Тайна замка Бельвуар

Слушая рассказ дворецкого о людях и жизни в замке, Гилилов автоматически отмечал в своей памяти, что всё это он знает из документов и других свидетельств эпохи. Об этом он писал в своих книгах, статьях, а основанием служили всё те же источники, которые подтверждает в своем рассказе очевидец событий. Значит, можно восстановить историю, значит, можно установить истину, чего так упорно добивается и страстно желает каждый исследователь.

Подобные и другие мысли непрерывно возникали у Гилилова; он связывал их со своей научной работой и книгой, которую, как и несколько других, взял с собою в экспедицию. Из небольшой беседы со Скревеном он уже узнал многое, а ведь она была не последней, чего будут стоять предстоящие встречи и возможные беседы с графом? О встрече он не забывал ни на минуту и осведомился у дворецкого, каким образом пребывание экспедиции в замке останется секретным мероприятием, что особо подчеркивалось в пропуске через Границу Миров. Ведь устройство и работа – всё происходит на глазах десятков людей, живущих здесь; об этом может узнать король или преемники сэра Томаса Уилсингэма (1561–1630) со своей полицией. В ответ на этот вопрос Скревен улыбнулся и сказал, что беспокойства по этому поводу не должно быть, так как обо всём позаботились Великие Владетели, а самое важное сейчас состоит в спасении его светлости.

Гилилов, пройдясь по кабинету, остановился против сидящего Скревена и спокойным, уверенным тоном сказал, что лечение графа начнется уже сегодня после его пробуждения; в этом процессе будут определенные тонкости и особенности, которые, как всегда в медицине, связаны с анализами, осмотром больного. «Необходима будет ваша помощь, дорогой Томас, – обратился он к Скревену, – именно сегодня и, возможно, в ближайшие минуты предстоит взять на анализы, ещё до завтрака, биологические материалы; их исследование в лаборатории, которую вы, Томас, видели, покажет, чем болен граф и как его лечить; ряд анализов нужно провести непосредственно в самой лаборатории, так как перемещать оборудование в апартаменты графа нельзя, оно закреплено на стационаре и подключено к электростанции, двигать которую после увеличения нагрузки также не рекомендуется». Сказав это, Гилилов объяснил Скревену, какие материалы для анализов нужно взять у графа.

Последний обещал, что с этим не будет никаких проблем, но, поскольку граф ходит плохо, а иногда и вообще не может двигаться, придётся слугам приносить его в лабораторные помещения. Гилилов пояснил, что в этом не будет нужды, так как экспедицией предусмотрена для этих целей очень удобная коляска, её уже смонтировали и она стоит у инженеров. «Неужели вы и об этом подумали?» – спросил изумленный дворецкий и добавил, что от апартаментов графа сюда, именно в эту часть замка, ведёт прямой длинный коридор. Сейчас он не используется. Сразу же дверь туда была открыта, и коридор был осмотрен. Оба остались довольны, а Илья Михайлович попросил инженеров немедленно провести в него электричество, Скревен отдал распоряжение своим людям вымыть всю мраморную облицовку и проветрить помещение.

Кажется, наиболее важные организационные вопросы были выяснены и отчасти решены, но Гилилова мучил вопрос, как его представят графу. Скревен успокоил его. Понимая, что граф истощен болезнью, Гилилов спросил о его питании. Ответ был один: отсутствие аппетита; еда – по крошкам, питье – по глотку. По совету Ильи Михайловича повар уже варил на кухне четыре крутых куриных яйца, овсяную кашу на молоке и сливочном масле, готовил белое мясо, нарезал хлеб небольшими тонкими кусками. Всё это готовилось на завтрак его светлости, так как он должен был скоро проснуться, что и произошло; дворецкий был вызван к нему на доклад, обещая Гилилову скоро вернуться с нужными результатами. Оставшись один, Гилилов вызвал в кабинет врачей и медсестёр, последних в экспедиции было три. Посоветовавшись, пришли к выводу, что анализ крови возьмут в апартаментах графа, потом он должен хорошо позавтракать, и если не будет возражений, привезти его на осмотр в процедурную и начать лечение. Во всё время бесед Нортон что-то записывал в свой блокнот и на магнитофон, снимал на видеокамеру. Делал он всё аккуратно, быстро и как-то почти незаметно. Никто на него не обращал внимания. Присутствующие готовились к встрече с его светлостью.

Встреча

Прошло более получаса, как ушёл Скревен. В кабинете Гилилова все были готовы к встрече с хозяином замка. Медицинский персонал был в белых халатах, имел при себе необходимые инструменты и врачебные средства, помещенные в особые контейнеры. Люди пили горячий кофе и негромко обсуждали свои дела. Все считали, что визит должен начаться со встречи Гилилова с графом, затем последнему будут представлены медики. Всё так и произошло, но вначале явился дворецкий с выполненной задачей относительно анализов. Материалы для них он передал в лабораторию, сообщив при этом, что подробно доложил его светлости обо всех событиях и делах в замке, связанных с прибытием экспедиции; доклад был принят очень положительно, и граф ждет их с нетерпением.

