Смех в окошках, на сердце покой.
Ты счастливый, надёжный хозяин.
Я твоя молодая жена.
Свет очей моих, я благодарна,
Что душою твоей стать смогла!
И нет в мире счастливее пары.
Голубь мой, я голубка твоя.
Пусть нам скажут, что мы неправы —
Бог нас свёл и лишь он нам судья!
Мы пройдём путь земной наш вместе,
В счастье, радости, с Богом в душе.
Нам завидовать будут в песнях
Соловьи в полуночной тиши.
И пока я рисую дом светлый,
Где-то строится новый наш дом.
Души, вечной любовью согреты,
Наши души поселятся в нём.
Художнику
Любовь Чиктаева
– Что ты видишь пред собой?
– Вижу перисто-синие дали.
– Нарисуй их, мой мальчик родной,
Тебе краски и кисть в руки дали.
– Что ты видишь перед собой?
– Вижу рваные флаги и битвы.
– Нарисуй их, мой дорогой,
От пророчества и до молитвы.
– Что ты видишь перед собой?
– Вижу дроги в полуденной пыли.
– Нарисуй их, мой золотой,
Нарисуй, чтобы мы не забыли.
Птичьи трели… Сатирическое
Татьяна Гассан-Филиппович
На заборе птичка примостилась
И решила песенку мне спеть.
Я сначала очень удивились:
– Как поёт красиво, обалдеть!
Но потом мне всё понятно стало, —
Птица и не хочет улетать.
Ведь забор в провинции – немало!
Звёзд с небес уж ей и не хватать…
Пожила на свете, настрадалась, —
Много было всяких небылиц…
И не знает, как в живых осталась.
Всё! Теперь подальше от столиц!
Снова с буйным ветром тесно дружит,
Глупости щебечет и стихи…
Ну, а если сильно занедужит,
Падает к собакам в лопухи.
Там корова спинку, лоб оближет…
(Главное, чтоб не учуял кот).
Ну и что, что нынче не в Париже
На свои стихи зверью поёт…
Помешательство
Наталия Варская
Илья Андреевич полулежал на диване из белой кожи. На столике с ножками, сделанными из слоновой кости, инкрустированном ониксом, агатом и нефритом, стояла початая бутылка шампанского. Машенька хлопотала вокруг то со льдом, то с чаем и казалось, что вместо рук у неё вот-вот появятся куриные крылышки.
– Да убери ты свой чай дурацкий! Не помогает он! Ох, тошно мне! Ох тоска зелёная да боль головная! Не понимаешь ты мою душу, дура!
У Ильи Андреевича был очередной «большой запой». Раньше у купцов было так: «малый запой» – дня на три, а большой мог недели две-три длиться. Водку пить было ещё рано, а больше никакие напитки помочь не могли.
– Ильюшенька, да что же ты с собой делаешь?! Давай доктора Зильберта позовем. Третья неделя уже пошла, как запил.
– Пошёл твой Зильберт на хрен! У меня от его визита проблемы не исчезнут. Я ж чего пью, просто так, что ли? Это тебе плевать, зачем ты живешь, а я смысл жизни утратил.
– Ильюшенька, да что ты выдумываешь? Бизнес твой процветает. Дети уже взрослые, за границей учатся. Жена молодая, захочешь – ещё родит.
– Вот мозги-то куриные! Дети! Что – дети? Им от меня только финансирование нужно. А жена молодая «ш» и» б», шкура продажная. Купил я её. Думаешь не вижу, что любви никакой нет? Не был бы я богат, не было бы и жены молодой.
– Ну ты же сам такую выбрал. Всё, что ты хочешь у тебя всегда получается. Вот мы с тобой давно развелись, а я всё рядом, всё о тебе думаю, переживаю, по первому зову лечу. Жена твоя в Лондоне, а я всегда под рукой. И денег от тебя не жду, и подарков не прошу.
– Да что ты трещишь, как сорока? И так голова раскалывается. Сколько времени? Трёх нет ещё?
– Рано ещё, Ильюшенька, водку пить. Всего-то половина первого.
– Знаешь, Машка, я понял, что мне надо! Экстрасенс мне нужен. Только не липовый, из телека, а настоящий. Чувствую, что порча на мне. Вот точно чувствую. Найди мне мага настоящего. Я даже с водкой повременю.
– Иьлюш, ну что ты опять затеял? В прошлый раз психолога требовал, а что получилось?
– А нечего мне всяких дур подсовывать!
Машеньке до сих пор было неудобно перед Анной Николаевной, психологом из центра» Свеча». Они были знакомы еще со школьной скамьи. Потом Маша училась на переводчика, а Аня в МГУ на психолога. И вот когда в свой прошлый «большой запой» Илья Андреевич потребовал к себе лучшего психолога, Машенька обратилась к своей давней знакомой, так как в её квалификации была уверена. Немало труда стоило уговорить Аню приехать на дом: выезды в центре» Свеча» не практиковались. Аня пошла навстречу и приехав, застала полупьяного пациента в атласном халате, развалившимся на диване перед плазмой во всю стену, на которой мелькали кадры девушек в бикини. Картину дополняла огромная люстра из хрусталя Сваровски и гигантская картина маслом, на которой был изображен натюрморт: нарезанная ломтями осетрина и большой жёлтый лимон, похожий на крупную канарейку. Машенька понимала, что все это безвкусно до смешного, но не раздражалась, а умилялась, так как знала о нищем и голодном детстве Ильи Андреевича. Именно из жалости много лет назад родилось в ней чувство, которое до сих пор было неизменным и сильным. В браке они прожили пять лет, детей не заимели. Илья неожиданно разбогател и бросил Машеньку. А она его – нет. Бежала к нему, если звал, выводила из запоев, привозила лекарства, докторов, продукты, когда молодая жена Ильи Андреевича отсутствовала. А отсутствовала она часто. Это была четвертая по счёту жена и каждая новая оказывалась моложе предыдущей.