаний М. М. Кунатенко:

– Перед началом нового наступления гитлеровцев поздним вечером 16 декабря к нам пришел с командного пункта матрос Климинчук с пакетом. Главстаршина Синицын быстро пробежал глазами по скупым строчкам распоряжения командира батальона, его лицо сразу стало суровым.

Синицын тревожно посмотрел на стоявших пред ним матросов и сказал:

– Товарищи, настал и наш черед. Всем быть в боевой готовности.

В одну минуту землянка опустела. Все встали на боевую вахту. На левом фланге длинной траншеи в одной из ячеек расположился старшина Синицын, а на правом фланге – старшина 2-й статьи Григорьев. Между ними разместились остальные. Целую ночь мы не смыкали глаз. Наконец настал долгожданный рассвет 17 декабря 1941 года. Над Камышловской долиной, над соседними высотами царила утренняя тишина. Казалось, нет войны.

Но вдруг словно от вулканического удара вздрогнула, загудела, застонала Крымская земля. Сотни вражеских снарядов и мин рвались не только возле нас, в долине, на высотах, но и по всему Севастопольскому фронту – от Качи до Балаклавы.

После сильной артиллерийской подготовки и массированных налетов бомбардировщиков гитлеровцы пошли в наступление. За крутой Камышловской горой разгорелся жестокий бой, у железнодорожного моста вступил в неравную схватку с врагом 13-й дзот, дальше – 14-й. Наше маленькое противотанковое укрепление в этот день подверглось в основном бомбардировке с самолетов. Но несмотря на то, что на него было сброшено много бомб, окоп остался целым, и мы были готовы вступить в бой с врагом.

Вторая бессонная ночь подходила к концу. Стало заметно светать. Над долиной плыл густой серый туман, в котором еле виднелись белые домики деревни Камышлы. Вокруг стояла тишина. Вдруг в траншее послышался приглушенный говор. Вскоре показался Синицын, который проверял ячейки, готовность каждого матроса к бою. Он подошел ко мне и проговорил:

– Что-то мне эта утренняя тишина кажется подозрительной. Не правда ли?

– Да, это верно, – подтвердили мы. – Так вот, товарищ Кунатенко, вы останетесь здесь, а вы, товарищ Григорьев, с матросом Александровым, пока еще не совсем рассвело, спуститесь к деревне Камышлы, – сказал Синицын, – и узнаете, каково там положение.

На бруствер поднялись Григорьев и Александров, которые, рискуя жизнью во имя общего дела, пошли в разведку. Они спустились в долину. Я напряженно следил за ними. Но вдруг около самого поворота в деревню из-за большого камня перед товарищами выросли две незнакомые фигуры и перегородили дорогу. В ту же минуту я услышал голос Синицына и почувствовал на плече его крепкую руку.

– Кто это может быть?

– Враг!

И сразу около камня сверкнул огонь, почти одновременно грохнули два гранатных взрыва, нарушив тишину спящей Камышловской долины. Мы только успели заметить, что Григорьев и Александров, уничтожив врага гранатами, успели скрыться на окраине деревни за каменной оградой.

Примерно в двухстах метрах от нашего окопа за небольшими кустиками и камнями залегли немцы. Рассеивался утренний туман. Тянулись напряженные минуты. Вскоре воздух наполнился резким воем и свистом вражеских снарядов и мин. Они падали вокруг нашего окопа, опаляя огнем, оглушая взрывами, вздымая в небо тонны земли и камня. Все бурлило, как в вулкане. Во время обстрела был убит матрос из Донбасса Мустафа Борис Родионович. За него потом мы отплатили врагу.

Лишь только закончился артналет – ветер разорвал в клочья тучу порохового дыма, и сразу стало видно: немцы поднимались с земли, их становилось все больше и больше. Целый батальон гитлеровцев, поливая землю свинцом из автоматов, ринулся к нашему окопу. С каждой секундой все ближе и ближе…

– Крепкие нервы у Синицына, – сказал Иван Баталов, – пора открывать огонь.

– Ничего, чем ближе, тем вернее будем бить, – сказал вполголоса Григорий Горшков и со словами: «Сейчас будет жатва!» прижался к винтовке, взял на мушку переднего фашиста.

Рядом застучал пулемет Синицына, поливая свинцом цепи гитлеровцев.

– Гады, не видать вам Севастополя как своих ушей! – крикнул я, стреляя по врагу из самозарядной винтовки.

От дружного огня советских матросов фашисты падали как подкошенные. С противоположной горы ударили пулеметы врага. Фашисты строчили из автоматов. Камышловская долина наполнилась свинцовым дождем. Эта перестрелка длилась около часа. Поняв свое бессилие, враг снова открыл артиллерийский огонь по нашему окопу. Со страшным грохотом и треском рвались снаряды и мины. Три метра нашей траншеи было разрушено, однако все мы остались живы.

Еще над окопом висела шапка порохового дыма и нечем было дышать, а враг снова возобновил атаку. Затрещали немецкие автоматы, засвистели пули. Синицын приказал всем не подавать никаких признаков жизни, пока немцы не подойдут совсем близко. Гитлеровцы делали сначала небольшие перебежки, падали на землю и снова подымались, как перепуганные зайцы, петляя в долине.

– Огонь!– подал команду Синицын. И мы прижали фашистов к земле.

Вражеских трупов все больше и больше становилось в долине, а бой не утихал. С горы стрелял вражеский ручной пулемет. Свой огонь он направлял больше на левый фланг нашей траншеи, откуда Синицын бил по фашистам. Я пробрался на край разрушенной траншеи и открыл огонь по пулеметному гнезду врага. Гитлеровец заметил это и перевел огонь на меня. Теперь я решил поохотиться за ним и перебегал снова в ячейку. Этот поединок продолжался недолго. Наверное, вражеский пулеметчик тоже ловил меня, т. к. показался с другой стороны камня – тут-то я и успел срезать его.

Осипов вел из винтовки прицельный огонь по фашистам, которые пытались скрыться за каменной оградой на окраине деревни. Ему помогал матрос Сиренко. Синицын короткими и длинными очередями из пулемета поливал гитлеровцев, не давая им подняться. Иван Батага бил врагов и приговаривал:

– Вот вам, сволочи! Получите гостинцы. – Но вдруг сильно застонал, схватился за голову обеими руками и свалился на дно тесной траншеи. Только успел крикнуть: – Бейте гадов! Не пропустите их в Севастополь!

Я подхватил его на руки и перенес в уцелевшую землянку, положил на нары.

Постепенно немцы в долине начали стрелять все реже и реже, а к 13 часам стрельба вообще затихла. Как враг ни бесновался, он не в силах был одолеть маленького гарнизона отважных советских моряков. Гитлеровцы захлебнулись в собственной крови и замолчали. Но, однако, это затишье не очень радовало нас, можно было точно предугадать, что враг пустит в ход авиацию и снова возобновит атаку.

Усталое солнце медленно опускалось. Хотелось подогнать его, чтобы скорее наступила ночь и спрятала наш окоп, не дала немецким пиратам сбросить свои бомбы по цели.

Синицын собрал всех матросов. На дне тесной траншеи сидели измазанные грязью, закопченные дымом уставшие люди.

– Как там, на вашем фланге? – спрашивал то одного, то другого Синицын.

– Держимся, товарищ главстаршина.

– Молодцы, черноморцы! Объявляю благодарность всему личному составу гарнизона.

– Служим Советскому Союзу! – дружно ответили мы ему.