Праздничный Коридор

– Еще совсем не поздно. Ты не старый человек, да и жену можно найти помоложе, и нарожать детей.

– Вот, именно, что мне поздно думать о детях. Разве, что из детского дома взять ребенка на воспитание, но чужой все равно никогда кровным не станет. Жизнь так сложилась, что не нашел я себе верную спутницу жизни. В молодости была одна, но – не судьба. Так я и остался единственным представителем нашего некогда знатного и многочисленного рода.

– Извини.

– Ничего, ты меня не обидел. У меня когда-то был старший брат. Он перед своей смертью мне сказал, что у него, возможно, есть внебрачная дочь. Он сам ее никогда не видел, и не уверен, что она вообще существует. Возможно, это вымысел его женщины, которая, как часто случается со слабым полом, хотела его животом прижать и довести до загса. Такое он не исключал. Но твоя Ромашова, все-таки, мне как-то знакома. Может, это и есть узнаваемое родство по крови? Прошу тебя, сделай для меня копию ее свидетельства о рождении, у нее в личном деле, наверняка, есть такой документ. И заодно, приложи еще одну бумажку – ее домашний адрес и телефон. Сделаешь?

– Не вопрос, конечно, сделаю. Поручу кадровику, она у меня женщина не болтливая. Все сделает и положит в почту химкомбината, в отдельный конверт. Скажу, чтобы подписала тебе для личного просмотра.

А Зося в своем кабинете разложила бумажки по папкам и сказала:

– Совсем не страшный этот Чарышев. Со всеми выводами банка согласился, и не спорил. С таким руководителем приятно общаться.

– О чем ты там, Ромашова, – рассердилась Нина Петровна, – нашла с кем общаться! Не знаю, почему он сегодня спокойно выслушал нашу критику в адрес химкомбината, но, я думаю, что продолжение вскоре последует – не избежать нам после такого общения по паре выговоров от центрального аппарата банка, а то и лишение всех премий до конца года. Вот, нашлась умница на мою голову! Впредь, пожалуйста, строго придерживайся в своей работе нашего внутреннего плана. И больше никакой самодеятельности!

– Нина Петровна, почему вы так разволновались из-за простого экономического анализа? Мы нашли искажения отчетности, о которых руководители предприятия сами не знали. Кстати, вы обратили внимание, что за эту работу Николай Васильевич нас даже поблагодарил? Пойдемте лучше обедать, я из-за этой встречи потеряла массу энергии – теперь надо восполнять.

В это время дверь в кабинет распахнулась, и вошел Чарышев.

– Зоя Николаевна, вы, когда собираетесь посетить наш комбинат с инспекционной проверкой?

– Мы пока не планировали такую проверку, – поспешила с ответом Нина Петровна, – так, что можете не волноваться.

– Ну, так сделайте внеплановую проверку. Мне будет очень полезно узнать правду об эффективности капвложений на нашем комбинате. Получается, что меня мои планово-экономические службы слегка обманывали? А Вы, Зоя Николаевна, сейчас на обед уходите? Давайте вместе пообедаем, а заодно и пообщаемся. С пользой проведем обеденный перерыв. Вам не будет со мной скучно?

– Нет, конечно.

Чарышев открыл перед Зосей дверь и вышел вслед за ней. И вдруг, как яркая вспышка молнии, внезапно его окатила жаркая волна далекого прошлого – подушка в застиранной, серого цвета наволочке, на ней опрокинутое девичье лицо, в обрамлении копны волос, застывший взгляд широко открытых серых глаз, удивленно поднятые дуги бровей и пухлый детский рот. Так вот, что связывает его с этой девушкой! От неожиданности он остановился и достал платок – лицо покрылось липким холодным потом.