Задержка Скревена была связана с туалетом хозяина. Один из врачей спросил, в чём он состоял. Оказывается, каждый день, как всегда утром, граф принимал ванну, затем его одевали или помогали одеться, приводили в порядок волосы, бороду, накладывали на раны на ноге бальзам, который ему подарил сам король, после ногу бинтовали мягкой тканью. Дворецкого спросили носит ли граф парик? Ответ был отрицательный, но у него сильно поредели волосы, видимо, как предположил последний, от резких и продолжительных болей в голове. Спрашивающий врач, как будто соглашаясь с ответами, кивал головой. Время приближалось к визиту. Все встали и, растянувшись цепочкой, пошли по коридору к покоям его светлости; впереди не спеша шли Скревен и Гилилов. Илья Михайлович очень волновался. Насколько он стремился к этой встрече, настолько и боялся её. Он боялся разочарования, которое могло наступить от всего: взгляда, жеста, не так сказанного графом слова, интонации, даже тембра голоса, буквально от всего, включая и возможный высокомерный вид, а то и пустой взгляд. Уже сложившийся образ не допускал этого. Господи! Ну как было не трепетать сердцу Гилилова, если он почти всю жизнь отдал изучению этого человека и его творчества.

Когда Скревен ввел Гилилова в кабинет графа, то в глаза гостю бросилась странная конфигурация помещения: оно состояло из двух прямоугольных комнат, соединяющихся углом. Пока графа в первой комнате не было, Гилилов успел рассмотреть большой письменный стол со стопками книг, лежащую на нем бумагу, массу перьев, которыми писали в то время. На столе стояло несколько широких закрытых флаконов, видимо, в них были чернила. У торца стола, как и непосредственно за ним, находились кресла, их было несколько и в других частях комнаты. Свет падал из окон, размещенных каким-то особым образом, но одно хорошо освещало стол. Стены кабинета были обиты муаровым плотным шелком и увешаны портретами мужчин и женщин, молодых и старых; в одном из простенков висел большой портрет короля Якова, перед ним стоял овальный столик с лежащими на нем двумя массивными книгами с золотыми обрезами.

Осмотр помещения Гилиловым длился одну-полторы минуты, как вдруг раздались неторопливые шаги и послышались голоса. Один из них давал какие-то указания, потом голоса стихли и из-за поворота комнаты вышел молодой человек примерно тридцати четырех лет. Стараясь сдерживать хромоту, он приближался к ожидавшим его людям. Сознание Гилилова чуть не помутилось, он с силой взял себя в руки и прямо посмотрел на идущего. Последний был несколько выше среднего роста, худой, одетый по моде того времени, но бросались в глаза белая рубашка с итальянским воротничком, чёрный (без рукав) камзол, удлиненные штаны (типа бермуд) такого же цвета, черные чулки и туфли с большими серебряными пряжками; верхняя тёмная часть костюма была обшита мелкими бриллиантами. Всё это видел Гилилов. Наконец он смог, преодолев своё волнение, увидеть и лицо идущего. Оно было красивым, но бледным, со следами скрытого физического страдания. Бледность подчеркивала и тёмная небольшая бородка клином, аккуратные не обременяющие лицо усы; темно-каштановые слегка вьющиеся волосы ниспадали на плечи. Гилилов отметил также прямой, без горбинки нос; уставшие щёки и лоб – нет, не высокий и выпуклый, уходящий лысиной к макушке головы, а средней высоты, красивый гладкий лоб, на который кольцами ниспадали волосы. Оставались глаза.

Когда человек остановился в полутора метрах от Гилилова, он заглянул ему в глаза. В них стояли Века! Возможно, пристальный взгляд Ильи Михайловича, необычность его одежды заставили графа их прикрыть, и мягкая полуулыбка тронула прячущиеся под усами губы. Потом он внимательно посмотрел в лицо гостя, и тот увидел не только Века, но и блеск самих глаз, как бы льющийся из них свет. Только одна мысль молнией сверкнула в мозгу Гилилова: это сияние и вековое «звучание» в глазах подошедшего человека исходили от гениальности его личности, ума и от великой, невиданной его учености и знаний. Перед Гилиловым стоял Шекспир!

Начало

Пережить такое волнительное начало знакомства для Гилилова значило остаться живым. И этому помогли раздавшийся рядом голос и прикосновение к нему чьей-то руки. И голос, и рука принадлежали Роджеру Мэннерсу – графу Рэтленду, который с улыбкой на устах стоял против Ильи Михайловича, пожимая ему руку и внимательно его рассматривая. Скревен помог знакомству в официальной манере, принятой у дипломатов. Потом граф без всяких церемоний, будто они были давно знакомы, взял под руку Гилилова и, пройдя с ним несколько метров, предложил кресло. Пока сам граф Рэтленд, преодолевая боль в ногах, усаживался с помощью Скревена, Гилилов мысленно отмечал, что совпало всё: внешность, голос, манеры (мэннерс); всё-всё совпало с тем, что он знал и каким представлял себе этого человека. Более того, он понял, что почти непереводимое изящное выражение «sweet self» в сонетах Шекспира и в «Жертве любви» могло относиться только к таким глазам, как у Рэтленда. Они сидели друг против друга, и граф мелодичным, насыщенным бархатными обертонами голосом благодарил Гилилова и всех прибывших за доставленную ему честь их принимать. В свою очередь Илья Михайлович поблагодарил графа за гостеприимство и внимание. Для Ильи Михайловича голос означал многое, очень многое. И вот здесь, за Границей Миров, при свете неяркого осеннего дня он наслаждался его красотой и выразительностью из уст графа Рэтленда, наслаждался не только голосом, но и языком, которым писал сам Шекспир.

