Модернизация и культура

Интерес к Попперу обусловлен широко распространившимися сейчас социальными технологиями, на которые возлагаются большие надежды. Распространение этого мы видим и в концепции частичных модернизаций, возобладавших в России. Дело доходит до того, что, если некоторые учреждения и институты не производят услуг, они признаются нерентабельными. В этом корень реформирования Российской академии наук и недоверия к фундаментальному знанию.

В ответ на это стоит заметить, что наибольшие проблемы могут лежать в сфере ценностей, в разрыве поколений, в криминализации, в росте агрессии. Эти проблемы возникают как раз в большей мере из-за отсутствия целей и идеалов общества, из-за отсутствия пути в современность. Их технологические преодоления не могут быть подобны инженерным. В работе В.Г. Федотовой «Хорошее общество» показано на основе концепции П. Бергера и Т. Лукмана значение диагностики проблем и феноменологических процедур работы с сознанием, получивщих название «социальное конструирование реальности»[17 - Федотова В.Г. Хорошее общество. М., 2005.]. Эти процедуры разработаны ими в феноменологической социологии: хабитуализация (опривычнивание), типизация (разделение объектов на классы, разделение плохого и хорошего), институционализация (воплощение идей в общество), легитимация (передача следующим поколениям)[18 - См.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995.]. Феноменологические процедуры нельзя назвать инженерными, поскольку они обеспечивают работу с ценностями и когнитивными факторами, с культурой, но они создают реальные возможности преобразования общества. В этом отношении можно также указать на российский суррогат использования термина «модернизация» в качестве идеологемы, которая теряет смысл из-за ее формального, корыстного или некомпетентного употребления людьми, которые не изучили ни одной истории модерниации ни в одной стране, ни одной ее теории, просто конъюнктурно переименовали свой лексикон, в который прежде входили такие слова, как «изменения», «преобразования», «развитие» и пр.

Сегодняшним способом совмещения целей, идеалов общества, направленных преобразований, социальной поэтапной инженерии и технического развития одновременно является модернизация как процесс осовременивания общества в целом, которое включает создание благоприятных инноваций и инновационное развитие всего общества, способствующее его преобразованию и преображению.

Модернизация – это стремление не к совершенному обществу, которое действительно является утопией, а к современному обществу. Современное общество не совершенно, но его главные идеи почти те же, что у Поппера: свободный и ответственный индивид, демократия, идеи будущего страны и улучшение особо острых проблемных ситуаций способом конкретной социально-технологической деятельности и другими методами. В сегодняшней российской практике модернизация рассматривается преимущественно как технико-технологический процесс, оставляя за бортом целостность этого процесса, его направленность на изменение всех сфер.

Предлагаемая работа и посвящена модернизации как целостному преобразованию общества.

В.А. Колпаков, В.Г. Федотова

Введение

Вызовы модернизации и модернизационной теории

Объявленный Россией курс на модернизацию продолжает традиционную для страны линию развития, начатую Петром Первым, который осуществлял модернизацию в военно-технической сфере (чтобы не быть колонизированными Западом), Александром II – в социально-политической (чтобы войти в семью европейских наций) и большевиками – в попытке построения принципиально нового общества (как обходной маневр ускоренного развития, перехода из аграрной стадии в промышленную).

