Манхэттен

– Что вы знаете о каучуке? Дрянь товар…

– Подождите и присмотритесь, Холлиок, старина, иначе вы потеряете замечательный шанс. Пьян я или трезв, а запах денег я чую издалека.

– Почему же у вас их нет? – Красное лицо носатого сделалось пурпурным, он перегнулся пополам и разразился хохотом.

– Потому что я всегда втягиваю в дело моих друзей, – сказал другой очень серьезно. – Эй, человек! Где отдельный кабинет?

– Par ici, monsieur.

Красное плиссированное платье промелькнуло мимо них. Маленькое овальное лицо, обрамленное плоскими темными прядями, жемчужные зубы, открытые в улыбке.

– Фифи Уотерс! – закричали все.

– Дорогая Фифи, приди в мои объятия!

Ее поставили на стол, она стояла, перебирая ножками. Шампанское пенилось в ее бокале.

– С веселым Рождеством!

– С Новым годом!

Красивый молодой человек, приехавший с Фифи Уотерс, пел и танцевал, мотаясь вокруг стола:

Мы пошли на базар к зверям,Были звери и птицы там.Павиан большой,Озарен луной,Расчесывал длинные волосы.

– Опля! – крикнула Фифи Уотерс и взъерошила седые волосы человека с бриллиантовой запонкой. – Опля!

Она спрыгнула со стола и закружилась по комнате, высоко вскидывая юбки. Ее стройные ноги в блестящих черных шелковых чулках и красные трусики с розетками мелькали перед лицами мужчин.

– Она сумасшедшая! – воскликнула дама в диадеме.

– Опля! – Холлиок покачивался, стоя в дверях, нахлобучив цилиндр на багровую шишку носа. Фифи гикнула, дрыгнула ногой и сбила с него цилиндр.

– Вот это удар! – закричали все.

– Вы мне выбили глаз!

Она уставилась на него своими круглыми глазами и вдруг залилась слезами, припав к груди с бриллиантовой запонкой.

– Я не хочу, чтобы меня оскорбляли! – рыдала она.

– Протрите другой глаз!

– Принесите бинт!

– Ей-богу, она могла ему выбить глаз!

– Эй, человек, скорее кеб!

– Доктора!

– Ну и бедлам, дружище!

Спотыкаясь и прижимая к глазу платок, мокрый от слез и крови, Бутылконосый вышел.

Женщины и мужчины двинулись за ним; молодой человек со светлыми волосами вышел последним, покачиваясь и напевая:

Павиан большой,Озарен луной,Расчесывал длинные волосы.

Фифи Уотерс рыдала, уронив голову на стол.

– Не плачьте, Фифи, – сказал полковник, который все еще сидел на своем месте. – Вот это вас успокоит.

Он пододвинул ей бокал шампанского.

Она потянула носом и стала пить маленькими глотками.

– Приветствую, Роджер! Как поживает мальчик?

– Очень хорошо, благодарю вас… Знаете, я устал. Весь вечер с этими крикунами…

– Я голодна.

– Кажется, ничего съедобного не осталось.

– Я не знала, что вы здесь, иначе я пришла бы раньше, честное слово.

– Правда пришли бы? Это очень мило.

Пепел упал с сигары полковника. Он поднялся:

– Знаете, Фифи, я возьму кеб, и мы поедем кататься в парк.

Она допила шампанское и радостно кивнула.

– Боже, уже четыре часа!

– Вы тепло одеты, не правда ли?

Она опять кивнула.

– Прелестная Фифи… Вы прекрасны… – Лицо полковника расплылось в улыбке. – Ну, едем!

Она недоуменно осматривалась кругом:

– Я как будто приехала с кем-то?

– Не важно.

В передней они наткнулись на красивого юношу – он спокойно блевал в пожарное ведро под искусственный пальмой.

– Оставим его тут, – сказала она, вздернув носик.

– Не важно, – сказал полковник.

Эмиль подал пальто. Рыжеволосая девица ушла домой.

– Эй, мальчик! – Полковник помахал тросточкой. – Позовите, пожалуйста, кеб, но выберите приличную лошадь и трезвого кучера.

– De suite, monsieur.

Небо над крышами и трубами было как сапфир. Полковник несколько раз глубоко вдохнул воздух, пахнувший расцветом, и бросил свою сигару в сточную канаву.

– Что вы скажете насчет завтрака у Клермонта? Тут совершенно нечего было есть. Это мерзкое сладкое шампанское… Фу…

Фифи хихикнула. Полковник осмотрел копыта лошади и погладил ее морду; они сели в кеб. Полковник бережно обнял Фифи, и они уехали. Эмиль секунду стоял у дверей ресторана, разглаживая бумажку в пять долларов. Он устал, и у него болели ноги.