Однако нужно было действовать. Ведь состояние его светлости могло ухудшиться. Было ясно, что всё это время он держался за счет продолжительного сна, давшего ему силы. В конце беседы Гилилов попросил графа выслушать его план, который тот полностью одобрил. Поэтому через минуту в кабинет вошли и были ему представлены врачи и медицинские сестры. В присутствии личного лекаря графа, камердинеров, Скревена была взята кровь на анализ, измерены артериальное давление, пульс, прослушаны дыхательные органы и сердце. Всё делалось быстро, слаженно и профессионально. Граф только успевал выполнять поступающие требования: повернуться, вытянуть руку, сжать кулак, глубоко вздохнуть, задержать дыхание… Пока его светлости после этих «экзекуций» помогали одеться, Гилилов с врачами отошел в сторону и услышал первые результаты: артериальное давление низкое, но граф не гипотоник, сахар в крови на пределе нижнего уровня, пульс недостаточный, сердце требует срочной поддержки, лёгкие в относительной норме. Поэтому уже сейчас необходим очень хороший завтрак, отдых, а затем исследования в стационаре и лечение в соответствии с их результатами.

Конечно, в первую очередь и сразу нужны глюкоза и витамины. Врачи, прекрасно владея языком хозяина замка, обратились к нему за разрешением. В ответ они услышали, что он в их власти. Уже не боясь, они сделали графу несколько уколов и попросили хорошо позавтракать.

Откланявшись, все ушли. Его светлость завтракал горячей овсяной кашей, белками куриных яиц с зеленым горошком и белым мясом, ему также подали свежий чай с сахаром и лимоном, хлеб с небольшим количеством сливочного масла и черной икрой. Некоторые продукты были выделены из запасов экспедиции. На этом первая встреча была завершена; наступило время лечения графа.

Лечение

Лечение графа Рэтленда (1576–1612), которого со второй половины девятнадцатого века и по сей день считают подлинным Шекспиром, шло своим чередом в его родовом замке Бельвуар. Гилилов понимал, что выдача пропуска в прошлое, в семнадцатый век через Границу Миров была связана не только с аргументами экспедиции, но и с чем-то большим и скорей всего с тем, что Великие Владетели знали шекспировскую тайну доподлинно, а у Гилилова она получила самое убедительное раскрытие в его литературных трудах. Другого не могло и быть. Но кто эти Великие Владетели – обладатели подобной и другой информации? Этот вопрос был самой большой тайной для всех членов экспедиции. Гилилов пригласил в свой кабинет Нортона и осведомился о причине его отсутствия на встрече с графом. Тот, как всегда, мягко улыбнувшись, удивился, что не был узнан среди медиков. Илья Михайлович засмеялся, махнув рукою; потом сказал об отчёте, который должен создаваться здесь каждый день, хотя он не уверен в возможности переправить его через Границу Миров при возвращении; вполне логичен суровый запрет на провоз информации. Возвращаясь к лечению графа, они ожидали вердикта врачей. Сам же граф в это время был погружен в лечебный сон, который продлится до пяти часов дня. Сотрудники Гилилова вместе с ним к этому времени пообедали в большой столовой, отделанной прекрасным деревом с великолепнейшим, на пятьдесят персон, дубовым столом, такими же стульями с высокими резными спинками и, о невиданное дело! В приборе для каждой персоны лежали две ложки, нож, вилка, стояли хрустальные стаканы и бокалы, а тарелки сияли чистотой и кружевной позолотой.

Да! Люди этой страны в сервировке стола обошли французов. Известно, что его высокопреосвященство кардинал Ришелье, наблюдая, как за его столом дворяне едят из одной большой миски и всякий раз, перед погружением ложки каждый вытирал её салфеткой, приказал сделать много мисок и ставить перед каждым едоком. Мазарини, тоже кардинал и наследник Ришелье у французского трона дивился тому, как, не боясь нанести себе увечье, дворяне за его столом длинными ножами с острейшими концами режут сочную кабанятину или оленину, а то и едят с ножа, приказал изъять их и пустить в дело эти инструменты с закругленными концами. Прогресс шёл и шёл по Европе во всех сферах, но в замке Бельвуар он был на высшем уровне эстетики и безопасности даже при употреблении пищи. Во время обеда гостей кормили чудным бульоном из индейки, варёным картофелем, обжаренным до золотистой корочки, паштетами из мяса кролика, гусиной печени, куриным фрикассе, мясными пирожками и засахаренными фруктами, также предложили пиво, но ему все предпочли чай, кофе. Некоторые заказали на ужин овощные салаты и фруктовый компот, объяснив, как всё это готовить.