Поэтому сегодня говорить о технико-экономической модернизации России, задачи которой безусловно назрели, как о чем-то, чего мы еще не проходили, и о модернизации и капитализме без знания теорий и истории капитализма и модернизации – значит наступать на старые грабли: не знать того общества, в котором живем. Технико-экономическое переустройство сегодня не может быть осуществлено при потере обществом труда, при наличии конфликта ценностей, росте девиаций и коррупции, неудач в реформе образования и науки. Модернизация – процесс, который нельзя изолировать от социально-культурных преобразований. Она не может быть построена исключительно на идеях экономического роста, хотя сегодня к быстрому экономическому росту подключилось множество посткоммунистических стран и стран Азии. Опираясь на научные исследования ш. Айзенштадта, З. Баумана, У. Бека, П. Бергера, П. Вагнера, К. Поланьи, С. Лэша, Ю. Хабермаса, С. Хантингтона, Р. Мюнха и других известных исследователей, включая многих российских, на которых будут даны ссылки, Пихоя показала в своих исследованиях, что эволюция современности (модернити) происходит следующим образом: от первой либеральной современности XIX века, через разрывы, кризисы и Первую мировую войну ко второй организованной современности большей части XX века – с 1920-го по конец 1960-х годов. И далее мной вводится понятие третьей современности XXI века, обозначаемой как новое Новое время для незападных стран, когда эти страны вступают в эпоху, которую Запад прошел с наступлением Нового времени, но уже при значительном влиянии фактора культуры[19 - См.: Федотова В.Г., Колпаков В.А., Федотова Н.Н. Глобальный капитализм: Три великие трансформации. Социально-философский анализ взаимоотношений экономики и общества. М., 2008. С. 133–357.]. Модернизация модернизирующихся ныне стран перестала быть догоняющей Запад и, хотя предполагает вестернизацию и не отказывается от усвоения любого другого позитивного опыта, в том числе истернизации, ее главный смысл – решение проблем своей страны, инновационное развитие не только в технико-экономической сфере, но и в сфере социальной, культурной, этической, в сфере формирования современного человека и пр.

Капитализм в истории всегда рассматривался критически. Это не значит, что он всегда отрицался, ибо явно проявлял как позитивные, так и негативные стороны. К. Маркс, который был революционным критиком капитала, тем не менее признавал его цивилизующую миссию, не говоря уже о М. Вебере и многих других исследователях капитализма. И вот сегодня критика возобновилась, ее стало больше. Правда, эта критика не носит революционного характера. Она не направлена на уничтожение капитализма, но в отношении значительного числа его аспектов исходит из посылки о возможном конце капитализма. Например, американский исследователь И. Валлерстайн предполагает три траектории, которые возникнут, если капитализм все-таки придет к своему закату. Первая – неофеодализм, в котором возможны персонифицированные суверенитеты, режимы с высоким уровнем техники, эгалитарные системы. Вторая траектория, как ни странно это прозвучит, – «демократический фашизм». Это не ошибка в переводе. Имеются в виду режимы, похожие на кастовые системы с эгалитарным распределением, которое коснется примерно пятой части мирового населения. И дальше он предполагает третью возможность – радикального всемирного порядка, отличающегося децентрализованностью и высокой эгалитарностью. Я, как и соавторы только что упомянутой книги «Глобальный капитализм: Три великие трансформации», принадлежу к тем людям, кто исследовал капитализм с чисто научных позиций, не связывая его будущее с политизацией, с моральными аспектами. Мы рассмотрели, как он возник, реализовался, и, конечно, увидели и достоинства, и пороки капитализма. Но когда знакомишься с прогнозами Валлерстайна, хочется вернуться к капиталистической модернизации из-за пугающих вариантов опасного будущего, которые им описаны. И кажется даже, что лучше оставить возможности для улучшения капитализма, чем встретиться с новой квазифеодальной реальностью.

Если мы зададимся вопросом, была ли альтернатива капитализму и социализму в истории, то ответ состоит в том, что альтернатива такая была. Ее носителем являлась социал-демократия, представлявшая собой взаимовыгодный контракт власти, бизнеса и наемных работников об условиях их взаимодействия. Это оказалось наиболее благоприятным для населения, но глобализация способствовала тому, что капитал стал убегать туда, где выгодно. Налоговая база социал-демократии, за счет которой осуществлялось справедливое распределение, ослабла. Вопрос же о социал-демократии в масштабе глобального капитализма пока может ставиться только абстрактно. Мы долгое время относили социал-демократические страны к капитализму. На деле социал-демократии обеспечивают высокий уровень социальных гарантий, качества жизни, справедливости и соответствия этическим нормам. И альтернативой социализму могла бы быть социал-демократия, но она осуществилась только в тех странах, которые определялись как капиталистические. СССР не пошел по данному пути, а он мог бы осуществить реальную конвергенцию капитализма и социализма.

