Берёзовый листок

Пока мы были молоды, мой достаточно обширный круг друзей и подруг не иссякал, а наоборот все ширился, но с течением времени, как известно, люди теряют друг друга. Моя друзейная стезя не давала мне покоя, и я не потерял никого, за исключением тех, кто ушел в мир иной. Честно говоря, они все равно со мной.

Мой университетский друг, Миша Сигал, сформировал мой взгляд на глобализм и космополитизм. Мы на эту тему много спорили и остались при своих. Несмотря на осмысление единства мира и установки интересов всего человечества в целом выше интересов отдельной нации, Миша в восьмидесятые годы иммигрировал в Израиль. Я навещал его неоднократно, как только возникла возможность выезжать за рубежи нашей Родины. Конечно, я навещал не только его, но и своих друзей и родных в любимом городе детства Новгороде, откуда уехал в Московский университет и так и остался на Средне-Русской и Смоленско-Московской возвышенностях.

Время, время. Оно бежит как вода в горной реке. Мой очередной приезд к Мише в гости нарисовал картины этого стремительного течения времени. Миша плохо ходил и передвигался в коляске, а из-за дрожания рук его кормили из ложки, но это не помешало нам посещать, кстати, без очереди, музеи и выставки. У них там, в Израиле, такие льготы для колясочников естественны.

Следует заметить, что Миша глубоко образованный человек в плане живописи. Ему отлично знакомы старые мастера Европы, а также все течения в изобразительном искусстве, представители этих течений, их судьбы, как в творчестве, так и в жизненных стихиях.

Желая порадовать друга, перед поездкой к нему в Израиль, я хотел посетить выставку Архипа Ивановича Куинджи, которую яростно и настойчиво разрекламировали в эфире и прессе в Москве. Попасть на выставку не удалось, так как огромная очередь страждущих не позволила мне истратить драгоценное время перед поездкой. Перегруженный делами и рабочими проблемами, я пролистал википедию и узнал, что художник разработал яркий цвет, основанный на системе дополнительных цветов и, что для русского искусства это стало новаторством – ранее подобное средство не применялось.

Подталкивая Мишу в коляске после очередной эскапады по выставкам в Тель-Авиве к столику в кафе, я принялся, устроив его поудобнее, распространяться о том, какая масштабная выставка идет в Москве в Третьяковской галерее.

Перепутав Фамилию Куинджи с фамилией тоже на букву «К» Караваджо, я страстно повествовал о пейзажах средней полосы. Мишу потрясло сначала то, что Караваджо выставляется в Третьяковке. Потом, когда я назвал картину «Украинская ночь» и принялся описывать её колорит и настроение, Миша разинул рот, потрясенный такой несовместимой с итальянским художником, реформатором европейской живописи XVII века, основателем реализма в живописи, одним из крупнейших мастеров барокко, который впервые применил манеру письма «кьяроскуро» – резкое противопоставление света и тени. Он никак не мог закрыть рот, а я продолжал повествовать о выходе из общества передвижников этого замечательного художника и его жизни в Санкт-Петербурге.

Когда Миша Сигал принялся хохотать проливая кофе на джинсы, я не сразу понял откуда ноги растут. И, только спустя пять минут, мы уже смеялись вместе.

Нельзя сказать, чтобы я был небрежен в терминах и будучи доктором наук, всегда придерживался точности формулировок в научных статьях и докладах, но как же весело мы хохотали, когда поняли какие мысли метались в голове бедного Сигала, когда он пытался соединить Питер, Украинскую ночь, Архипа Ивановича Куинджи и Микеланджело Меризи из городка Караваджо.

Кстати, возвратившись в Москву, я мужественно встал в очередь на выставку в Третьяковскую галерею, чтобы воочию познакомиться с творчеством Куинджи. Отстояв почти час на легком морозце, всего минус 2-3 градуса, и уже приближаясь к вожделенному входу, притопывая замерзшими ногами, я услышал диалог двух не очень молодых дам.

– Кого мы идем смотреть то? – подпрыгивая от холода пролепетала синими губами дама в короткой белой шубе.

– Кого кого? Этого самого, как его, Караваджо, что-ли!? – произнесла вторая с красным носом.

Я был в восторге!!!

Кстати, из всех знаменитостей, что рождены под знаком Скорпиона, мне больше всех нравятся: Эразм Роттердамский, Иван Тургенев, Федор Достоевский и Вупи Голдберг.

Возвращение

Можно ли в это поверить? – мальчик, юноша, молодой и красивый, успешно защитивший диссертацию в свои двадцать три года, накануне своего бракосочетания с любимой, юной, чудесной и родной девушкой, возвратившись в общежитие в одиночестве – лег спать и умер. Его сердце остановилось в четыре часа утра. И никого не было рядом.

И никто не виноват… Можно только молиться, что и спасло от невыносимой печали его мать.

Мягкий, бесснежный, не зимний декабрь празднично перевалил в январь, почти такой же вялый и влажный. Все заговорили, что зимы, в обычном её понимании, в этом году не будет: зима тёплая, а лето будет холодным и дождливым.