Врачи вручили Скревену расписание приема пищи для графа и диету на десять дней, объяснив значение этого в лечении больного. Ему запрещали пиво, вино, табак, грубую плохо проваренную пищу, копчёности, сельдь, минеральную воду; рекомендовалось постепенное уменьшение соли в блюдах, пятиразовое суточное питание, белое отварное мясо, рыба, каши, супы, овощи, фрукты, различное сладкое и мёд. Управляющий отдал на этот счёт соответствующие указания своим помощникам и поварам.

После обеда все гости собрались в холле и обсуждали свои текущие дела, делились впечатлениями; хотя, конечно же, экскурсий по замку и его окрестностям ещё не было. У спящего графа дежурили врач и медсестра, поскольку могла появиться реакция на уколы. Их вскоре сменили другие дежурные. Но всё было благополучно, а пришедший к Гилилову помощник Скревена сообщил, что граф проснулся и не знает, что ему делать. Все дружно засмеялись, ибо такие слова уже были хорошим показателем для состояния больного. Окрепшего, освеженного водой, бальзамами и пообедавшего графа в коляске привезли к врачам. Здесь его светлость прошёл массу аналитических процедур; пока шли расшифровки проведенных исследований, выносились окончательные или предварительные диагнозы, графу по результатам некоторых из них уже была поставлена капельница. Он лежал в процедурном кабинете на удобной, мягкой кушетке и под тихие звуки пения райских птиц принимал целебное лечение.

Эффект усиливала сидящая рядом прехорошенькая медицинская сестра Наташа. Графу действительно казалось, что он в раю. В углу кабинета за столом работал врач над поступавшими материалами обследования больного. И только теперь его светлость обратил внимание на освещение, включенное ввиду спустившихся туч и начавшегося дождя. Вызвали инженера, который просто, толково, на родном для графа языке объяснил ему работу мини-электростанции, приборов, природу электрической энергии. Граф слушал, затаив дыхание. Он любил людей науки, имел связи с европейскими учеными, помогал им и в своей стране. Гилилов знал об этом и восхищался таким его качеством. Решено было провести электричество в апартаменты графа, а пришедший в процедурную Илья Михайлович посоветовал сменить убранство его спальни, сделать его светлым и более радостным. На удивленный взгляд Рэтленда Гилилов ответил: «Ваша светлость, такое рекомендуют психологи. Ведь в театре зрители с нетерпением ждут смену декораций, им это очень интересно, а больному человеку тоже требуется смена обстановки даже в собственном жилище, чтобы не связывать свой недуг и страдания с его прежним видом». Граф поступил радикально: вошедшему Скревену он приказал заменить ему спальню и подобрать для нее другой дизайн.

Таким образом, перед ужином многие текущие дела были выполнены. Но важны были результаты проведенных исследований. Пока в вечерние часы врачи трудились, обсуждая и осмысливая их, в большой столовой для всех накрывали стол; слуги расставляли приборы, повара вносили дымящиеся ароматные блюда; из небольшого магнитофона негромко звучала маршевая музыка, а инженеры заканчивали работу по освещению столовой и поварских помещений. Затем им предстояла подобная работа и в апартаментах графа. Жизнь в замке стала наполняться новым смыслом и содержанием.

Болезнь

Лечение Рэтленда шло интенсивно, уже появились положительные результаты. Весь комплекс мер и средств помогал молодому организму в борьбе с болезнью. О ней врачи дискутировали в течение нескольких дней. Повторные анализы крови показывали её наличие в организме. Важно было выявить стадию и степень поражения отдельных органов. Окончательное решение состояло в том, что пациент с помощью лекарств экспедиции, частичной, возможно, и полной (или без этого) замены крови может избавиться от «бациллы», а ущерб, нанесенный отдельным органам, будет преодолен, останутся некоторые последствия не опасные для жизни. Главное, как показала МРТ, мозг не затронут, хотя болезнь могла ему угрожать через год-другой, а то и раньше. Её движение было остановлено. Она радикально изгонялась из организма. Граф проходил лечение в стационаре, в первую очередь, именно от этой гадостной «бациллы». Весь комплекс лечения уже в течение полутора месяцев привёл к весьма положительным результатам. Значительно улучшились показатели крови. Ушли головные боли, уменьшились они и в костных тканях. Заживали раны на ногах. Артрозное и ревматическое состояние давало о себе знать. Были применены все виды физиолечения и сняты острые боли. Граф стал ходить почти не хромая и садиться в кресло самостоятельно. Стоматолог выполнил весь объем работы, а привезенные экспедицией средства по уходу за полостью рта доставляли ему особое удовольствие. Он помолодел, посвежел, появились надежда и желание жить. Но лечение ещё не было окончено. Оно должно было продолжиться до начала лета.