Капитализм всегда считался основной чертой современности (modernity), следствием модернизации и ее ядром, ведущей практикой современности, существующей на всех ее этапах[20 - Ту Вэймин. Множественность модернизаций и последствия этого явления в Восточной Азии // Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. Под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона. М., 2002. С. 237–251; Чугров С.В., Карелова Л.Б. Ту Вэймин и новое конфуцианство // Полис. 2012. № 1. С. 188–189; Ту Вэймин. Подъем конфуцианской Восточной Азии: истоки и исторический смысл // Там же. С. 7–25; Ту Вэймин. Разные взгляды на современность о сущности восточно-азиатской модели современности // Век глобализации. 2014. № 4 (13). С. 3–12.]. Но сегодня количество точек зрения по вопросу соотношения капитализма и модернизации очень велико. Оно увеличилось после 1970 года, который оказался рубежным в связи с поколебленными в своей устойчивости чертами развития: переменами капитализма на Западе, экономическим ростом Японии и других азиатских «тигров», либерализацией коммунизма. Дальнейший распад коммунистической системы, переход Запада в постиндустриальную информационную стадию или в стадию высоких технологий, вызовы, идущие от Китая и Индии, создали новый взгляд на капитализм и модернизацию как многообразие, в котором складываются и неоднозначные отношения, и неодинаковое протекание самого процесса модернизации.

Социальные теоретики выделяют по меньшей мере четыре типа отношений капитализма и современности: капитализм и современность как прочно связанное и переплетенное социальное образование; современность как самое многообещающее явление, которому капитализм не дает завершиться, становясь причиной многообразных форм современности; капитализм и современность – сосуществующие, но аналитически различные социальные образования; есть страны, развитие которых обеспечено капитализмом (например, Англия), и есть страны, в судьбе которых наибольшую роль сыграла модернизация, например политическая модернизация (США, Франция, в особенности велика роль Великой Французской революции в этой стране)[21 - Wagner P. Modernity, Capitalism and Critique // Thesis Eleven. 2001: P. 66. http://the.sagepub.com. P. 3–4; Idem. Moderne als Erfahrung und Interpretation // Eine Neue Soziology der Moderne.Konstanz: UVK Verlagsgesellschaft / 2009.].

Мировой экономический кризис не закончился и, очевидно, закончится не скоро. Меньше всего от него пострадал Китай, настолько меньше, что китайское правительство приняло решение несколько ограничить экономический рост. Для чего? Как показывает известный ученый Ту Вэймин, в Китае все время решали вопрос о том, как преодолеть следующие альтернативы: «традиционное и современное», «локальное и глобальное», «капиталистическое и социалистическое»[22 - Ту Вэймин. Указ. соч.]. При всей идеологической ориентации на социализм там имеются элементы такого развития, которые характерны для капитализма. Про глобализацию писали, что это победа капитала над национальными интересами незападных стран, в том числе и я так думала. Но Китай сразу ринулся в глобальный рынок и сумел использовать его в интересах своей страны. И вот сегодня, когда чувствуется, что глобальный рынок – это источник конфликтов, связанных с экономическим кризисом, в Китае стараются перенести часть продаж внутрь самого Китая.

Экономический кризис вызвал новую волну критики капитализма. Н. Саркози однажды заявил, что пора подумать о преимуществах социализма перед капитализмом. Многие восприняли это всерьез. Но они не учли того, что во Франции сильны социалистические силы и левые партии и потому Саркози сделал кивок в адрес этих сил, которые за ним не шли, желая продемонстрировать себя как президента всех французов, а не их части. Но потом произошло событие, о котором заговорил весь мир. Казалось бы, событие не такое значимое, но оно было воспринято очень серьезно. Я имею в виду социологическое обследование немцев и австрийцев об их отношении к капитализму. Результаты опубликовал журнал «шпигель». Немецкая журналистка в «Российской газете» пишет: исследование показало (это было социологическое исследование), что в кризисные времена люди стали подвергать сомнению перспективу ориентации преимущественно на экономический рост, они стали больше обращать внимание на негативные стороны капитализма, особенно в сфере угроз окружающей среде и социальной поляризации населения. И вот эта журналистка сообщает, что от представителей фонда Б.Ф. Этцеля, проводившего опрос, удалось узнать, что девять из десяти опрошенных хотят улучшить существующий экономический порядок. Каким образом? На первом месте стоит защита природы, на втором – рациональное отношение к ресурсам, на третьем – социальная справедливость. В «шпигеле» я нашла, что

/

всех респондентов говорили и о своей ответственности, о своей готовности изменить привычки, стиль жизни для улучшения экономического устройства. Например, меньше пользоваться автомобилем, реже летать на самолете, аккуратно обращаться с мусором, утеплять свое жилье, пользоваться альтернативными источниками энергии пр. Они не хотят старого капитализма, но не мечтают и о социализме. Их альтернатива – это включение в модернизационный проект не только экономического роста, но и многих других параметров, имеющих социально-гуманитарное, экологическое, этическое содержание. Но будет ли это тогда соответствовать капитализму? Или можно будет считать, что капитализм стал другим?