Информационный поток, бесконечно-агрессивный, хлещет из всех приёмных устройств и ввинчивается в уши нас несчастных, чтобы смутить или заставить поразмыслить, выработать собственное суждение или побудить защититься, заранее подстелив соломки, или подсуетиться вовремя, выудив из массива слов, мыслей и мнений что-то важное именно для тебя.

Всегда найдется тот, кто прокомментирует природу или её проявления, поступки политиков или их высказывания, множество персонажей нашей арены под названием «Жизнь»; сделает свои или проплаченные умозаключения и огласит на всю Ивановскую этот фейерверк информации, независимо от необходимости или вредоносности этих колебаний воздуха. Мало того, всегда найдутся те, кто против этих комментариев и имеет собственное противоположное суждение, и все это варится, льётся, выплёскивается и на самом деле не имеет никакого значения.

Все погодные прогнозы оказались бессмысленными, так как наступил февраль, который завалил снегом, затанцевал метелями и обложил морозами всё вокруг, да так масштабно, что городские улицы превратились в заснеженные сказочные крепости, а деревья в парках и скверах, одетые в снежно-ледяные шубы, превратились в причудливые волшебные декорации.

Миновало триста шестьдесят пять дней и ночей. Этот невыносимый год мать вынесла, как каторжный труд – невольник. Она прожила эти секунды, минуты, часы и дни как в тумане. Младший сын обнимал её тонкую одеревеневшую шею и иссохшие плечи, гладил светлые волнистые волосы и целовал закрытые влажные глаза. Муж прижимал к себе крепкими руками, и тело её вздрагивало от рыданий, и не было никакой возможности остановиться. Ответственная работа слабо, но верно размывала чёрный туман безысходности, домашние заботы потихоньку возвращали к жизни. Одни родственники говорили, что для души умершего подавать милостыню и раздать его одежду нужно обязательно еще до сорокового дня, так как в это время он нуждается в особой помощи, другие – что это совсем не обязательно. Существует мнение, согласно которому – наоборот – на протяжении сорока дней после смерти нельзя ничего отдавать, а нужно хранить одежду дома, так как эти дни душа его еще находится рядом.

Мама перебирала рубашки сына, гладила руками его шапку и прижимала к лицу шарф, пахнущий её родненьким мальчиком и тем парфюмом, что нравился его невесте.

В таком горе нельзя утешиться сравнением, но всё же… Течение времени, как река забвения: пьём по крохотному глоточку, и острый кровавый нож, что вчера рассекал твое сердце, притупляется, ты начинаешь видеть и слышать мир вокруг. Мама увидела страдания детей с онкологическими заболеваниями, куда их фирма поставляла лекарства, раздала вещи сына и стала перечислять деньги в благотворительный фонд.

Слезы закончились. Сухие глаза пылали воспалённой краснотой. Оледеневшая душа застыла как безмолвный заколдованный лес.

Февраль миновал. К сугробам выше полутора метров март добавил щедрыми небесами еще метр снежного покрова и продолжил морозить москвичей и гостей столицы температурой, доходящей до минус семнадцати градусов. Что за погода? Средства массовой информации завопили по ста каналам, что весны не будет и лето пропадет…. И все же восьмого марта выглянуло солнышко, с южной стороны зазвенела капель, несмотря на мороз с северной стороны, а пушистые синицы затренькали весеннюю песнь.

Приглашение на литературно-музыкальный вечер и личный пригласительный билет бросили в почтовый ящик электронной почты. Эти приглашения получили все, кто совершал пожертвования в благотворительный фонд. Знаменитая актриса будет читать стихи еще более знаменитых поэтов, под аккомпанемент менее знаменитой пианистки. Всё действо состоится в Государственном музее изобразительных искусств им. А.С.

Пушкина.

Когда-то, в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, когда маме исполнилось четырнадцать лет, её тётушка Маргарита Евграфовна Смелянская, в девичестве Нежнова, взяла её с собой на международный музыкальный фестиваль «Декабрьские вечера Святослава Рихтера». В том году состоялись пятые «Декабрьские вечера», Рихтер исполнял Шумана. Мама обожала этот музей. Быть может, фортепианный квинтет ми-бемоль-мажор Шумана не был ей так дорог и любим, но атмосфера храма искусства, скульптуры-канделябры, столетние стены знаменитого творения Р.И. Клейна и П.С. Бойцова оставили неизгладимое впечатление в душе, какую-то теплоту и торжественность.

Множество выставок с участием величайших произведений искусства мама посетила, восходя на высокий подиум и минуя ионическую колоннаду в этом роскошном здании. Поднимая голову и всматриваясь в прозрачный потолок, который был уничтожен во время войны бомбардировками, когда музей стоял с обнаженным нутром, она помнила, как об этом рассказывала учительница на уроках истории. Сейчас она чувствовала течение времени, изменение жизни, ощущала, как относительно и «призрачно всё в этом мире бушующем». Она двигалась, отвечала на вопросы, выполняла все необходимые действия, которые присущи живым людям, но из неё ушла любовь.