Говоря о болезни графа, следует отметить, что Гилилов в своей книге о Рэтленде-Шекспире вопрос этот рассмотрел деликатным образом как опытный и мудрый человек. Указав на литературные, не очень точные, а намекающие высказывания, он как бы предоставил читателям самим понять суть болезни. А вот переводчик сонетов Шекспира Сергей Степанов «решил» эту деликатную проблему прямо, не побоявшись в своей книге назвать всё своими именами. И верить ему можно. Действительно, эта болезнь была неумолимым бичом тогдашнего общества. Что здесь поделаешь? Лечить. Но как? Никто не знал; никакие бальзамы и ртуть не спасали людей, а часто и отравляли их. Остается вспомнить, кто от неё умер или пострадал в разные времена. Назовём лишь некоторые имена с небольшими ремарками либо отступлениями.

Болезнь

Продолжение 1

Так, от этой болезни умер французский король Карл VIII (1470–1498). Возвращаясь с войсками после бесславного «завоевания» Неаполитанского королевства, которое он считал своей наследственной вотчиной, король решил по пути во Францию захватить Рим и свергнуть папу Александра VI (Борджиа), но заболел и спешно вернулся домой. Здесь он не сократил, а увеличил свои эротические аппетиты и вскоре умер от апоплексического удара в возрасте двадцати восьми лет. Болезнь поразила мозг. В ряд погибших от неё вносят французского короля Франциска I (1494–1547), приютившего изгнанного из Италии Леонардо да Винчи и покровительствовавшего ему. Вот почему портрет Моны Лизы Джоконды находится не в Уффици, не в Ватикане, а в Лувре. По этой же причине во Франции пребывает знаменитая золотая солонка Бенвенутто Чиллини, шедевр ювелирного мастерства всех времён и народов, подаренный художником королю.

В список входит и английский король Генрих VIII (1491–1547), отец Елизаветы I. В свое время он за преданную службу короне подарил предкам Рэтленда, которого лечит прорвавшаяся через вековую Границу Миров группа Гилилова, замок Бельвуар, один из красивейших в стране, и присвоил Мэннерсам (родовая фамилия его светлости) графский титул Рэтлендов, который восходит к Йорской линии Плантагенетов (Белая роза), наследников короля Эдуарда III (1312–1377). В ходе войны Алой и Белой розы (1455–1485) погибли многие титульные фамилии. Графства остались без них. Так случилось и с юным, почти мальчиком, графом Рэтлендом, сыном Ричарда Плантагенета Йоркского. На поле битвы между Сенделом и Уэнфилдом в 1460 году он был заколот лордом Клиффордом из ланкастерского клана (Красная роза). Шекспир в своей исторической пьесе «Генрих VI» с потрясающим сочувствием и пиететом, почти со слезами, описывает смерть этого юного графа, последнего из Рэтлендов, освободившего титул и земли для новых претендентов, по существу, для Мэннерсов. Шекспир вкладывает в уста умирающего Эдмунда Рэтленда фразу на латинском языке: «DI faciant laudis summa sit ista tuae!» В переводе она звучит так: «Да сделают это боги высшей твоей похвалой». Это единственная на названном языке фраза во всей пьесе характеризует невинную светлую душу юного лорда. Она звучит ключом к пониманию того, кто был подлинным Шекспиром. В одном из своих сонетов он завуалировано называет белую розу личным символом и возводит тем самым свою графскую линию к королевской Йоркской линии Плантагенетов.

Не возвращаясь более к королю Генриху VIII, несколько слов скажем о его дочери Елизавете I (1533–1603), которую лично знал, был принят при её дворе, неоднократно участвовал в беседах с нею наш больной Рэтленд. Она, например, в 1599 году издала персональный приказ о немедленном возвращении Рэтленда из Северной Ирландии, куда он самолично отправился воевать под командованием графа Эссекса (1568–1601). И это был не первый поход с человеком, который для Рэтленда, как и для его друга графа Саутгемптона (1573–1624), стал героем, символом храбрости и свободы слова. Тогда она подавлялась жестоко: тюрьмой, казнями. Отсюда преклонение молодежи перед смелостью Эссекса, его огромная популярность в народе. Связь королевы Елизаветы I с Эссексом известна. Он доводился ей двоюродным внуком, был её фаворитом, а в последние годы жизни монархини занимал высокие государственные должности, был Маршалом, то есть Командующим армии её Величества, и был ею казнен в феврале 1601 года. Ему шел тридцать третий год, а королеве – шестьдесят восьмой. Следы отцовской болезни просматриваются и в королеве; вот почему она не вышла замуж, не могла иметь наследников. Самым легитимным к трону в то время был только король шотландский Яков VI, сын Марии Стюарт, которую в 1587 году Елизавета I казнила, пресекая тем самым претензии своей двоюродной племянницы на английский трон. Умирая в 1603 году, она назвала своим преемником сына казненной ею шотландской королевы, больше назвать было некого, и, став королем Англии и Шотландии, Яков VI получил титул Якова I (1566–1625), который известен как основатель династии Стюартов и масонства в Англии; также и он не был свободен от этой болезни. Король отменил жестокие репрессии бывшей королевы по отношению к графу Рэтленду за его участие в мятеже Эссекса; полностью, как и близкого друга его светлости графа Саутгемптона, реабилитировал и восстановил во всех правах. Помилованию подлежали и другие лица, хотя пятеро казненных вместе с Эссексом чем-то напоминают пятерку наших повешенных декабристов.

