Июль. Девять Жизней

Замерзнув в воде (какая бы она ни была теплая, но от долгого пребывания в ней, подпитываемой ключами, тело начинало покрываться мурашками, а губы синеть), мы, стуча зубами, отогревались на солнышке тут же на песчано-глинистом берегу или повыше, на поросшей травой и кустарниками береговой террасе. Кстати, на этом же озере, отойдя немного подальше от купального места, можно было и неплохо порыбачить: в озере водились сороги, окуни, щуки, лини и караси. Но обычно рыбаки, такие же пацаны, как и мы, долго не выдерживали соблазна и, бросив на берег свои удочки, присоединялись к купальщикам.

Вот сейчас вспоминаю то время и чувствую, как блаженная и глупая улыбка блуждает у меня на лице. Господи, как же мы были счастливы от того единения с природой! А все потому, считаю я, что не было у нас тогда, в начале 60-х, ни телевизоров в деревне, ни тем паче сегодняшних электронных штучек, которые сделали домоседами большую часть населения страны, включая и детей.

Удивительно, но родители никогда не боялись отпускать нас одних в эти длительные походы на лоно природы – наверное, потому что сами также выросли, без излишней опеки и надзора. И ничего ведь с нами не случалось! Ну, там разве что наступишь на колючку от боярышника или расшибешь большой палец на ноге об выступающий корень, когда шляешься по кустарникам – ходили-то почти всегда босиком, – а то и подерешься со сверстником, что, впрочем, случалось крайне редко.

Не помню случая, чтобы кто-то из моей деревни утонул в озере или на Иртыше. Чужих утопленников к нам по реке – да, прибивало, из стоящего выше по Иртышу райцентра, а свои чтобы – ни-ни! Правда, все же был один случай гибели нашего парнишки, связанный с водой. Но Серега не утонул, а неудачно нырнул и сломал себе шейные позвонки (покойся с миром, дорогой мой земляк).

После тех благословенных дней я прожил уже, можно сказать, целую жизнь, за которую купался не в одной реке, не в одном море. Но лучших водоемов, чем Долгое и Иртыш, я не встречал, да и уже не встречу. Потому что – лучше не бывает. Потому что они – из далекого счастливого детства!..

Я копаю бормышей…

Марат Валеев

Июнь. Мой первый в жизни трудовой отпуск! И в первый же его день я, полуголый, стою по пояс в Иртыше с совковой лопатой в руках…

Я уже работал до армии, целый год, на заводе ЖБИ, но когда мне должны были дать первый отпуск, мне дали… повестку в армию. Ну ладно, отслужил два года – и там отпуска не заслужил. Вернулся из армии домой. Да, с пару недель отдохнул, но это же нельзя назвать настоящим отпуском?

Устроился в тракторную бригаду сварным, старательно трудился, рассчитывая на полноценный отпуск: мотался со сварочным агрегатом САК между полевым станом в степи и станом кормозаготовительной бригады на лугу и заваривал трещины, поломки на всяких сельхозагрегатах. И вот когда подошла, наконец, пора заслуженного отпуска, со мной случилась совершенно неожиданная ситуация.

Я время от времени писал юморески, заметки в нашу районную газету (ну, появилась у меня такая тяга, опять же неожиданно для меня самого) и их печатали. И вдруг редактор прислал приглашение на собеседование. Съездил и, грубо говоря, опупел: мне предложили работу в газете!

Подумал, подумал, и согласился, терять-то мне было нечего. И не зря – работы интереснее просто невозможно было придумать. Отработал год (мотался по району в длительные и краткосрочные командировки и собирал материал для газеты), и наконец, получил отпуск по всем правилам: на 24 рабочих дня, с отпускными.

И куда я поехал отдыхать, как вы думаете? Аж за 25 километров от места своей работы, в деревню, в Пятерыжск! И ни о каком другом месте просто не помышлял. Только о рыбалке на Иртыше и любимом озере Долгое! И в этом ничего необычного не было: я здесь вырос, здесь прошло все мое счастливое детство, и я никак не хотел расставаться ни со своим многолетним увлечением, ни с милыми моему сердцу местами.

И вот я, как только я слез с автобуса и пришел в родительский дом, даже не попив толком чаю, переоделся, взял с собой большую жестяную банку, укрепил ее на багажнике велосипеда, к раме привязал совковую лопату и покатил, шурша тугими шинами по накатанной дороге, к спуску на луга и далее между сочно зеленеющими лугами, к сверкающему на ярком солнце Иртышу.

Проехал Рощу с ее вековыми кряжистыми ветлами, дальше грунтовка пролегла по самому обрывистому берегу реки. Я не спеша крутил педали, обдуваемый легким теплым ветерком, с наслаждением вдыхая аромат цветущих луговых трав, и прислушивался к безумолчному стрекотанию кузнечиков в высокой траве со стрелками дикого лука, разлапистыми купинами конского щавеля и строго вертикальными кисточками подорожников, щебетанию птиц и почти неслышному шуршанию прозрачных крылышек разноцветных и разномастных стрекоз, боевыми вертолетиками пикирующими за своей добычей – комарами и всяческими мушками.