Теперь хотелось бы изложить некоторые соображения о будущем капитализма и социализма. Термин «социализм» довольно давний. Он был выдвинут П. Леру и социалистами-утопистами Р. Оуэном, А. Сен-Симоном, ш. Фурье. А с термином «капитализм» дело обстоит совершенно иначе. А. Смит, классик буржуазной политэкономии, не употреблял термин «капитализм». Он выдвинул трудовую теорию стоимости и обосновал значимость рынка. Но при этом он часто сравнивал рынок Англии с рынком Китая. В Китае Смит нашел преимущества огромного человекоемкого рынка, отмечает упорство китайцев в труде и дешевизну рабочей силы, способность китайцев производить и продавать огромное число товаров. А в Англии рынок маленький, считал он, его человекоемкость невелика, возможность продавать меньше. Поэтому нужно, полагал Смит, объединение рынков европейских стран и нужны машины, которые могли бы сравниться в работе с производительной емкостью китайского общества, обеспеченной огромным числом работающих людей. Маркс тоже не употреблял термин «капитализм», хотя говорил о капиталистическом производстве, о капитале. Он говорил о «буржуазном обществе», об «обществе вещной и личной зависимости». Он конечно же имел в виду капитализм, но сам термин не принадлежит Марксу. Проницательный социолог Р. шпакова утверждает вслед за ведущими экономистами и социологами, что впервые в западной литературе этот термин применил В. Зомбарт в 1902 году в работе «Современный капитализм». Именно Зомбарт повлиял на обращение М. Вебера к проблеме специфики современного западноевропейского капитализма, а не наоборот. Понятие «капиталистический дух» впервые употребил Зомбарт, а не Вебер.

Но в России, как мы знаем, В.И. Ленин в труде 1894 года «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» использует термин «капитализм». Ленин опубликовал работу «Развитие капитализма в России» в 1898 году, т. е. тоже раньше книги Зомбарта. Здесь Ленин пишет: «Развитие товарного хозяйства ведет таким образом к увеличению числа отдельных и самостоятельных отраслей промышленности; тенденция этого развития состоит в том, чтобы превратить в особую отрасль промышленности производство не только каждого отдельного продукта, но даже каждой отдельной части продукта; – и не только производство продукта, но даже отдельные операции по приготовлению продукта к потреблению. При натуральном хозяйстве общество состояло из массы однородных хозяйственных единиц (патриархальных крестьянских семей, примитивных сельских общин, феодальных поместий), и каждая такая единица производила все виды хозяйственных работ, начиная от добывания разных видов сырья и кончая окончательной подготовкой их к потреблению. При товарном хозяйстве создаются разнородные хозяйственные единицы, увеличивается число отдельных отраслей хозяйства, уменьшается число хозяйств, производящих одну и ту же хозяйственную функцию. Этот прогрессивный рост общественного разделения труда и является основным моментом в процессе создания внутреннего рынка для капитализма». Рынок для этих товаров развивается вследствие общественного разделения труда. В работе «Империализм, как высшая стадия капитализма» В.И. Ленин рассматривает эту стадию капитализма как переход от первоначального капиталистического накопления к стадии монополистического капитализма или империализма. Ленин считает эту стадию паразитической и загнивающей, свидетельствующей о последней стадии капитализма и кануне социалистической революции в России[23 - См.: Ленин В.И.Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве //Сочинения В.И. Ленина. Изд. 4. М., 1951. Т. 1. С. 315–484; Он же. Развитие капитализма в России. Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности // Там же. Т. 3. С. 15–16; Он же. Развитие капитализма в России. Там же. 1952. Т. 22. С. 173–290.]. Капитализм, следовательно, рассматривался К. Марксом, В.И. Лениным как новая прогрессивная и современная форма хозяйства, которая затем ожесточенно критикуется Лениным как канун социалистической революции.