Когда он вышел с черного хода из ресторана, он увидел Конго, который ждал его, сидя на ступеньках. Лицо Конго казалось зеленым и замерзшим над поднятым воротником куртки.

– Это мой друг, – сказал Эмиль, обращаясь к Марко. – Мы приехали с ним на одном пароходе.

– Нет ли у тебя коньяка? Какие славные курочки выходили отсюда.

– Что с тобой?

– Потерял место, вот и все. Невтерпеж стало. Пойдем выпьем кофе.

Они заказали кофе и орехи в тесте в фургоне-ресторане, стоявшем на пустыре.

– Eh bien, как вам нравится эта чертова страна? – спросил Марко.

– Почему – чертова? Она мне все-таки нравится. Всюду одинаково. Во Франции вам платят плохо, а живете вы хорошо. Тут вам платят хорошо, а живете вы плохо.

– Questo paese e completamente soto sopra[10].

– Я думаю, я снова уйду в море.

– Почему вы не говорите по-английски? – спросил буфетчик с лицом, похожим на кочан цветной капусты, поставив три чашки кофе на стойку.

– Если мы будем говорить по-английски, – проворчал Марко, – то вам пожалуй, не понравится то, что мы говорим.

– Почему вас выставили?

– Merde! Не знаю, у меня был разговор со старым верблюдом-управляющим. Он жил рядом с конюшней и заставлял меня делать все – от чистки экипажей до мытья полов в его квартире. Его жена – ужасная рожа. – Конго втянул губы и скосил глаза.

Марко рассмеялся:

– Santissima Maria putana! А как вы с ним сговаривались?

– Они указывали на какой-нибудь предмет, а я кивал и говорил: «Хорошо». Я приходил в восемь и работал до шести, а они с каждым днем наваливали на меня все больше и больше грязной работы. Вчера вечером они приказали мне вычистить уборную, а я покачал головой. Это, дескать, бабья работа. Она ужасно рассердилась и начала визжать. Тогда я заговорил по-английски. «Идите к черту!» – сказал я ей. Тогда пришел старик и выгнал меня на улицу кучерской плетью и сказал, что он не заплатит мне за отработанную неделю. Пока мы с ним спорили, он позвал полисмена, а когда я попытался объяснить полисмену, что старик мне должен десять долларов за неделю, он сказал: «Ах ты, паршивая вошь!» – и ударил меня палкой.

Марко весь побагровел:

– Он назвал вас паршивой вошью?

Конго кивнул.

– Сам он поганый ирландец, – проворчал Марко по-английски. – Осточертел мне этот гнусный город! Во всем мире одно и то же: полиция избивает нас, богатеи надувают нас на нашем нищенском жалованье, а чья вина? Dio cane! Ваша вина, моя вина, вина Эмиля.

– Не мы создавали мир, а они или, может быть, Бог.

– Бог на их стороне, как и полиция. Настанет день, когда мы убьем Бога. Я – анархист.

Конго затянул:

– Les bourgeois а́ la lanterne, nom de Dieu![11]

– Вы из наших?

Конго пожал плечами:

– Я не католик и не протестант. У меня нет денег и нет работы. Посмотрите! – Конго ткнул грязным пальцем в разорванную коленку. – Вот вам анархизм. К черту! Я поеду в Сенегал и сделаюсь негром.

– Ты и так похож на негра, – рассмеялся Эмиль.

– Потому меня и зовут Конго.

– Все это ужасно глупо, – продолжил Эмиль. – Все люди одинаковы. Разница только в том, что одни пролезают вперед, а другие нет. Поэтому я и приехал в Нью-Йорк.

– Dio cane! Я думал то же самое двадцать пять лет тому назад. Когда вам будет столько лет, сколько мне, вы лучше поймете. Разве у вас от всего этого не горит вот тут? – Он ударил кулаком по пластрону своей крахмальной рубашки. – А у меня горит, и я задыхаюсь… и говорю себе: держись, наш день придет, кровавый день.

– А я говорю себе, – сказал Эмиль, – когда ты будешь богатым, дружище…

– Слушайте. Перед тем как покинуть Турин – я ездил туда повидаться с матерью, – я пошел на митинг. Говорил один парень из Капуи. Красивый такой, высокий, стройный… Он говорил, что после революции насилие исчезнет, что тогда никто не будет жить за счет работы другого человека… Полиция, правительство, армия, президенты, короли – все это сила. Но сила – не реальная вещь, сила – это иллюзия. Трудящийся человек сам все это создает, потому что он верит в это. Тот день, когда мы перестанем верить в деньги и в собственность, будет днем пробуждения, и нам не нужны будут ни бомбы, ни баррикады. Религия, политика, демократия – все это для того, чтобы усыплять и морочить нас. Вы должны кричать народу: «Проснись!»