В кафе он, чтобы как то занять девушку, задал ей вопрос о методике анализа, который она использовала в работе с отчетами комбината. Обычно молчаливая Зося, умеющая слушать и уступать словесное первенство своему собеседнику, начала воодушевленно рассказывать о возможностях цифровых анализов, сравнений и перспективах механизации этих процессов. Чарышев смотрел на нее пристально и внимательно. Со стороны казалось, что человек очень увлечен разговором с девушкой, но на самом деле он не вслушивался в суть разговора, и даже не притронулся к своему обеду, только маленькими глотками отпивал кофе из своей чашки. Рядом с Зосей он видел другое лицо из своей тюремной, прошлой жизни. Эти две девушки были похожи как две капли воды, только жили совсем в разных измерениях. Эта, настоящая – смелая, уверенная в себе, красавица, умница, в строгом деловом костюме, большим пучком ухоженных волос и весенним запахом косметики. Та, из прошлого – запуганная, робкая, в ситцевом, измятом платьице, которое пахло устоявшимся запахом нафталина, и длинными, клейкими и тусклыми от хозяйственного мыла волосами. Кем они приходятся друг другу? Сестры? Или мать с дочерью? Из шокового состояния Чарышева вывел голос Зоси:

– Николай Васильевич, скажите, я заинтересовала Вас своей методой проведения анализов?

– Да, несомненно, все очень интересно и за этим будущее. Скажите, Зоя Николаевна, внешне вы подтянутая, спортивная девушка, вы, наверное, много времени уделяете спорту?

– Николай Васильевич, меня можно называть просто Зося и обращаться ко мне на ты. А если говорить о спорте, то я с удовольствием плаваю, но не для рекордов, а просто для себя.

– Какое совпадение, – обрадовался Чарышев, который мучительно придумывал, чем же заинтересовать девушку, чтобы получить возможность чаще с ней видеться, – я каждое утро тоже плаваю в бассейне комбинатовского спортивного комплекса. Ты, Зося, была в нашем бассейне? У нас чистота и порядок. Утром, всегда вымытый бассейн и чистая, подогретая вода. Давай я буду за тобой присылать машину, и мы вместе будем перед работой плавать?

– Присылать машину совсем необязательно. Я сама смогу приезжать, на своей машине. Спасибо за предложение, я его с удовольствием принимаю. Обед заканчивается и мне пора на работу, я никогда и никуда не опаздываю, только форс-мажор может изменить мои планы.

«Да, действительно форс-мажор, – думал Чарышев, провожая взглядом Зосю, которая поднималась по ступенькам банковского крыльца, – кто бы мог предположить, что главным документом всей жизни для меня может стать свидетельство о рождении незнакомой девушки – Зоси Ромашовой. Через пару дней я его получу и, наверное, смогу получить ответы на все мои вопросы».

Конверт из банка Чарышев получил на следующий день. Сначала положил его на свой стол, погладил рукой, велел себе успокоиться, и только затем, достал оттуда две бумажки. Вот оно, свидетельство о рождении. Так, место рождения – деревня Чертовщина. Мать – Ромашова Анна Семеновна, отец – Николай. Ту девушку определенно звали Анютой, возможно, это и есть Анна. Название деревни, возле которой расположился лагерь, он никогда и не забывал – конечно, Чертовщина. Ромашова Зоя Николаевна – дочь, его дочь! Но как сказать ей об этом? Захочет ли она, взрослая, образованная девушка принять своего отца, который не принимал участия в ее жизни с самого момента ее рождения. Сможет ли он убедить ее, что всегда мечтал о ребенке, но о ее рождении он не знал. А почему она осталась одна? Куда делась ее мать? Может, умерла при родах – ведь сама еще ребенком была тогда.