Понятия, которые появились позже, чем характеризуемое ими явление, могут, видимо, на каком-то этапе исчезнуть. Известный ученый Дж. Арриги, размышляя о будущем капитализма, говорил, что капитализм отомрет вместе с государственной властью, которая позволяет ему добиваться богатства в современную эпоху рыночной экономики.

Это и мой первый прогноз. Второй – состоит в следующем. Если процесс глобализации остановится, то и капитализм и социализм могут вернуться к социал-демократии. В этом сценарии нет ничего абсурдного. Первая глобализация началась в 1885 году как free trade и была оборвана Первой мировой войной. Если по каким-то причинам глобальное сообщество распадется (а ведь то, что предполагается, скажем, в приведенных концепциях Валлерстайна о кастах и будущих феодализмах, другого, конечно, типа, не идет речь о глобализации), то социал-демократии в конкретных странах имеют все шансы на будущее. Социал-демократия глобального капитализма (если глобализация сохранится) пока осуществиться не может из-за отсутствия глобальных институтов, которые для этого необходимы.

Третий прогноз складывается из того, что говорил А. Смит о Китае и как итальянский экономист и социолог Дж. Арриги интерпретировал его позицию. Находясь некоторое время в Китае и изучая его, Арриги обнаружил, что существует очень большой резерв старых концепций для понимания новых ситуаций. В своей книге «Адам Смит в Пекине» он говорит о неосмитианстве, к которому он обратился, продолжая исследования в периферийных и полупериферийных зонах экономики. Арриги утверждал, что если Китай не построит социализм, то это не будет означать, что он построил капитализм, а если он не построит капитализм, то это не будет означать, что он построил социализм. Границы между капитализмом и социализмом размываются в связи с подключением многих незападных стран к рыночной экономике. На опыте Китая они размываются совершенно явно.

Четвертый мой прогноз состоит в том, что капитализм и социализм являются исторически возникшими системами, и не исключено, что появятся смешанные системы или переходные общества, для которых эти понятия сначала ослабят, а затем и утратят значение и не станут предметом размышлений. Разумеются, они будут играть большую роль в понимании прошлого.

Пятый прогноз – когнитивные изменения. Сыграв свою огромную роль в конструировании адекватной социальной онтологии своего времени, сегодня понятия «капитализм» и «социализм» могут иметь в большей мере историческое значение. Всегда существуют когнитивные социальные технологии, адекватные до определенной степени и для определенных целей. Понятием «класс» и игнорированием понятия «нация» Маркс ориентировал на классовую борьбу. Понятие «нация» других исследователей вело к национальным движениям и их самоутверждению. Понятие «средний класс», выделенное преимущественно на основе определенного достатка, вело к примирению классов, но и к росту консьюмеризма. Ограничение понятия «средний класс» культурной общностью, что сделали сейчас английские ученые, открывает новые перспективы для интеллектуального развития. Нельзя не заметить уже не новую сетку иных категорий, таких как «Запад – не-Запад», «Север – Юг» несколько видоизменивших наше видение дилеммы «капитализм – социализм» в сторону цивилизационных, а не экономических характеристик. Легко предположить, что могут быть и другие трансформации привычных сегодня категорий как способа усилить возможности диалога между странами и людьми.

