Просто жить. Рассказы

С этими мыслями парень не заметил, как оторвался от мужиков и оказался далеко впереди. Остановился тогда, когда увидел, что кровавые следы пересекаются с другими, которые вели в гору. Ага, зверь не пошёл к логову, а пополз вдоль увала, оставляя после себя широкую и глубокую борозду, краснеющую на белом снегу. Значит, силы его тают. Пожалуй, надо подождать мужиков. Пока и перекурить можно. Подошедшие Ефим с Павлом с ходу оценили ситуацию:

– В гору, однако, не пошёл, значится, сил маленько осталось.

– Точно. И пятна крови-то всё свеже’е. Догоним скоро, ёк-макарёк.

Почуяв погоню, зверь стал уходить махами. «Ну и ну! Силён, если на исходе сил на такое способен», – удивился Илья. Истратив последние силы на этот рывок, хищник уже не мог бежать по снежной целине. Он вышел на свои старые следы и стал кружить по ним.

– Всё, спёкся волчина. Недолго ему осталось бегать, – со знанием дела сказал Ефим. Решили, что он останется в засаде, а Павел с Ильёй погонят зверя на него. До развязки оставалось совсем немного.

* * * * *

Вскоре Павел снова отстал от Ильи. А тот мчался вперёд, не замечая этого. Волка он догнал на втором круге. Дальше случилось непредвиденное. Вместо того, чтобы уходить, волк, услышав сзади шум, внезапно остановился. Он развернулся и, увидев Илью, пошёл на него. Было видно, что каждое движение причиняло волку сильную боль. Надо сойти со следа на несколько метров в сторону, чтобы зверь не бросился на него. Да и стрелять сбоку удобнее. Думая о том, почему волк поступил вопреки правилам погони, парень не заметил лучок, который притаился у самого следа. Маленькую ёлочку согнуло и снегом придавило верхушку к земле. Лыжина скользнула в эту маленькую арку, и нога выскочила из крепления. Подвернув её, Илья неловко завалился набок. Ружьё отлетело в сторону метра на два. Перевернувшись на спину, парень наблюдал за хищником. А тот, словно понимая, что преимущество на его стороне, не спеша приближался к Илье. Что же делать-то? До ружья не дотянуться, нож в чехле – сзади на поясе. Где же Ефим? Почему не стреляет?

Распластавшись перед раненым зверем, парень умом понимал, какой опасности подвергается. Но странно, он совершенно не испытывал страха. Может, от того, что не так хорошо был знаком с волчьими повадками, как Ефим. Может, от того, что тот хорошо знал волчью натуру и не должен был упустить свой шанс.

И вот тут вспомнились беспечные мысли в самом начале погони. Как наивен он был, думая, что добить раненого зверя – плёвое дело! Поединок, о котором мечтал, случился. Но ситуация была не та. «Его величество случай» в один миг перевернул всё с ног на голову. Молодой, сильный, уверенный в себе человек оказался вдруг совершенно беспомощным, а раненый и бессильный зверь стал таким угрожающе сильным.

Не дотянув восьми – десяти метров до Ильи, волк остановился. Растопырив передние лапы, он чуть приподнялся и зарычал, обнажив стёртые клыки. Шерсть на загривке вздыбилась. Глаза, налитые кровью, злобно сверкали. Илья стал осторожно сдвигаться в сторону ружья. Страха в душе по-прежнему не было.