– Когда вы выйдете на улицу, я пойду с вами, – сказал Конго.

– Помнишь, я тебе рассказывал про одного человека – Энрико Малатесту. Он – величайший человек Италии после Гарибальди. Он провел всю свою жизнь в тюрьмах и в изгнании, в Египте, в Англии, в Южной Америке, всюду… Если б я был таким человеком, мне было бы наплевать на все. Пусть меня вешают, пусть расстреливают. Мне все равно. Я счастлив.

– Но ведь такой человек – сумасшедший, – медленно проговорил Эмиль, – сумасшедший.

Марко проглотил остатки своего кофе.

– Подожди, ты слишком молод. Ты еще поймешь… Мало-помалу нас заставляют понимать… И запомни, что я тебе скажу… Может быть, я слишком стар, может быть, я мертв, но настанет день, когда трудящиеся проснутся от рабства… Вы выйдете на улицу – и полиция разбежится, вы пойдете в банк – и там на полу будут рассыпаны деньги, и вы даже не остановитесь, чтоб поднять их, – они больше не будут нужны… Во всем мире мы подготавливаем революцию. У нас есть товарищи даже в Китае… Коммуна у нас, во Франции, была только началом. Социализм провалился. Следующий удар нанесут анархисты. А если и мы провалимся, то придут другие…

Конго зевнул:

– Хочу спать как собака.

Лимонный рассвет затоплял пустынные улицы, стекая с карнизов, с перил, с пожарных лестниц, с водосточных желобов, взрывая глыбы мрака между домами. Уличные фонари погасли. На углу они остановились – Бродвей казался узким и покоробившимся, словно огонь спалил его.

– Когда я вижу рассвет, – хрипло сказал Марко, – я всегда говорю себе: может быть… может быть, сегодня… – Он откашлялся и сплюнул на фонарный столб, потом удалился своей ковыляющей походкой, жадно вдыхая холодный воздух. – Это правда, Конго, что ты снова собираешься стать моряком?

– Почему бы нет? Увижу свет…

– Мне будет не хватать тебя. Буду искать другую комнату.

– Ты найдешь другого товарища.

– Если ты уйдешь в море, то останешься на всю жизнь моряком.

– Ну и что ж с того? Когда ты разбогатеешь и женишься, я приеду навестить тебя.

Они шли по Шестой авеню. Поезд прогремел у них над головой. Он давно уже исчез, а смутный грохот еще таял в стропилах.

– Почему ты не ищешь другого места? Почему остаешься здесь?

Конго вынул из нагрудного кармана две смятые папиросы, протянул одну из них Эмилю, зажег спичку и начал медленно выпускать клубы дыма.

– Я сыт по горло! – Он провел ребром ладони по кадыку. – Сыт по горло. Может быть, поеду домой, посмотрю, что делают девчонки в Бордо… Не все же они ходят в корсетах… Может быть, поступлю добровольцем в военный флот и буду носить красный помпон. Девочки любят это… Вот это жизнь! Напиваться, получать жалованье, увидеть Индокитай…

– И в тридцать лет умереть от сифилиса в больнице.

– Чепуха!.. Тело каждые семь лет обновляется.

На лестнице их дома пахло капустой и прокисшим пивом. Зевая, они поплелись наверх.

– Ждать – это гнусное, утомительное занятие. От него подошвы болят… Смотри-ка, кажется, будет хорошая погода. Из-за водокачки проглядывает солнце.

Конго стащил сапоги, носки, брюки и свернулся клубком на кровати.

– Эти паршивые ставни пропускают свет, – пробормотал Эмиль, растягиваясь на другом конце кровати.

Он беспокойно ворочался на скомканной простыне. Дыхание Конго, лежавшего рядом с ним, было медленным и ритмичным. «Если бы я мог быть таким, – думал Эмиль, – никогда ни о чем не беспокоиться… Господи, как это глупо… Марко… старый дурак…»

Он лежал на спине, глядя на грязные пятна на потолке, вздрагивая каждый раз, когда проходивший поезд сотрясал комнату. «Черт возьми, надо копить». Когда он повернулся, кровать заскрипела, и он вспомнил голос Марко: «Когда я вижу рассвет, я говорю себе: может быть, сегодня…»

– Простите меня, мистер Олафсон, я должен уйти на минутку, – сказал жилищный агент. – А вы пока решите с мадам вопрос о квартире.

Они остались в пустой комнате, глядя в окно на аспидный Гудзон, на военные суда, стоявшие на якоре, на шхуну, шедшую вверх по течению.

Вдруг она повернулась к нему. Ее глаза заблестели.

– О Билли, ты только подумай!

Он обнял ее за плечи и медленно притянул к себе.

