XX век Лины Прокофьевой

Прокофьев работал, поступаясь иной раз столь любимым утренним купанием. Пташка не боялась холодной воды, самоотверженно пускалась в плавание, и кончилось всё тем, что оба заболели. У Прокофьева снова начались отчаянные головные боли, а Пташка простудилась. Но теперь появилась панацея от всех болезней: миссис Гетти. Сергей и Лина написали ей, прося заочной помощи.

Миссис Гетти написала: «Не думайте о боли, и она не будет думать о вас», привела страницы книги. Супруги послушно штудировали эти страницы. И что же? Голова прошла, что редко случалось раньше. Пташке же скорее всего помогло повышение температуры воды в океане, которая поднялась до 21 градуса.

Лечила она и Святослава. Способ был не вполне традиционным – пить сырую воду. Прокофьев писал, что Святослав был вялым, но вёл себя превосходно.

Прокофьев продолжал штудировать Christian Science, его взаимоотношения с Кантом, Ветхим Заветом, естественными науками.

Миссис Гетти помогала Лине и в её концертной деятельности, учила избавляться от волнения, свойственного всем артистам перед выходом на сцену. Она говорила Лине: «Пойте как если бы для Бога». Этот совет Прокофьев запомнил и пользовался им и сам.

Супруги, страстные любители путешествий, совершали поездки, на автобусе, на парусной лодке с мотором. О Святославе Прокофьев пишет:

2 сентября 1924 года

«Святослав всегда мне улыбается и в общем меня любит, вероятно, главным образом, за красную полосатую куртку и очки. Par contre, ненавидит одетого в белое аптекаря, к которому его возят еженедельно взвешиваться, однако, если я снимаю куртку и остаюсь в белой теннисной рубашке, он начинает дико орать, так как принимает меня за аптекаря.»

Сергей и Лина с тоской думали о возвращении в тесную парижскую квартирку на улице Чарлза Диккенса, как вдруг случилось настоящее чудо: в Бельвю, под Парижем, сдаётся огромная зимняя дача!

Осенью 1924 года всей семьёй переехали в загородный дом, о котором Лина пишет, что в нём было множество комнат и огромный сад, разнообразный и интересный, с урнами и саркофагами, хорошая оранжерея. Одна ваза понравилась Прокофьеву, напомнив ему скифские сосуды. Для Марьи Григорьевны и Святослава нельзя было и мечтать о лучшем. Сергей Сергеевич всегда предпочитал жизнь за городом, а Париж, в который ему часто приходилось ездить, был рядом. Лина пишет, что по воскресеньям приезжали гости из Парижа: композиторы Орик, Мийо, Пуленк, Онеггер, Соге, художники Петров-Водкин, Николай Бенуа, пианист Боровский.

На этом славном перечислении остановимся на минутку. Само собой разумеется, что в таком сонме разноодарённых личностей, (Рахманинов НИКОГДА не участвовал в интригах и был одержим только одной идеей – помогать уступавшему ему в таланте Метнеру, что и делал, всю жизнь чувствуя себя виноватым перед ним), всё было безоблачно. Пробегали тени, разражались грозы, перегруппировка сил то и дело происходила по непонятным Прокофьеву причинам. Прокофьев в отношении к музыке коллег всегда руководствовался исключительно музыкальными соображениями, он безошибочно и честно судил о музыке, – и если кому-то показались бы неблизкими его суждения, они всё равно были чисто музыкального происхождения. Рискну предположить, что единственное оружие Прокофьева – его музыка – не всегда убедительно на коротких дистанциях, и в ряде случаев внезапные перемены в отношении к нему коллег бывали связаны с коньюнктурными обстоятельствами, – Прокофьев не понимал, что происходит, терялся в догадках, огорчался. Впрочем, как же без этого? По соседству с гением многие чувствуют себя неуютно. Пташка своей преданностью была ему всегда верной опорой. Она самозабвенно любила музыку Прокофьева.

Лина рассказывает, что Сергей особенно дружил с Франсисом Пуленком. Оба обожали шахматы и бридж. Перед исполнением своих концертов Прокофьев всегда репетировал их с Пуленком на двух роялях: Первый, Второй, Третий и Пятый концерты для фортепиано с оркестром они проигрывали целиком, – Пуленк исполнял партию оркестра. Для Прокофьева это было необходимым повторением перед исполнением, для Пуленка – прекрасным музицированием с композитором, которого он ценил чрезвычайно высоко, а для Лины неизъяснимым удовольствием слушать любимую музыку.

12 декабря 1924 года

«Кончина мамы, у меня на руках, в 12.15 ночи на тринадцатое декабря.»

В начале января 1925 года Прокофьев возвращается из Польши в Бельвю: «в пять часов Париж, и очень нежная встреча с Пташкой, приехавшей на вокзал. Отправились в Бельвю».