И вот, на этом фоне кровопролитной войны в Северной Ирландии, казни Эссекса, страшной непоправимой для Рэтленда личной трагедии, ведь казненный ужасными палаческими ударами (первый из них отколол часть черепа, второй раздробил графу плечо) был не только кумиром и покровителем Рэтленда, но и приёмным отцом Елизаветы Сидни, дочери великого английского поэта Филиппа Сидни (1554–1586), сложившего свою голову за королеву ещё в 1586 году на голландской войне; Елизавета Сидни в 1599 году стала законной супругой Рэтленда и боготворила, как и он, своего отчима; на таком мрачном фоне массы ужасных событий, включая почти год заключения Рэтленда в Тауэре, Шекспир не посвятил королеве ни единой хвалебной строки, а в сонете 107 благословил в аллегорической форме её уход из жизни, восславляя мир и надежды, связанные с воцарением Якова I на английском престоле.

Здесь хотелось бы добавить: страна, что называется «кишела» поэтами. И каждый старался восславить свою живую, а потом и умершую государыню, и только Шекспир, слава которого уже была в расцвете, по-прежнему молчал. Поэты упрекали его за черствость по отношению к королеве. Но перед глазами Рэтленда-Шекспира стояла картина окровавленной и разбитой головы Эссекса, жестоко казненного по ее приказу. Эта картина осталась в его памяти на всю жизнь. Эссекс был его другом, покровителем, родственником. Здесь прослеживается прямая связь между Рэтлендом-Шекспиром и Эссексом. И связь эта закономерная и естественная. В поэме Шекспира «Феникс и Голубь» уже умершая к этому времени королева названа тираническим крылом хищной птицы, что вполне соответствовало её характеру, делам и такому отношению к ней Рэтленда, то есть Шекспира.

Однако вернемся к этой самой болезни, сославшись на два примера. Первый имеет отношение к французскому королю Генриху IV (1553–1610), его ещё любят называть Наваррой. Судя по литературным источникам, он болел венерическими болезнями; перенес очень тонкую и опасную хирургическую операцию, которая прошла успешно. Повторное заболевание в период разлада его с бывшим другом и соратником герцогом Бироном обошлось без вмешательства врачей. Но напряжённые отношения короля с Бироном остались без примирения; явная и прямая измена герцога, его бычье упрямство, когда для спасения жизни требовалось всего лишь покаяние перед королем, привели Бирона на плаху; примерно это совпало со временем казни Эссекса, чем похвалялась английская королева в беседе с французским посланником, демонстрируя свою волю и решимость в таком деле.

Среди друзей Генриха IV были герцоги Лонгвиль, Дюмен, Сюлли и многие другие. Но были и враги. За ними стоял Мадрид, возглавлявший Габсбургскую империю на континенте. И вот сработала подлая геополитика. После многих неудавшихся покушений на Наварру 15 мая 1610 года французский король был заколот в своей карете фанатиком-мистиком Равальяком, когда спешил осмотреть Арсенал и навестить больного министра финансов герцога Сюлли. Спустя несколько часов остывшее тело короля раздели для бальзамирования. И все допущенные к этому процессу увидели прекрасное тело человека с идеальными пропорциями всех его частей и элементов. При жизни он любил говорить: «Вы ещё обо мне поплачете». Жизнь этого короля наполнена такими событиями, коллизиями, которых хватило бы на тысячу коронованных лиц или правителей.

Советские историки никак не могли согласиться, что Генрих IV – великий король Франции, они не находили убедительных доказательств этого в его деятельности. Но тогда и Петра I не хвалили, а Николая I называли Палкиным, Николая II – Кровавым; Александра III Миротворца один весьма популярный в свое время исторический писатель с авантюрным уклоном в творчестве назвал единственным русским царём, умершим не от водки.

Выходит, Великую империю создавали сплошь цари-алкоголики. Все русские цари в советской историографии получили гнусные прозвища, а их деятельность оценивалась как антинародная. На Западе чтят своих правителей, но в отдельных поступках те люди бывают хуже варваров. Это мы ещё увидим на посмертной судьбе Генриха IV (Наварры) и кардинала Ришелье. Наварре ставят в вину многочисленные любовные похождения. Но когда представишь, что этот человек из 53 лет своей жизни почти 40 провел на коне и в битвах, создавая единое абсолютистское французское государство, завоевывая ему одно из доминирующих мест на континенте, то поражаешься духу его веры, выносливости, храбрости, политическому уму и другим качествам. Ему прощаешь эти любовные похождения, понимая, что то были узкие полоски жизни вне мучительных забот и смерти, то, что давало жить ему вообще. Видимо, это больше всех понял Генрих Манн, когда вник в жизнь и деятельность Генриха IV, написав о нем свою знаменитую книгу.