«И я тоже хорош, сволочь и негодяй – думал Николай Васильевич, – столько лет прошло, а я ни разу не удосужился поинтересоваться судьбой той маленькой девочки, которую приводил мне проныра Колька. Вот Колькину услугу сполна оплатили – Матвей неплохую сумму тогда ему отвалил. А про девочку я сразу забыл. И вот она, расплата – любуйся теперь своей дочерью со стороны. Манеры и стать – словно, живая бабушка, княгиня Ольга. Такие же руки – нежные, кисть узенькая и пальчики длинные, тонкие. А у той девчонки руки были некрасивые – короткие пальцы с грязными, обкусанными ногтями, она ими всегда обнаженную грудь прикрывала. На все воля Божья – моя дочь воспитана чужими людьми. Девочка моя, доченька, доча! Никогда не предполагал, что и я буду произносить эти сладкие слова. Я все сделаю, чтобы ты признала во мне отца. И в первую очередь, найду Анюту – только от нее я смогу узнать, почему ты осталась одна от рождения. Людям, приютившим тебя и обогревшим, низко, в пояс поклонюсь, встану перед ними на колени, прощения буду просить. Может, вместе с дорогими тебе людьми, и ты меня простишь? Простишь ты меня или нет, но одно я знаю твердо – отныне все твои беды и лишения я разделю с тобой. И большую их часть постараюсь переложить на свои плечи».

В последний раз он ехал по этой дороге больше двадцати лет назад, только в обратную сторону – уезжал из лагеря через деревню Чертовщину. С тех пор здесь почти ничего не изменилось – ухабистая, с глубокой колеей дорога, старая, умирающая деревня, состоящая из черных развалившихся домишек, с темными прогнившими крышами и вокруг деревни – плотной стеной лес. Где живет Колька, ему подсказала старуха, выглянувшая из-за своего завалившегося заборчика из деревянных палочек. Колька сидел на скамейке возле своего дома и курил самокрутку. Чарышева он не узнал, долго допытывался, откуда он приехал и зачем. И только когда Чарышев надел очки и сказал:

– А лагерь никуда из леса не перенесли?

Колька ухмыльнулся и весело спросил:

– Что, старшой, снова на ягодку потянуло? Заходи в дом, обсудим.

– Я думаю, что в твоем доме мне делать нечего. Поговорим на улице. Я приехал узнать про ту девчонку, Анюту. Расскажи мне все, что ты о ней знаешь.

– А что тут рассказывать? Живет себе на здоровье, только она давно на ягодку не похожа. Я тебе могу другую из местных подобрать. Заплатил твой друг щедро, а сейчас смотрю, и ты серьезно разбогател. Машина у тебя с водилой, знать, начальник большой?

– Про Анюту я тебя спрашиваю. А это, для разговора, – протянул Чарышев Кольке купюру в пятьдесят рублей, – чтобы ты все вспомнил в мельчайших подробностях.

Колька схватил редкую в его кошельке бумажку и зачастил, затараторил, словно, его недослушают и отберут деньги:

– Анютка забрюхатела от тебя. А может и не от тебя? Нет, только от тебя, больше не от кого. Рожала в феврале, в городе, там же ребенок и помер. Наши деревенские судачили, что девчонка была. Анютка месяца четыре еще в городе оставалась, а потом вернулась в деревню, летом уже. Матка ее к тому времени спилась, сначала самогон покупала, а потом сама начала брагу готовить, и не успевала перегнать в самогон, потому что, как брага заходит пузырями, она сразу и пить ее начинала. Анютка замест ее, коров пошла доить на ферму, а потом матка замерзла зимой, пьяная, и Анютка взяла свою группу. Живет, вон там, – махнул рукой Колька в сторону покосившейся избенки, стоявшей одиноко, на отшибе, в самой низкой части деревни, – одна. Мужики поначалу находились, один даже пришлый к ней прибился, но она их быстро выпроваживала. Угрюмая и нелюдимая эта Анютка. Сидит в своей низине, на люди не кажется. Проводить до ее хаты? Болото там, смотри, чтоб не утоп в грязи. А я дорожку покажу, – надеясь получить прибавку к полученной бумажке, услужливо предложил Колька.

– Нет, спасибо. Сами теперь найдем.

Николай Васильевич был уверен, что не всю правду сказала Анютка своим сельчанам – о какой смерти новорожденной девочки могла идти речь, когда в свидетельстве о рождении Зоси четко и понятно записано: мать – Ромашова Анна Семеновна. Значит, оставила девочку в роддоме, а сельчанам сказала, что та умерла.

Чарышев вошел в дворик маленькой избенки. Земля под ногами булькала и пружинила непросыхающей, болотной водой.