Многое изменилось. Фактор культуры признан важным фактором, определяющим конкретный облик модернизации в разных странах. Более того, он предполагает особенности учета региональных культур в модернизации российских регионов. Что изменилось, почему в СССР мы не могли бы сказать «Такие разные России», хотя СССР был даже более многообразным, чем Россия сегодня? Значительная часть советских республик – Прибалтика на северо-западе, Среднеазиатские республики и Казахстан, Украина, Грузия, Армения и Азербайджан – не входят в сегодняшнюю Россию, но мы стали так говорить. И это при том, что распад СССР осуществился волей трех групп политиков – националистами Прибалтики, Украины и Закавказских республик, которые, в отличие от республик центральной Азии, стремились к отделению; русскими этно-националистами, считавшими, что «хватит всех кормить», и демократами, которые надеялись, что получат гомогенную страну, которую легче демократизировать. Еще тогда я говорила: «Если мы начнем резать рыбу, то получим рыбу в каждом ее куске. Если мы начнем резать СССР, мы в любом месте получим этнокультурное, конфессиональное многообразие». Но ошибка была не только в надежде на гомогенность территории, чем бы ни питались эти надежды. Ошибка была в том, что единые государственные планы СССР втягивали все территориальные субъекты в общее развитие, деархаизировали многие из них. В отличие от глубокоуважаемого И.К. Пантина, я не могу назвать деархаизацию, которую проводила Россия на окраинах и у себя, «вытаптыванием различий». Генерал М.Д. Скобелев завоевывал территорию нынешнего Туркменистана. Но когда он расстрелял несколько своих солдат-мародеров, туркмены пришли заявить о согласии быть в России, но жить по-своему. И эта «жизнь по-своему» оставалась в республиках. Россия всегда была страной многих народов, внутренне многокультурной, но живущая, модернизирующаяся и развивающаяся вместе. Если и было «вытаптывание», то ее делала модернизация путем деархаизации. А сегодня общий модернизационный проект сталкивается с более глубокой архаизацией, начавшейся в 1990-е годы, с отставанием многих республик и областей от задач развития и тем более модернизации, нередко понимаемых как архаизация, так что общий проект не в состоянии охватить разбредшуюся по своим архаическим началам часть страны, не имеющую недр с нефтью и газом, и поднимает только регионы богатые, но не за счет модернизации. Модернизация стала идеологемой, не касающейся большинства населения и непонятной ему.

Тем не менее мы видим, что за несколько лет существования этой идеологемы в сегодняшней России она менялась. Она появилась в качестве догоняющей модели и модели экономического роста несколько лет назад, а сегодня как стремление войти в новый технологический цикл нано- и биотехнологий и получить новые программные продукты и изделия для реального участия в ВТО. Возможности более комплексного понимания модернизации для вовлечения в нее всех регионов и всех слоев населения и расширения ее намерений до общества в целом пока не реализовались.

Недавно восхваляемая многокультурность привела к политике мультикультурализма, закончившегося в ЕС провалом. Идентичность с ЕС оказалась тоже идеологемой. Но критика мультикультурализма стала универсализироваться. В.Б. Власова показала, что российское многообразие культур коренным образом отличается от того, что возникает в связи с иммиграцией, объединениями государств, т. к. у нас это исторически данное состояние. Нельзя стать гражданином ЕС, но можно быть гражданином России, сочетая идентичность по гражданству с этнической идентичностью.

Многим представляется, что многообразие регионов и культур является препятствием для модернизации. В Фонде М.С. Горбачева существует совместно с Институтом Кеннана семинар на тему, является ли многообразие России препятствием модернизации. Самое многообразие трактуется по-разному. В неолиберальной трактовке это сводится к конфликту между модернистами и традиционалистами.

В региональном плане имеется несколько трактовок: «четыре России» Н. Зубаревич, выделенные по экономическим показателям. «Первая Россия» – Москва, Петербург, страна больших городов (Пермь, Красноярск, Волгоград и др.) – от миллиона жителей до 500 тыс., где проживает примерно 28 % населения. «Вторая Россия» – страна средних промышленных городов с еще работающей советской промышленностью (Н. Тагил, Магнитогорск и др.) – 25 % населения. «Третья Россия» – сельская и малых городов – 38 % населения. «Четвертая Россия – республики и города Северного Кавказа (Махачкала и др.) и юга Сибири, Алтай – 6 % населения. Понятно, что только часть страны имеет перспективу быстрого развития.

Л.А. Беляева и Н.И. Лапин исследовали «социокультурные портреты регионов». Позже их исследования представлены Н.И. Лапиным в связи с модернизационными процессами путем использования индексов, введенных китайским специалистом по модернизации профессором Хэ. Наложение социокультурного облика регионов на их модернизационные возможности позволило выделить регионы первичной (индустриальной), вторичной (постиндустриальной) модернизации, совместного осуществления их обеих.

Российское разнообразие касается не только регионов, этносов, экономик, людей, культур, но в сущности беспредельно. Тем не менее большинство принятых региональных стратегий развития до 2025 года похожи друг на друга как близнецы-братья и почти всюду, в каждом регионе, даже в тех, которые классифицируются как экономически отсталые, целью этих стратегий объявляется постиндустриальное региональное общество в полном соответствии с целями и стратегией всей России. Фактически на бумаге отрицается неравномерность развития, присущая любой стране, и Китаю, и Америке. Это формальное перенесение стратегии России на каждый регион своей нереалистичностью подтверждает превращение модернизации в идеологему, не способную к вдохновлению и мобилизации масс. Последнее связано еще и с тем, что высокие технологии не делаются массами и модернизация – это призыв индустриальной эпохи, которая сегодня должна иметь другие параметры.