В целом судьба Генриха IV (Наварры) трагична и в посмертное время. Его гроб, как и других великих французских королей, во время буйств Великой революции (1789–1794) был выброшен из королевской усыпальницы Сен-Дени. Толпа революционеров с жадностью и страшным любопытством его окружила, впиваясь взглядами в содержимое, когда с гроба слетела крышка. И увидела: король и через 184 года после захоронения лежал в последней своей обители как живой, и его лицо было тождественно прижизненным портретам.

Но мало было вскрыть гробницу, святость которой как бы охраняет само небо и вечность, мало было выбросить тело Наварры, как и тела Людовика IX Святого, Людовика XIV Короля Солнца и других, в яму. Этого было мало! Один из революционеров отсек мёртвую голову Генриха IV кинжалищем, а обезглавленные останки полетели в грязь с известью. Потом он эту голову обработал до черепа и таскал по базарам; попадала она и на аукционы; какой-то художник написал с черепа портрет и торговал им. Не забудем, что подобным образом поступили и с останками великого реформатора Франции кардинала Ришелье: его голову гоняли, как футбольный мяч, по улицам революционного Парижа. И как тут не провести параллель с нашей революцией 1917 года, гражданской войной в России. При всей жестокости тогдашних событий никто не прикоснулся к усыпальницам русских царей ни в Кремле, ни в Петрограде. Когда входишь в царскую усыпальницу в соборе Святых Петра и Павла в Санкт-Петербурге и видишь эти надгробия-саркофаги, их молчаливые ряды в граните, мраморе, в чугунных кружевах решеток, то думаешь и о величии духа народа, о его святости и уме.

О посмертной судьбе Генриха IV Рэтленд знать не мог, но он приобщился к жизни французского двора в 1597 году, возвращаясь домой после длительного путешествия по континенту, при этом долго живя в Италии. Блистательный английский лорд познакомился с жизнью французского двора, с Маргаритой Наваррской, её фрейлинами, с вельможами и придворными. Тогда блистали Босомпьер, Лонгвиль, Дюмен, Бирон – все исторические лица. Рэтленд не мог долго задерживаться во Франции, так как спешил попасть в экспедицию Эссекса на Азорские острова. Но он оставил память о своем пребывании при французском дворе. В числе пьес Шекспира находим одну особую и неповторимую: «Бесплодные усилия любви», где присутствуют все названные и другие исторические лица в числе героев; где разлиты волны тончайшего юмора и остроумия; созданы комические ситуации, звучат великолепные монологи, в которых дается простор чувствам всех оттенков, а в диалогах сверкают изумрудами латинские слова и выражения вперемешку с итальянскими. В этой пьесе, как и в других, совершенно очевидна прямая связь наивысшей степени: Шекспир – это Рэтленд. Но как она возникла? Когда, где и почему? Об этом разговор впереди, а пока вернемся к этой самой болезни, чёрт её побери! Но ведь нужно довести до конца показательные примеры её разрушительной силы в человеческом обществе.

Болезнь

Продолжение 2

От этой самой болезни, согласно литературным источникам, умер король Англии Вильгельм III Оранский (1650–1702). Будучи штатгальтером (правителем) Голландии, он в 1688 году сверг с престола законного короля Англии и своего родственника Якова II, внука Якова I, чей портрет висит в кабинете Рэтленда и кто смотрел в замке Бельвуар шекспировские пьесы вместе с его хозяином и своими придворными. Особенно нравилась королю Якову I комедия Шекспира «Как вам это понравится», любил он и другие пьесы этого драматурга, смотрел их по нескольку раз. Судьба же Вильгельма III, при всех его блестящих полководческих данных, закончилась печальным падением с лошади и якобы воспалением лёгких. Но всему виной была, в конечном счете, эта самая болезнь. Король не имел наследников, а его супруга Мария, дочь свергнутого Якова II, помогая мужу в этом недостойном свержении своего отца с трона, умерла раньше (1694) и вошла в историю как Мария II королева Англии. Трон английский опустел; ближайшей к нему и вполне легитимной была родная сестра Марии II и вторая родная дочь свергнутого Якова II Анна. Она и стала королевой Англии. Годы её жизни типичны для того времени (1665–1714). Выйдя замуж за датского принца, она родила тринадцать детей, из них ни один не выжил: последствия болезни сказались и в потомках. На этом пресеклась династия Стюартов. Можно считать причиной её конечного поражения всё ту же болезнь. Она выкашивала и династии, и армии, и великих людей. О королеве Анне французский драматург Эжен Скриб (1791–1861) написал изумительную пьесу «Стакан воды», где почти нет вымысла; она вся наполнена историческими фактами и фамилиями в талантливом литературном исполнении.