В марте Сергей Сергеевич и Лина в отличном настроении поехали в Кёльн, где ставилась опера «Любовь к трём апельсинам». Первые репетиции проходили под фортепиано. В зале в это же время шли световая и декорационная репетиции. Прокофьев нашёл, что в кёльнских декорациях больше юмора, оперу же сократили на один антракт и разделили ровно пополам. 11 марта проходила уже генеральная репетиция, и Прокофьев обратил внимание на сценическую сторону выступления хора, который своей игрой (не только пением, как в Чикаго) принимал участие в действии. Каждый хорист играл в меру отпущенных ему возможностей, – Прокофьев почувствовал руку режиссёра, любящего своё дело.

Премьера. В первом акте Прокофьев находится в ложе с Линой, но поближе к единственному антракту его просят пересесть в ложу рядом с оркестром, чтобы оттуда кланяться. Однако реакция была сдержанная, и Прокофьев немного огорчился. Ему объяснили, что немецкая публика несколько огорошена, а в антракте они поговорят между собой, и потом будет успех. Так и оказалось. По окончании оперы раздался гром аплодисментов, и по подсчётам критиков Прокофьев вышел на вызовы двадцать раз.

Супруги едва ли не больше всего любили путешествовать, и этой своей страсти не изменяли до наступления мрачных времён уже в СССР.

Запись в «Дневнике» от 22 марта 1925 года.

«Встали в 6.30 и отправились с Пташкой в Monte Carlo. Оделись ради юга легко и потому дрожали от холода. Из Парижа в девять утра с отличным рапидом, одним из самых скорых поездов Франции, и в 9.30 вечера в Марселе, где заночевали. Немного походили по улицам, глядя на пёструю портовую толпу: матросов, африканцев, кокоток etc.»

На другой день продолжили путешествие, проехали Канн, Ниццу, не отрываясь от окон. Напрасно было ждать в это время южного тепла, было прохладно и моросил дождь. В отеле был прекрасный вид на море, которое, по словам Прокофьева, было синим даже в серую погоду. Вечером гуляли и сидели в вестибюле казино, наблюдая за выходившими оттуда людьми, старались по выражению лица угадать, выиграл или проиграл тот или иной посетитель. «Впечатление тяжёлое: многие выходили в трансе, шаркая ногами, ничего не видя; ужасные старухи…».

Однако не все путешествия проходили в идиллической обстановке. Всё же характеры у супругов были разными (недаром Сергей Сергеевич уповал на Christian Science), да и Лина не была ангелом, вспыльчивая, резкая, и, как это часто бывает, присутствие третьего человека (три – в общении очень плохая цифра) вносило лишнее раздражение. Племянник Владимира Набокова, композитор Николас Набоков, большой друг Лины, живо описал в своих воспоминаниях одно из так называемых «гастрономических путешествий». Кажется, он не вполне справедлив к Сергею Сергеевичу, упрекая его в отсутствии интереса к статуям и соборам. Всё же какая-то часть атмосферы передана. Не исключаю, что реакции Сергея Сергеевича были вызваны протестом против всяческой восторженности.[20 - Nicolas Nabokov – cousin de Vladimir Nabokov. «Cosmopolite» // Mеmoire traduits de l'anglais (Etats-Unis) par Claude Nabokov // Claude Nabokov // Mеmoire du Libre, 2002 // ГАСТРОНОМИЧЕСКИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ.]

«У неё была слабость к симпатичным маленьким трактирам в живописных окрестностях, среди зелёных холмов или притулившимся к очаровательным пригоркам, а он предпочитал останавливаться в городах, в самом лушем отеле, рекомендованном гидом Мишлин. Ни музеи, ни замки, ни катедрали его совершенно не интересовали. И так как мы должны были строго следовать тому, что он называл „правильным ритмом“ и пр., у него становился совершенно непроницаемый и индиферентный вид при любом нарушении. Всё, что он сказал о Шартрском соборе, было: я всё время задаю себе вопрос, как это им удалось взгромоздить эти статуи так высоко, чтобы они не упали. Но когда ему в руки попадало меню, он совершенно преображался и начинал заказывать для нас „блюдо дня“, по специальности того или иного дома и выбирал вина по карте. Надо сказать, что Прокофьев водил машину неровно: то он вёл с чрезмерной осторожностью, очень медленно, то вдруг внезапно дёргал машину с места.