Модернизация – это реформация, но она не происходит сегодня в России.

Я целиком согласна с И.Н. Сиземской, которая пишет: «…бесспорно есть свидетельство масштабности происходящих сегодня процессов по приближению к модернизации, но не является свидетельством ее самой как нового, качественного (цивилизационно-культурного) состояния, которое без названных процессов, конечно, невозможно, но несводимо ни к одному из них, ни ко всей их совокупности. Просто потому, что модернизация – это социокультурный феномен: за ним стоят соответствующие мироощущение и мировоззрение человека, его понимание окружающего мира и своего месте в нем, мотивация и стиль поведения, усвоенная система ценностных ориентаций и культурных предпочтений, наконец, общественные, в том числе политические, формы жизни, определённая система прав и обязанностей. В этом смысле Модернизация есть Реформация, охватывающая в наше время, в отличие от ее более ранних исторических проявлений, и материальную, и духовную жизнь людей в их единстве. Способность социума к ней – это атрибутивное свойство, гарантирующее от застоя, движение “по вертикали”»[24 - Такие разные России. Круглый стол журнала «Полис» и сектора социальной философии Института философии РАН // Полис. 2013. № 3. С. 87–112.].

Заключение, что культурное многообразие является препятствием для модернизации, есть следствие применения идей либеральной теории XIX века, ориентированной на автономного и ответственного индивида, что неприменимо к массовому обществу. Массовый человек совмещает в себе критичность и конформизм, не является тем героем хотя бы веберовского толкования автономного человека, который смотрит на жизнь как на путешествие, которое он должен тщательно спланировать. Он участвует в публичной сфере. Но надо понимать, что это такое и как она исторически меняется.

В дискуссии государства и частных интересов формируется публичная сфера. Она понималась как отношения между государством и обществом, складывающиеся посредством рационально-критического обсуждения. Но сегодня, во-первых, концепция прозрачности общества для перенесения идеи рационально-критического отношения на массы не подтверждается. Отношение масс не только одновременно критическое и конформистское, но одновременно рациональное и эмоциональное. И во-вторых, модернизация перестала быть догоняющей и осуществляется на основе культуры обществ или по крайней мере с учетом ее особенностей. В XXI веке в модернизацию вступило множество незападных стран, ориентированных на совместимость модернизации с основами своей культуры, – Россия, Китай, Индия, Бразилия, Индонезия. В-третьих, все это происходит в условиях нового мегатренда, – в условиях глобализации, принимающей культурное многообразие в глобальном масштабе.

В принятии одной, стандартной для всей России, стратегии или риторики такой стратегии при одновременном разрушении фундаментального и социально-гуманитарного образования и культивирования утилитаризма сказывается сведение модернизации к экономическому росту или технологическому усовершенствованию при полном игнорировании социокультурного фактора.

Как всякая идеологема, идеологема модернизации начинает доминировать и терять связь с реальными потребностями. Что мы хотим достичь с помощью модернизации? Если благосостояния, то всегда ли оно достигается модернизацией? Всегда ли оно достигается демократией? Если демократии, то всегда ли модернизация требует демократии? Есть успешные примеры модернизации недемократических стран. Сошлюсь на американского социолога Р. Брубейкера, который пишет о Сингапуре: «В течение более 30 лет этим современным городом-государством правил своего рода философ-царь Ли Куан Ю, не придерживаясь какой-либо политической идеологии. Ли детально регламентировал все стороны жизни трех миллионов своих сограждан, включая их жизненное окружение, привычки, личные и коллективные интересы и цели, вплоть до запрета публично плевать и курить. В нынешнем мире не найти более совершенного примера современного антиполиса, для которого характерны высочайшая технологическая эффективность, обширное использование информационных инструментов, всеобщее процветание, превосходные общественные службы (особенно школы и больницы), высокий уровень занятости, эффективная и просвещенная бюрократия, асептическое регулирование социальных отношений посредством исключительно функциональных требований и полное отсутствие политических идеологий и публичных дискуссий»[25 - Дзола Д. Демократия и сложность: реалистический подход. М., 2010. С. 313–314.].