– Почти чувствуешь запах моря…

– Ты только подумай, Билли! Мы будем жить на Риверсайд-драйв. У меня будет приемный день. Миссис Уильям Олафсон, двести восемнадцать, Риверсайд-драйв… Я не знаю, помещают ли адрес на визитных карточках.

Она взяла его за руку и повела по пустым, чисто выметенным комнатам, в которых никто никогда еще не жил. Он был высокий, неуклюжий мужчина с блекло-синими глазами на белом детском лице.

– Но это стоит уйму денег, Берта!

– С нашими средствами мы теперь можем себе это позволить. Твое положение требует этого. Подумай, как мы будем счастливы.

Агент возвратился, потирая руки:

– Прекрасно, прекрасно. Я вижу, что мы пришли к благоприятному решению. Вы поступаете очень разумно – во всем Нью-Йорке вы не найдете лучшей квартиры. Через несколько месяцев вы не достанете такой квартиры ни за какие деньги.

– Мы берем ее с первого числа.

– Очень хорошо, вы не пожалеете о вашем решении, мистер Олафсон.

– Я пришлю вам чек завтра утром.

– Как вам будет угодно. Будьте добры, ваш нынешний адрес…

Агент вынул записную книжку и послюнил огрызок карандаша.

Она выступила вперед:

– Запишите лучше – отель «Астор». А вещи на складе.

Мистер Олафсон покраснел.

– И… э-э-э… я бы хотел иметь имена двух лиц, могущих дать рекомендацию.

– Я служу у «Китинг и Брэдли», сорок три, Парк-авеню.

– Он как раз назначен помощником главного управляющего, – прибавила миссис Олафсон.

Когда они вышли и пошли по набережной против ветра, она воскликнула:

– Дорогой, я так счастлива! Теперь действительно стоит жить.

– Но почему ты сказала ему, что мы живем в отеле «Астор»?

– Не могла же я сказать, что мы живем в Бронксе. Он бы подумал, что мы евреи, и не сдал бы нам квартиры.

– Но ты ведь знаешь, что я не люблю этих штук.

– Ну тогда переедем на несколько дней в отель «Астор», если уж ты хочешь быть правдивым. Мне еще никогда не приходилось жить в большом отеле.

– Но, Берта, это дело принципа. Мне не нравится, когда ты так поступаешь.

Она повернулась и посмотрела на него, раздувая ноздри:

– Какая ты рохля, Билли! Почему я не вышла замуж за настоящего мужчину?

Он взял ее за руку.

– Идем, – сказал он грубо и отвернулся.

Они пошли по перпендикулярной улице между строительными участками. На углу еще высился остов полуразрушенной фермы. Виднелась половина комнаты с голубыми, изъеденными коричневыми потеками обоями, закопченный камин, шаткий буфет и железная кровать, сложенная вдвое.

Одна тарелка за другой скользит из жирных рук Бэда. Запах помоев и горячей мыльной пены. Взмах мочалкой, в раковину под кран, и тарелка летит на край стола, где ее перетирает длинноносый мальчик-еврей. Колени промокли от разлитой воды, жир стекает по рукам, локти сведены судорогой.

– Черт побери, это не работа для белого человека.

– А мне наплевать, было бы что жрать! – сказал еврей, перекрикивая звон посуды и шипение плиты, на которой три повара, обливаясь потом, жарили яичницу с ветчиной, бифштексы, картошку и солонину с бобами.

– Это верно, пожрать тут можно, – сказал Бэд и обвел языком зубы, высасывая кусочки солонины; он размалывал ее языком о нёбо. Взмах мочалкой, в раковину под кран, и тарелка летит на край стола, где ее перетирает длинноносый мальчик-еврей. Минута отдыха. Еврей протянул Бэду папиросу. Они облокотились о раковину.

– Не бог весть как много заработаешь мытьем посуды. – Папироса прилипла к толстой губе еврея и болталась, когда он говорил.

– Конечно, это не работа для белого человека, – сказал Бэд. – Быть лакеем куда лучше. Там чаевые…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Элтон Брукс Паркер(1852–1926) – юрист, демократ, соперник Т. Рузвельта на выборах президента в 1904 г.

2

Говорю тебе, старина, я сбегу в Нью-Йорке…(фр.)

3

Дерьмо!(фр.)

4

Черт, уже пора!(фр.)

5

Больше усердия(фр.).

6

Посвети мне, черт побери(фр.).

7

Роберт Ингерсолл(1833–1899) – общественный деятель, известен свободомыслием в вопросах религии.

8

Стадо грязных свиней(фр.).

9

Немедленно и хорошо охлажденное(фр.).

10

В этой стране все перевернуто с ног на голову(ит.).

11

Буржуев на фонари именем Господа!(фр.)