Мы путешествовали в его маленькой новой машине по дорогам Франции, и всё наше путешествие было разделено на отдельные этапы. Он сообщил, что на другое утро мы должны выехать в 9.30 и ни одной минутой позже. И так как мы с Линой Ивановной хотели посетить дом, где родилась Жанна Д'Арк, музей и базилику, мы договорились встретиться с ней в 8.30, пока Прокофьев брился. Посмотрев все уродливые памятники, мы прибыли к монструозной базилике и между прочим в крипте этой базилики нашли очень интересную достопримечательность города, подаренную Музею Жанны Д'Арк маршалом Кохом: редкие монеты, в том числе серебряные русские времен Петра Великого и его дочери Елизаветы. Мы покинули крипт чуть позже 9.30 и помчались к отелю, зная, что нас ожидает. Прокофьев в самом деле ждал нас зелёный от злости. Во время взрыва его гнева Лина Ивановна расплакалась, это обозлило его ещё больше и он начал кричать: „Что это за манера? – кричал он, – и за кого вы меня принимаете? Я просто ваш слуга, чтобы выполнять ваши приказы. Можете взять свой чемодан и сесть на поезд.“ Это продолжалось полчаса, в течение которых портье с олимпийским спокойствием заряжал аккумулятор и готовил машину. Мы снова пустились в дорогу. Я сидел рядом с Прокофьевым впереди. Никто рта не раскрывал. Он хранил ещё большую непроницаемость, чем обычно, крайне недовольный, на заднем сиденье его жена плакала горючими слезами и не могла остановиться. Час прошёл в этой приятной атмосфере, пока я не повернулся к Прокофьеву и не сказал ему: „Сергей Сергеевич! Ну хватит! Или прекратите всё это немедленно или действительно остановите машину в следующем городе. И я сяду на поезд.“ Он не ответил, потом на его лице появилась улыбка, и он сказал: „Да, забавно, не правда ли?“

Пунктуальность Прокофьева обросла множеством мифов.

Святослав Сергеевич рассказывает: „По возрасту Набоков ближе к папе, хотя разница между мамой и папой всего шесть лет. Набоков описывает в своей книге, как однажды встретился с папой на улице, и Прокофьев пригласил его пройтись. Он выработал маршрут прогулки (обход всего комплекса Инвалидов с остальными зданиями), давал комментарии и когда они возвратились домой точно или на несколько секунд раньше, папа был очень доволен. Тогда как раз изобрели такой инструмент – шагомер – и папа им очень увлекался“».

Полное счастье испытывали супруги во время путешествий с приезжавшими из Москвы друзьями Сергея Прокофьева, Асафьевым и Ламмом[21 - Ламм Павел Александрович (1882–1951), музыковед, текстолог, пианист.]. С ними Сергей и Лина ездили по Швейцарии и Франции. Восторги разделялись, чувства и мысли всех участников сливались в унисон. Прокофьев и Лина были счастливы доставить удовольствие друзьям, а те платили сторицей своей способностью восхищаться, удивляться, радоваться.

Впервые после двухлетнего перерыва Лина начала выступать в концертах. В мае она пела в Льеже. Приехали туда шестого мая, а концерт был седьмого. В первом отделении Сергей Сергеевич играл «Картинки с выставки» Мусоргского, во втором Лина пела романсы. Прокофьев был сравнительно спокоен, Пташка очень волновалась и не дотягивала ноты в романсах Прокофьева, русские же романсы исполнила удачно и имела большой успех. Прокофьев пишет, что не меньше чем у него самого. Критики единодушно хвалили её, музыку Прокофьева недопоняли.

24 мая Прокофьевы устраивали последний приём в Бельвю, так как истекал срок контракта, и хозяин торопил. Гостями были Пташкины американки и итальянцы, М-ме Кусевицкая, Дукельский. В центре внимания находился Святослав, который только-только начал ходить самостоятельно. Кусевицкая дразнила Прокофьева, говоря, что Святослав красивее него. Потом поехали все вместе к Боровским.

Дни напролёт Прокофьев работал, сочинял, корректировал, играл, концерты с исполнением его новых произведений происходили чуть ли не каждый день. Невозможно было найти время, чтобы переехать! И вот наконец:

2 июня 1925 года.

«Утром колоссальная укладка и к двенадцати часам выехали в грузовом автомобиле, нагруженном двадцатью пятью вещами. Поселились 32, rue Cassette; у нас очень хорошо, большая комната, у Святослава и няни – маленькая.

Пташка мечтает о квартире в Париже, чтобы иметь постоянный угол, а то эти переезды действительно мучительны. Я хотел бы под Парижем кусок земли в 3000 кв.м., с небольшим домом.»

Денег на такую покупку не было, но Прокофьев мечтал получить их после поездки в Америку.

А пока идя навстречу пожеланию Дягилева сделать балет о Советской России, Прокофьев написал «Стальной скок». Прокофьев сочинял либретто вместе с художником Якуловым, – работа была трудной, одно время казалась обречённой на неудачу. На горизонте появился вездесущий Эренбург, но сотрудничество с ним не состоялось. Якулов всё же справился, Дягилев одобрил замысел, Прокофьев работал не покладая рук и к сентябрю закончил балет в клавире.