Поэтому упрек модернизации в том, что в ней мало демократии, это не упрек модернизации, а упрек политике, истории, неудачливым реформаторам. Хорошо бы, конечно, получить сразу все – благосостояние, модернизацию и демократию. Пока же мы играем в слова.

Сегодня провозглашение модернизации целью страны, хотя и является идеологемой, не работает в качестве таковой. В публичной сфере, призванной рационализировать сознание как масс так и политиков, есть только общий проект модернизации без учета различий регионов, экономик, этносов, культур, слоев населения. Те, кто смотрят на модернизацию с государственных позиций, не видят разнообразия, а те, кто смотрит с профессиональных или повседневных воззрений, видят только различия. Таким образом, прежде всего необходимо, чтобы в публичное пространство попали идеи разнообразия, заинтересовывающие население в реальном процессе модернизации.

Мы сталкиваемся только с унифицированной моделью модернизации, которая недостаточно прозрачна. Сегодня это – нано и биотехнологии. В каждом из регионов в публичном пространстве призыв к модернизации выступает просто как призыв к улучшению, а в концептуальном и проектном значении она мало представлена. Модернизация не может быть сведена только к технологиям, и важнейшей задачей выбора версий модернизации выступает задача попадания отдельных регионов, сфер жизни, слоев населения, поколений в публичное пространство для обоснования более специализированных и более ожидаемых, более многообразных проектов модернизации.

В свете сказанного нам представляется актуальной проблема соотношения модернизации и культуры.

Глава I

Россия и другие страны: догоняющая модернизация XVIII–XX веков

В разгар господства догоняющей модели модернизации я пришла к выводу о культуре как факторе модернизации, о возможности говорить о модернизации регионов, групп стран, связанных общей судьбой. Это было непопулярным, но сегодня оказывается методологически совершенно правильным.

Модернизационные процессы начались на Западе в Новое время и не скоро распространились на остальной мир. Но сегодня это процесс, охвативший весь мир.

«Вызов» запада и мировой «ответ»

Запад оказывает двоякое воздействие на незападный мир: он предлагает ему свои идеалы, и он может навязывать свои представления как заведомо более высокие. Религией Запада является свобода, поэтому все изменения в незападном мире, пытающемся догнать Запад, начинаются с изменения отношения к свободе. Иногда выбор свободы какой-либо незападной страной является сознательным и выстраданным. Часто понятие свободы и ее установления переносятся на неготовую для этого почву вследствие активности прозападных элит, увлеченных пафосом свободы и мечтающих о свободе как предпосылке развития, преодоления отсталости и превращения своей страны в высокоразвитую.

Однако столь превосходный замысел бывает непонятен населению, порой живущему сейчас, как столетия или даже тысячелетия назад, либо населению, претерпевшему тяготы незавершенной модернизации и не желающему испытывать их вновь на этом пути. Элиты активно проводят западные идеи в жизнь, сталкиваясь с необходимостью принудить население к новому, непонятному ему образу жизни. Они предлагают привлекательные перспективы, взывают к пафосу свободы и вместе с тем принуждают, приучают к свободе путем создания соответствующих институтов, законов, идеологий. Одной из наиболее распространенных идеологических аксиом переходного периода является обвинение страны, народа в отсталости. Пробуждая в народе чувство стыда за отрыв от развитых стран, чувство вины за собственную отсталость, элиты стремятся мобилизовать население для радикальных перемен. Среди средств легитимации изменений играет немалую, а иногда даже решающую роль указание на фактор отсталости перед лицом западного вызова, следствием чего может стать зависимость от Запада. В российской истории этот способ делать развитие привлекательным для народа, причем получая согласие последнего на неизбежные жертвы, «обязательство» терпеть лишения, был едва ли не единственным.

Достаточно ли основания, чтобы говорить о вызове Запада? Слово «вызов» предполагает наличие некоторых требований, которые Запад предъявил миру. Существуют ли такие требования? И если да, то как они предстали перед миром? Можно привести исторические примеры как прямого, так и косвенного давления Запада на незападные страны. Однако суть вызова Запада проявляется не столько в этих примерах, сколько в необходимости всем странам реагировать на существование Запада путем изменений, ускоренного развития даже независимо от того, понуждает ли их Запад к этому или нет.