Зверь внимательно следил за каждым его движением. По всему видать, он был готов к прыжку. Интересно, как можно сделать это с капканом на задней лапе? Взгляд Ильи внезапно выхватил большой отвисший живот. Волчица, да ещё брюхатая! Всё сразу встало на свои места. Вот почему она не отгрызла себе лапу, как это делали остальные жертвы таких капканов! Став трёхлапой, она стала бы совсем немощной и не смогла бы прокормить сейчас себя, а потом и свой выводок, что было равносильно гибели. Но ведь и от капкана ей не освободиться. Это – медленная смерть. Получается, что…

Додумать Илья не успел. Раздался выстрел Ефима. Волчица развернулась и двинулась в его сторону. За это время Илья успел откопать ружьё, прицелился и выстрелил. И снова произошло неожиданное. Волчица развернулась и медленно, с трудом двинулась к Илье. Да что она, заговорённая, что ли? Ведь выстрел достиг своей цели. Это было видно по тому, как самка дёрнулась и неловко развернулась. Второй раз Илья выстрелить не успел. Ефим сделал это раньше. Волчица осела и больше не шевелилась. Значит, выстрел оказался смертельным.

Илья подбежал к волчице. Она была ещё жива, но уже ничего не могла сделать. В её глазах не было злобы и агрессивного отчаяния. Илье показалось, что в них была боль, какая бывает у человека в момент безысходности. Из глаз волчицы потекли крупные слёзы. «Столько лишений, трудов – и напрасно!» – подумалось Илье. Истекая кровью, самка свернулась комочком, пытаясь удержать уходящее из тела тепло. Это было дыхание смерти. Она закрыла глаза. Ей уже не суждено было смотреть в этот мир, как и её, так и не родившимся, волчатам.

Подбежал Ефим, а следом за ним и запыхавшийся Павел.

– Однако, волчица это! Ощениться скоро должна, – удивился Ефим.

– Уже не ощенится. Поздно, ёк-макарёк, – напомнил Павел.

– Крупная зверина… за шкуру, однако, хорошо заплатят.

– Ещё и премию дадут, забыл, чё ли?

Илья молча посмотрел на них. Он ничего не сказал, но было в его глазах что-то такое, отчего мужикам расхотелось продолжать разговор на эту тему. Они стали сосредоточенно решать, как доставить трофей в деревню. Вырубили жердину, привязали к ней волчицу ремнями. Идти назад по своим следам было далеко, поэтому кто-то один по очереди мял дорогу напрямик, по снежной целине. Двое тащили добычу, где – на плечах, где – волоком. Почти у самой деревни встретили Афанасия, который на лошади с санями ехал за сеном. Он развернулся и доставил «груз» прямо на своё подворье. Пока снимал капкан с ноги волчицы, вокруг собрался народ.

Сельчане рассматривали поверженного врага на расстоянии, видимо, ещё не веря до конца, что он уже безопасен. Кто смотрел с любопытством, а кто – со злобой. Мужики, окружив Ефима и Павла, дружно закурили. Приукрашивая событие, как и положено охотнику, с некоей долей хвастовства Ефим стал в подробностях описывать погоню. Павел поддакивал ему, будто и в самом деле в полной мере принимал участие в добивании зверя. А женская часть населения осмелилась, наконец, подойти к саням.

– У-у-у, зараза, съела мою овцу и не подавилась-от даже, – пнула волчицу ногой Марья. Тут и остальные стали вспоминать случившиеся ранее потери скота и собак. Получалось, что волчица, будучи уже мёртвой, отвечала и за свои, и за чужие грехи.

Илья стоял в стороне. Он вдруг почувствовал себя лишним на этом «празднике победы». Его охватило смятение. Вроде бы сделали доброе дело, радоваться надо, а её-то, этой радости и не было. Вместо неё появилось чувство вины, пока ещё не до конца им осознанное. Он понимал этих людей. Всё, что они имели, доставалось нелегко, и отдать даже крупицу нажитого было жалко и больно. Вот, Марья, например, без мужа поднимает троих детей. Авдотья, у которой волчица растерзала щенка, живёт одна, левая рука совсем не действует. Волчица лишила её забавы и отрады. Да и остальным не легче. Он не имел права судить их. В нём крепко сидела с детства заколоченная родителями мысль: прежде, чем судить кого-то, спроси с себя. Да и как определить грань справедливости? Тонкая она, и у каждого – своя. Илья и сам был бы полностью на их стороне, если бы не участвовал в погоне. Если бы он не видел, как погибала волчица!