Большая вода недавно ушла с лугов, чем и объяснялось буйное их цветение и всяческая оживленная жизнь мелких организмов. Но вот, немного не доезжая до места обычной стоянки сенокосчиков (сам всего лишь год назад трудился здесь) и пока пустующей – сенокос еще не начался, я замедляю ход велосипеда, затем слезаю с него и веду его пешком за руль, всматриваясь вниз, под невысокий, всего метра с полтора обрыв.

Внизу негромко и лениво плещется Иртыш, издалека слышен зудящий гул и появляется белая точка, вырастающая на глазах. Это первая «Ракета», она идет со стороны Иртышска на Омск с горделиво задранным носом. Так, уже два часа дня. Солнце припекает все сильнее, рубашка начинает прилипать к телу. Очень хочется искупаться. И за этим дело не заржавеет – надо только дойти до нужного места.

Мимо с громким рокотом, пуская солнечные зайчики от окон пассажирского салона, пролетает «Ракета», с кормы ее мне кто-то машет, я тоже помахал – а че, не жалко! Спустя пару минут на берег под обрывом с шумом, нагоняя одна другую, обрушиваются высокие волны, под их ударами что-то с дребезжанием катается. Ага, я на месте!

«Ракета», взрезая водную гладь, Иртыш, стремительно удаляется, волны стихают и уже не бьются о песчано-глинистый берег, а вальяжно наползают на него. Из воды торчит длинная штанга с приваренной на конце поперечной железякой. Я ее тащу на себя и на другом конце обнаруживается приваренный корпус старого огнетушителя с обрезанным днищем. Это так называемая «турбина» – с ее помощью рыбаки, ловящие стерлядь на закидушки или, пуще того, перетяги, копают в реке, в глинистом дне «бормышей.

Это на самом деле личинки бабочки-поденки, живущие под водой в норках. Почему у нас их называли именно «бормышами» – до сих пор не знаю. Может быть, это переиначенное слово мормыш. Но мормышами называют личинок комаров, а никак не бабочек-поденок. Ну да шут с ними. На бормышей знатно ловится любая рыба, от язей о стрелядей, на которых я собирался пойти завтра с утра пораньше на Коровий взвоз, давнее излюбленное место закидушечников.

Правда, накопать этих белесых личинок со страховидными черноглазыми мордашками, с извивающимися наметками будуших крылышек на спинках, стоит немалого труда – они же вон где сидят, под водой, на дне. Я разделся и сначала с наслаждением искупался в теплом, быстром Иртыше. Немного поборолся с течением, понырял до звона в ушах, и то, что я был совершенно один в этом месте (правда, иногда слышался гул редких машин или дребезжание конных повозок, проезжающих на Иртышский паром), меня нисколько не тяготило.

Накупавшись, я сначала взялся за свою лопату – если бормыши попадутся ближе к берегу, то можно обойтись и без трехметровой «турбины», предназначенной для орудования на глубине, подальше от берега. Копнул раз, другой, но всякий раз течение сносило с лопаты порции донного грунта.

Наконец я приноровился и стал носить на берег почти полные лопаты грунта, издырявленного норками. Когда стал разбирать их руками, в каждой лопате находил пять-шесть жирных бормышей, недовольно шевелящих клешнястыми лапками. Я их осторожно извлекал и опускал в банку, наполненную чистой водой.

«Нормально! – радовался я в душе. – Этак я за полчаса наберу сколько надо бормышей…» А надо было штук хотя бы с полсотни (я ведь еще планировал сегодня и червей накопать – в общем, рыбалка предстояла обстоятельная – на пару закидушек и удочку-донку. Дорвался, что называется!)

– Эй, гражданин! Кто вам разрешил тут копать? – Вдруг услышал я над головой знакомый голос. Обернулся на него и заулыбался. На кромке обрыва стоял мой отец. Из-под козырька надвинутой на глаза кепки торчал его крупный, перебитый в давней драке у глаз нос, довольно ухмыляющееся, гладко выбритое лицо было уже порозовевшим от загара.

Увлекшись добычей бормышей, я не обратил особого внимания на звук подъехавшей повозки. Сейчас ее мне не было видно, но я слышал, как фыркала и переступала копытами, свистела бьющим по бокам собственным хвостом лошадь, отбивающася от паутов.

– Привет, пап! – сказал я.

– Вылезай, покурим, – ответил он приветливо. – Когда приехал?

– Только что, – сказал я, откладывая в сторону блестящую от влаги и выпачканную глиной лопату. – Ну, час-полтора назад.

Я вскарабкался на обрыв и присел рядом с отцом, как был, в мокрых трусах, на траву.

– На выходные приехал? – спросил папка, протягивая мне раскрытый портсигар. Я вытер руки о траву, осторожно вытащил из-под прижимной резинки папироску, дунул в мундштук.