«Угораздило же людей построить в этом болоте избу, – подумал он и позвал, – Анна Семеновна, вы где?»

Никто не отозвался. Чарышев заглянул в покосившийся сарай, там, в грязной прохладе лежал поросенок. На скрип двери поросенок открыл один глаз и приветственно хрюкнул.

«Вот и я похож на этого поросенка, – уничтожал себя Николай Васильевич, – вылез из беспризорства и нищеты, начал новую жизнь, сладко хрюкая от собственного величия и благополучия»

Анну Семеновну он нашел в избе. Она спала. Металлическая кровать стояла возле бревенчатой, никогда не знавшей отделки стены. В горнице пахло сыростью и еще чем-то нежилым и прокисшим. Засиженные мухами стекла маленьких окон пропускали в помещение тусклый, туманный свет. Чарышев осторожно прошел в горницу и присел на провалившийся низкий диванчик, стоявший напротив кровати. Теперь он мог разглядеть лицо расслабленной сном женщины – брови, рот, овал лица, цвет и красоту волос Зося, несомненно, получила в наследство от матери. Даже цвет кожи, смугло-бархатистый, они имели одинаковый. Только кожа Анюты уже была прорезана глубокими, четко выделявшимися на загорелом лице, морщинами. Женщина, видимо, почувствовала на себе пристальный взгляд постороннего человека и проснулась. Торопливо вскочила с кровати, заправила под платок растрепавшиеся волосы и испуганно спросила:

– Чего тебе? Кто ты?

– Анна Семеновна, мы с тобой давно знакомы, вот я и решился тебя навестить. Не вспомнила? А лагерь и твой односельчанин Колька? Вспомнила?

– Да, помню, только у тебя нет золотого зуба, и очки тогда были, тоже золотые.

– Очки и зуб дело наживное – сегодня есть, а завтра нет. Я спросить тебя хочу – ты ведь родила от меня девочку, где она? Что с ней случилось?

– Да, родила. Только нет ее, умерла в роддоме.

– А вот это, что? Читай, здесь написано, что ты приходишься матерью Ромашовой Зои Николаевны, слава богу, живой и здоровой девушки. Так, может, ты мне правду расскажешь, о нашей дочери?

– Правду? Зачем тебе, правда? Небось, жива и здорова, только я ее никогда не видела. Живет где-то, горе ложкой хлебает. Ее из больницы тетка моя забрала и вырастила. Я супротив слово не сказала, потому что тетка у меня была городская и образованная, все лучше, чем детдом. Зоська подростком была, когда тетка заболела и умерла. Нам наказывали, чтобы мы на похороны приехали. Но я не поехала – мамка увязалась бы за мной, а там бы напилась, тягайся потом с ней. Да и Зоська могла бы заканючить, чтобы я ее к себе после смерти тетки забрала. А ты сам видишь, куда мне она? Сама-то себя, одну, не могу прокормить, а тут лишний рот. Нет, мне не надо такое счастье. Ты-то тоже ее бросил, получается? А ко мне судьей явился. Помнишь, что мне Колька обещал, если я покорной буду – домик и машину! Потом ты уехал, и с концами. А как ты про Зоську узнал? Колька что ли донес, сводник проклятый!

– Нет, не Колька. Встретил девушку на тебя внешне очень похожую и догадался, что дочерью она мне приходится. Видать не ошибся.

– А она-то сама знает, что отец ты ей? Видать, ты живешь хорошо и богато – одет, обут и на машине черной приехал! А кто от богатства откажется? Уцепилась, небось, Зоська за тебя, не оторвать? От меня-то чего хочешь?

– В общем, ничего не хочу. А Зося ни за кого цепляться не будет. Мне ей еще предстоит доказывать, что отцом ей прихожусь, и долго просить прощения, за то, что одна она выросла, без отца и матери. Спасибо добрым людям – не оставили ребенка, на ноги поставили. Дом тебе и машину обещал Колька, да было дело. Но ты ведь бросила моего ребенка, о какой благодарности может идти речь? Прощай, мне пора.