В голову пришла мысль, оборванная выстрелом Ефима. Выходит, уже погибая, на самом краю жизни волчица боролась. Боролась до конца. И сейчас, глядя на неё, Илья видел перед собой не врага, а волчицу-мать, которая ценой последних усилий защищала своё будущее потомство. Снова вспомнились её слёзы. Слёзы бессилия, обречённости и… материнской боли. Да, теперь он был в этом уверен: именно материнской.

Душа Ильи всегда была чувствительна к чужой боли. Наверное, оттого что сам рано, в десять лет остался без матери, которая умерла от тяжёлой болезни. Из десятерых детей он был самым младшим, а потому и самым любимым. Беда заставила его быстро повзрослеть. По сей день, представляя лицо матери, он видел в её глазах выражение человеческой и материнской боли. А вот сегодня он узнал, что такое – нечеловеческая боль. И до него дошла такая простая и ясная мысль: боль – она и есть боль! Не важно – животного или человека. Это боль любого живого существа, и оно, это существо, реагирует на неё одинаково.

Вернувшись в действительность, Илья посмотрел на разошедшихся женщин и произнёс:

– Да ладно вам, хватит уже…

– Чё, жалко стало? Зачем же стрелял? А ведь и у вас-от овцы-те пропадали, – развела руками жена бригадира Окся.

– Не знал, что это волчица, да ещё брюхатая. Ощениться скоро должна была.

– Ну, вот, ещё больше было бы вражин на нашу голову. Ты подумай, паря, сколь урону они могли нам нанести, – сказал Николай.

Подошедшая Ксюха молча взяла Илью за руку и незаметно пожала её, давая этим самым понять, что она на его стороне.

– Ну, ладно, бабы, языки-те почесали, позубоскалили – и будет. Пошли по домам, чё тут стоять, – словно устыдившись своего поведения, сказала Марья.

* * * * *

Ефим привёз из райцентра хорошие деньги за шкуру волчицы и новость, кого-то удивившую, кого-то огорчившую:

– Если бы волчата успели обрасти шерстью во чреве матери, то за каждого из них, однако, тоже заплатили бы.

– Эх, ёк-макарёк, пролетели мимо кассы, – с досадой произнёс Павел, почесав затылок.

Деньги поделили на троих. Илья от причитающейся ему доли отказался…

    2014 г.

Солдатская вдова

Похоронку на мужа принёсли под вечер. Мария сразу почувствовала беду, исходящую от позднего прихода почтальона. Худая весть пришла в дом, не иначе. Дрожащими руками развернула казённый лист. «…Ваш муж …Степанов Антон Сергеевич… погиб… храбрых… в бою… похоронен в братской…». Слова расплывались. Женщина пыталась быстрее дойти до конца, как будто от этого что-то могло измениться. Она ещё раз перечитала извещение. Умом понимала, что в нём написано, но сердцем верить отказывалась. Почтальон понял, что лучше оставить женщину одну и тихонько вышел. Он уже знал: если человек сразу не закричал, не заголосил, не заплакал, значит, нескоро начнёт воспринимать окружающую действительность. И никакие слова тут не помогут.

Мария села у стола, низко опустив голову, сложив перед собой руки, и застыла в оцепенении, словно окаменела. Во всём этом чувствовались безысходность и обречённость. Она будто очутилась в другом мире, в котором не было никого и ничего, кроме глубоко сидящей внутри тупой боли. Казалось, пошевелись – и сердце разорвётся на тысячу кусочков. А тот привычный мир, который она так любила, стал теперь чужим, даже враждебным для неё. В нём не стало того единственного и любимого, без которого жизнь теряла смысл.