Следуя день за днём за жизнью семьи Прокофьева, ощущаешь, насколько же это была счастливая жизнь, полная, насыщенная всем, что вносит смысл и красоту в творческое, семейное и дружеское сосуществование. Прокофьев был широко признан как композитор, пианист, дирижёр – европейский, американский, русский. Он находился в плодотворнейшем периоде своего творчества. Из-под его пера появлялись на свет всё новые и новые произведения, во всех жанрах музыкального искусства, оперы, балеты, фортепианные и скрипичные концерты, фортепианные пьесы, камерные и вокальные сочинения, исполненные новизны, мелодизма, остроумия. Они звучали во множестве стран, на самых известных сценах мира. Рос Святослав, в семье царила любовь, преданность, взаимопонимание. Лина искала свои пути на сцену, ей сопутствовали и удачи, и неудачи. Важной частью жизни были и постоянные радости общения с природой, домашние спектакли, встречи с самыми выдающимимся современниками, с друзьями, которым Прокофьев и Лина оставались преданы на протяжении всей жизни.

Перед американскими гастролями Прокофьев отправился в Голландию, а жена осталась ещё на шесть дней: уроки, туалеты и укладывание вещей. Всё имущество надо было уложить в три сундука, два ящика и несчётное количество чемоданов. «Господи, когда же у нас будет постоянный угол?» У Прокофьева болело сердце, он искал помощи, и снова небезуспешно, в Christian Science. Потом приехала Пташка, и хотя встреча была очень нежной, но жена была нервная и усталая.

В самом конце 1925 года Сергей и Лина отправились в Америку. Переезжали через океан на французском пароходе «Де Грасс». Пароход качало, дул холодный ветер. Но супруги не теряли бодрости духа. Прокофьев работал над переложениями для фортепиано, отвечал на письма, принял участие в шахматном турнире и выиграл все партии. Тут же честно сообщается, что противники были слабыми. Пташка перенесла качку хорошо. «За ней пытались ухаживать буквально все мужчины, включая капитана», – с гордостью сообщает Прокофьев.

Вечером были танцы и костюмированный бал, но Лина настолько устала от очередной укладки сундуков, что супруги немного повздорили. Лина сказала даже, что лучше никуда бы не ездила.

На другой день наступал Новый 1926 год, на этот раз в Нью-Йорке.

Глава пятая

Гастроли в США в 1926 году. Поездка в СССР в 1927 году

«Нет другого города, кроме Нью-Йорка, который так красив, когда к нему подъезжаешь, – пишет Прокофьев. – Как всякие добрые русские из обиженных эмигрантов, мы чувствовали некоторое волнение перед паспортным контролем, но всё обошлось легко».

В отеле были уже приготовлены апартаменты, а Стейнвей позаботился об инструменте, который уже ждал там Сергея Сергеевича и Лину.

Отправились гулять. Общее ощущение, сложившееся у супругов: сытость, богатство и некоторая безвкусица. Лина, истинный знаток моды, так жаждавшая вернуться в Нью-Йорк, была совершенно поражена кричащей одеждой дам.

Выяснилось, что ей тоже оплатили дорогу, из этого следовало, что она примет участие в концертах. Она не была уверена в этом перед поездкой, но теперь очень обрадовалась, и муж был рад за неё, хотя, как он, не без юмора отмечает: «турне будет беспокойным, и всё настроение будет зависеть от того, как будет звучать наш голос».

В предвидении концертных треволнений усталая Лина сразу же по приезде отправилась в Aeolian Building, где находилась читальня Christian Science, чтобы на родине этого учения ей порекомендовали наставника. Оказалось, что там было не принято оказывать предпочтение одному перед другим, и Лине дали список тех, кто находился в том же здании, состоявший из двенадцати человек. Она растерялась: кого выбрать? Случайно попала к Worran Klein. Он решительно отличался убеждённостью и убедительностью от представительниц Христианского Учения, с которыми она общалась в Париже. Прокофьев тоже решил посетить его.

Поход к Клейну оказался необыкновенно удачным, Прокофьев был поражён его идеей и свою подробную запись об этом визите заканчивает такими словами: «Ушёл я от него очень бодрый и, идя по 5-й авеню, думал, что Нью-Йорк не только городит механику, дома и доллары, но таит и настоящие идеи».

Прокофьев не раз возвращается к тому, что стал спокойнее чувствовать себя перед концертами: «Я не волновался! Какое счастье! Это Клейн».

Прокофьев выступал в Америке и с симфоническими оркестрами, и с сольными программами, которые проходили более чем успешно. Он описал в своём «Дневнике» все концерты, в том числе и те, в которых принимала участие Лина.