– Сегодня же только четверг, – проговорил я уголком губ, прикуривая папирос от зажженной отцом спички. – Я в отпуск приехал.

– В отпуск? – переспросил меня отец, забыв бросить на землю догорающую спичку и лижущую сейчас своим зыбким желтоватым пламенем его заскорузлые пальцы. По-моему, он не чувствовал огня.

– Ну, – подтвердил я, затягиваясь терпким дымом «Севера». А в почти безоблачном бледно-синем небе самозабвенно заливался жаворонок, и я, если бы мог, подпел бы ему – так мне было хорошо и покойно на душе здесь, на берегу Иртыша, среди его источающих одуряющий аромат луговых трав. – На все три недели. На рыбалку.

– В отпуск. На три недели. На рыбалку, – повторил за мной, как заучивая, отец. И вдруг раскатисто захохотал – как он это умел, заразительно, закидывая голову назад и шлепая ладонями по коленям. – Ни на курорт куда-нибудь, ни на море, а домой, в деревню! Ай да молодец!

Потом перестал смеяться так же неожиданно, как начал. И сказал уже серьезно:

– Ну и хорошо. И порыбачишь, и мне кое-что поможешь по хозяйству. Ладно, я поехал. Может, ты со мной?

– Неа, – помотал я головой. – Я еще не накопал бормышей, сколько надо. А транспорт у меня есть.

И отец, зачем-то ездивший к парому – я так и не спросил, зачем, может отвозил кого, – сел в телегу и покатил в сторону села. А я полез обратно в реку. Мне еще надо было накопать бормышей…

Аромат сенокоса

Марат Валеев

А в прежние времена – ну, лет так с сорок-пятьдесят назад (черт возьми, неужели я уже такой старый?), – в эту пору у меня дома в Пятерыжске завершались последние приготовления к началу сенокоса на лугах. Большая вода к тому времени уже уходила, напоенная Иртышом пойма подсыхала и буквально вся покрывалась ярко-зеленым ковром – так бурно шло в рост луговое разнотравье.

Кормозаготовителям надо было за несколько летних недель обкосить всю эту обширную площадь – от угодья Чипишка (Шипишка или Шиповник) до Рощи, – собрать скошенные травы в валки, дать немного подсохнуть. А потом уже закопнить и оставить досыхать до «кондиции», когда все еще остро пахнущее разными травами и луговыми цветами сено уже можно будет вывозить с лугов к месту зимнего хранения. То есть на сеновал, где травяной урожай выкладывается с помощью стогометателей и опытных раскладчиков в гигантские скирды.

Сено тогда скашивали прицепными сенокосилками, на каждой было, по-моему, по одному двухметровому полотну, а прицепляли к трактору штуки три-четыре косилки, и получался, таким образом, широкозахватный агрегат, сразу выкашивающий метров шесть-восемь луговины. За рычагами трактора был обычный механизатор, а вот сенокосилками управляли пацаны!

Начиная где-то с шестого или даже пятого класса, нам разрешали работать, под строгим присмотром взрослых наставников, в кормозаготовительной бригаде. И мы, мальчишки, всей душой стремились попасть на эту работу.

А ведь к тому времени начинались летние каникулы и, казалось бы, чего уж лучше, чем предаваться активному отдыху на живописной природе: на рыбалке, купаться на озере или на Иртыше. Но нет, нам хотелось поработать! И, скорее всего, по двум важнейшим причинам. Работа эта была уже фактически взрослая, и мы расценивали наш допуск в сенокосную бригаду как некое начало взрослой уже, самостоятельной жизни.

И второе – всем хотелось заработать. Понятно, что зарплату нашу в конторе за нас получали наши родители. Но они уже не могли отказать нам в выделении определенных, честно заработанных нами, сумм на приобретение каких-то заранее спланированных покупок. Может, это были коньки. Может, велосипеды, спиннинги. Неважно, что – важно, что на заработанные тобой деньги!

И те мальчишки, кому свезло работать на сенокосилках, сами их ремонтировали и готовили к покосу у территории отделенческого склада. Помню, какие важные были Генка Шаламов, Колька Кутышев, Сашка Карпенко, звякающие гаечными ключами у своих косилок. На них, кстати, не каждому разрешали садиться: там нужна была определенная сноровка и сила, чтобы вовремя ручным рычагом поднять и опустить брус с полотном косы, не слететь с жесткого железного сиденья во время косьбы.

Мне сначала доверили работу… помощника повара. Я ездил на телеге в прибрежную рощу за хворостом для кухни, рубил этот хворост, подносил воду из Иртыша (стан обычно располагался на берегу реки). Из поварих помню тетю Нину Коробову, тетю Олю Таскаеву, очень добрых и веселых женщин.

А какая была красота вокруг полевого стана! Везде кудрявые заросли тальника, по зеленому ковру луга то там, тот тут ползает техника – пыхающие дымком из выхлопных труб трактора с сенокосилками в прицепе и перекликающимися на них мальчишками, с граблями, пресс-подборщиками, «кораблями» копнителей.