Она не помнила, как накормила сына и уложила его в кровать. Запомнились только его слова, сказанные озабоченно, по-взрослому:

– Мам, ты устала, да? Ничего, вот вернётся наш папка, тогда отдохнёшь. Ведь у тебя будет целых два мужика!

В его словах было столько уверенности, что у матери не хватило сил и решимости произнести страшные слова: папка уже никогда не вернётся. Пусть сынок ещё немного поживёт надеждой на скорое возвращение отца.

Часы ритмично отстукивали время, но Мария не ощущала этого. Она по-прежнему сидела недвижно и смотрела неотрывно на лист, белеющий на голубой скатерти. Он в одночасье перечеркнул её прежнюю жизнь, где были любовь и счастье, разлука и ожидание, вера и надежда, а теперь не осталось ничего. Перед глазами, как в кино, мелькали кадры её счастливой, но такой короткой жизни с мужем. Их нечаянная встреча… долгие прогулки… первый поцелуй… свадьба… и счастье, которому, казалось, не будет конца. Потом они узнали, что у них будет ребёнок. Муж уверял, что непременно родится сын, и оказался прав. Малыш появился на свет через два месяца после того, как Антон ушёл на фронт. Мария назвала сына в честь отца.

Вспомнилось, как провожали односельчан. Мария крепко держалась за руку мужа, боясь оторваться от него и не давая ему отодвинуться от неё даже на самую малость. Антон хорохорился, пытался шутить, но его глаза выдавали тревогу за жену и ребёнка. Он впервые оставлял их одних, и, может быть, надолго. Мария плакала, как и все, но это были, скорее, слёзы бессилия от невозможности изменить что-либо. Это плакали боль и обида, оттого что война так грубо вторглась в их счастье и теперь предстоит разлука. Некоторые бабы голосили, словно их сердце – вещун навеки прощалось с теми, кого провожали. А молодое сердце Марии ещё не знало горя утрат, поэтому никакого предчувствия беды не было. Как и многие тогда, она верила, что война будет недолгой и муж скоро вернётся домой.

Несмотря на военное лихолетье, фотографы иногда ездили по сёлам. Они понимали, как важны были для солдат снимки с родными лицами. На фронте они воспринимались, как обереги, хранящие от смерти. Мария отослала мужу фотографию маленького Антошки. Ответное письмо излучало такое счастье! Ведь сын был продолжением и полной копией отца. А позже Антон – старший прислал снимок, сделанный военным фотокорреспондентом. Муж стоял в окружении однополчан. Они улыбались, щурясь от яркого солнца. На их лицах была такая безмятежность! Лишь военная форма напоминала о том, что это всего лишь короткая передышка между боями. В любую минуту может прозвучать команда «К бою!», и для некоторых из них эта улыбка станет последней. Подросший сынишка тыкал пальчиком в фотографию и говорил:

– Это мой папка! Он флицев бьёт.

Сейчас, глядя на снимок, Мария вдруг подумала, как всё это странно. Миг, запечатлённый фотокорреспондентом, навсегда оставит мужа живым и молодым. Сын будет взрослеть и когда-то перерастёт отца, она состарится, а муж останется таким же. И была во всём этом какая-то несообразность, нелепость…

Ну, как же так? Почему судьба так благосклонна к одним и не милосердна к другим? Вон, Митька Суровин вернулся домой, пока единственный из всех ушедших. Без правой руки, но живой же! Полная грудь наград. Мария радовалась за подругу Шурку: какой-никакой, а мужик в доме. Правда, поначалу было непонятно, чего больше в этом возвращении: радости или горя. Напившись, Митька колобродил: гонял детей, поднимал руку на жену. Она не жаловалась. Да и односельчане не особо осуждали его. Понимали, что это бунтует его душа. Ведь мужик без правой руки – полмужика. Нужно время, чтобы Митька нашёл себя.

– Я для Родины руки не пожалел, – говорил он, – теперь государство много чего мне должно.