Чудесный Белый зал. Конечно, она пойдет. Вчера, накануне годовщины, ей приснился её мальчик. Она ждала его во снах целый год. Его не было столько безнадежных дней! И вот вчера он ей сказал, что у него все хорошо, улыбаясь, просил, чтобы она не волновалась. С плеч словно свалилась гора, и стало легко. Передвижники и импрессионисты смешались в Белом зале в странном винегрете. С портретов взирали давно ушедшие великие, и тихо звучал голос актрисы, как будто она говорила только с мамой, и рядом не было никого.

…..Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды….

Сквозь ритм гениальных строк Пастернака звучал ноктюрн Шопена до-диез-минор. Мама видела сквозь слезы, что плачет не только она, но и соседка справа и даже мужчина через проход. Быть может, ей показалось, но его щека блестела, и он промокнул её платком.

После звучали Эмиль Верхан и К. Дебюсси, Артюр Рембо и опять Ф. Шопен, а когда Шарль Бодлер пустился в «Плаванье», зазвучала соната Прокофьева ре-минор, написанная в 1912 году в год основания этого музея. Девчонка лет четырнадцати, не шелохнувшись, внимала чтице, а правой рукой неистово исполняла сонату Прокофьева. Её пальчики так уверенно метались по каталогу детских работ с выставки «Подари жизнь», что стало очевидным подробное и успешное знание этого произведения композитора. Девочка исполняла его наизусть, то ускоряя ритм, то ослабевая полет, стало понятно, какой музыкальный труженик сидит рядом. В речитативе поэтических строк и в реке музыкального порыва возвращалась мама к действительности. Кудряшки на шее виртуальной исполнительницы Прокофьева, так синхронно помогавшей пианистке на сцене, вздрагивали в такт музыке. Сидящая впереди женщина поглаживала по волосам кудрявого мальчика и иногда что-то нашептывала ему на ухо.

Чтица продолжала:

В вечерней синеве, полями и лугами,
Когда ни облачка на бледных небесах,
По плечи в колкой ржи, с прохладой под ногами,
С мечтами в голове и с ветром в волосах,

Все вдаль, не думая, не говоря ни слова,
Но чувствуя любовь, растущую в груди,
Без цели, как цыган, впивая все, что ново,
С Природою вдвоем, как с женщиной, идти.

Мама почувствовала ЛЮБОВЬ, растущую в груди, любовь к жизни, такой трагичной, не простой, тяжелой, невыносимой, изматывающей, но прекрасной, как поэзия, музыка, природа, ветер, бледные небеса, поля и луга, прекрасной, как этот Белый зал и Ноктюрн Шопена. Воспалённые красные глаза наполнились слезами не от сердечной боли, а как будто русло иссохшей реки напоилось долгожданной влагой и вернулось к жизни.

Писательский клуб

Обожаю вечера поэзии, особенно когда стихи читает кто-нибудь талантливый, например, Алла Демидова. Вечер поэзии, посвященный Иосифу Бродскому, должен был проходить в Центральном доме литераторов, где сейчас московский клуб писателей, основанный в 1934 году. Старинное здание Центрального дома литераторов необыкновенной красоты, выполнено в стиле модерн романтического направления. Особняк, почти дворец, построен в 1887 году по проекту московского архитектора Петра Бойцова для князя Бориса Владимировича Святополк-Четвертинского. До 2000 года в это здание можно было попасть только по пригласительным билетам или удостоверениям членов Союза писателей, а сейчас мы ступаем на крыльцо в величественный вход в дом, который заглублен в сводчатую сень, к которой примыкает металлическая ограда со спиральными завитками. Перед этим немного полюбовались крышей щипцовой с мансардными выносами и барочными завитками. Щипец сени крыльца, которое одновременно является балконом, украшен гербом. После князя Б.В. Святополк-Четвертинского дом принадлежал графине А.А. Олсуфьевой вплоть до 1917 года. После революции в доме проводились заседания Академии вольной духовной культуры. До 1925 года в здании размещалась городская беднота, а с 1932-1933 годов он был передан Центральному дому литераторов, о чём, кстати, хлопотал А.М. Горький. Особняк включен в список охраняемых государством объектов архитектурного культурного наследия. Перед открытием первого писательского клуба, в 1928 году, Владимир Маяковский писал: «Не знаю – петь, плясать ли, улыбка не сходит с губ. Наконец-то и у писателей будет свой клуб». Одно время он был местом заседания самой влиятельной в России масонской ложи, а уже в советское время по просьбе Максима Горького был передан Дому писателей и затем стал Центральным Домом Литераторов. Здесь в разное время выступали Александр Твардовский, Константин Симонов, Михаил Шолохов, Александр Фадеев, Михаил Зощенко и др. Почетными гостями ЦДЛ были Нильс Бор, Рокуэлл Кент, Жерар Филипп, Марлен Дитрих, Индира Ганди, Джина Лоллобриджида. Очень приятно, что такая красота еще жива и здесь звучит вечная музыка слова.