Обратимся к более позднему времени, любимому нами девятнадцатому веку. Здесь сошлемся на несколько очевидных и прискорбных примеров. От этой болезни умер итальянский композитор Гаэтано Доницетти (1797–1848), написавший более семидесяти опер; по существу, он был учителем великого Верди. Когда в операх Доницетти сегодня поет Анна Нетребко, то это становится праздником, в котором её голос и красота возносят слушателя в небесную сферу, как пение и красота Франко Корелли (1921–2003).

Нельзя также обойти смерть французского писателя Ги де Мопассана (1850–1893). Он умер страшно: сифилисный паразит быстро проник в мозг; писатель сошёл с ума и был помещён в психиатрическую больницу. Его навестили друзья: Гюстав Флобер, Оноре де Бальзак, Анатоль Франс. Общение было только через замочную щель. Другого врачи не могли разрешить. Писатели увидели голого, заросшего волосами человека, который, бормоча что-то, на четвереньках пересекал палату из угла в угол. Это зрелище было ужасным, оно напоминало одну из картин ада. Вскоре Мопассан умер от апоплексического удара. Есть мнение, что от этой болезни сошёл с ума немецкий композитор Роберт Шуман (1810–1856). Болезнь длилась годами, а смерть настигла тоже в психиатрической больнице, поразив мозг композитора. Не миновала она и русских литераторов. Сын богатых сибирских помещиков Н. М. Языков (1803–1847) став, как сам он называл себя, «поэтом радости и хмеля», получал похвалы своему таланту из уст Жуковского и Пушкина, дружил с Гоголем, умер относительно молодым от мозгового сифилиса, хотя и лечился много, в том числе и в Италии.

Закончим данную тему ещё одним примером. Он из двадцатого, очень близкого нам века. От этой болезни в 1976 году погибает «стальной король» Америки Говард Хьюз. Нужно полагать, что возможностей у него для лечения было предостаточно. Напомним, что в 70-е годы он затратил немало средств для подъема советской подводной лодки ПЛ-547, затонувшей в Тихом океане, экипаж погиб; предположительно она столкнулась с американской; последняя с вмятинами пришла в один из японских портов для ремонта. Но ни деньги, ни новейшие лекарства, ни его былая голливудская слава и муза, прекрасная Ава Гарднер, – ничто и никто не помогли Хьюзу. Его, голого, на окровавленных простынях вынесли из личного самолета в Далласе и, погрузив в автомобиль, отправили в клинику, где он по форме и содержанию повторил судьбу Ги де Мопассана: сошёл с ума и был поражён апоплексическим ударом.

В заключение несколько слов скажем об итальянском городе Падуя. Здесь в 1596 году, будучи студентом знаменитого одноименного университета, граф Рэтленд совершенствовал свой латинский язык. Здесь же учились и датские студенты Розенкранц и Гильденстерн, хорошо знакомые его светлости молодые люди. Влюбленный до самозабвения в Падую, Рэтленд оставил память о своем там пребывании. В ряде шекспировских пьес его герои, что называется, топчутся в Падуе даже тогда, когда находятся в другом месте, для них оно тоже – Падуя. А датские студенты позже «засветятся» в шекспировском «Гамлете». Прибывший на учебу в Падую Люченцио, надо полагать граф Рэтленд, в комедии Шекспира «Укрощение строптивой» восторженно восклицает: «Сбылось моё заветное желанье увидеть Падую, наук питомник!»

Этот город славился и другим. Именно здесь врачи «набили руку» в лечении французской болезни. Это свидетельство Теофила Готье (1811–1872) доносится к нам из девятнадцатого века. Что было в конце шестнадцатого, когда, видимо, «рука» ещё не была «набита», а куртизанки правили бал в Италии, даже невозможно представить, хотя свидетельств предостаточно. Студент Падуанского университета английский лорд граф Рэтленд был умнейшим, а в области словесности и литературы – гениальным человеком, но в проявлении своих чувств – неосторожным юношей, о чём неоднократно сокрушались и отчего впадали в отчаяние герои в шекспировских пьесах. В сонетах это тоже отражено: «Пускай грехи мои сжигают кровь», «Все преступленья вольности моей…» (Сонет 109), «Любовь – мой грех» (Сонет 142), «Моя душа, ядро земли греховной…» (Сонет 146). Гилилов об этом знал. И он точно знал, что Рэтленд – это и есть подлинный Шекспир, теперь уже «догорающая свеча», в основном одиноко заканчивающая свой короткий жизненный путь в замке Бельвуар. Гилилов рвался сюда мыслями и чувствами, чтобы помочь этому человеку, облегчить его физическое состояние, а то и вылечить, продлить жизнь мировому светочу литературного Олимпа. Именно Шекспиру-Рэтленду он посвятил свой монументальный многолетний труд «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса». Великие Владетели временных пространств и эпох знали об этом, вот почему их конкурс на спасение Рэтленда дошёл до Московии, и экспедиция Гилилова прибыла осенью 1610 года в резиденцию его светлости – замок Бельвуар.

Эти и последующие события, как мы понимаем, произошли здесь в виртуальном формате, тем не менее во многих аспектах их содержание правдиво, что подтверждают литературные свидетельства и логика развития.

Гилилов