Защитники. Группа ИСП ВКонтакте

Как впоследствии в экономической практике пришлось общаться с одним из руководителей проектного института дорог и мостов.

– Да, – говорит, – было время. Это сейчас у нас весело и у «ветерана» нашего, Мефодича, помощников во множестве.

По всей видимости одна из них с какими-то бумагами прошелестела мимо нас.

– А тогда, продолжил он, проводив ее взглядом вослед, – тут осталось нас условно пять человек, замерзающих без отопления, потому как платить нечем было. А и откуда деньги. Все ведь думали, что все вокруг само собой работает. И не нужны никакие ученые и заводы. И вот тут-то начали «у них» (он особенно выразил это, будто говоря про каких-то существ из фантастических книг) начали проваливаться дороги и падать мосты. И вдруг, появился вопрос: А почему?

И прибегают они к нам, находят уже почти замерзших и околевших, срочно дают деньги и говорят:

– Надо все решить!

По всей видимости, это у них главная позиция в жизни. Мейнстрим.

Тут-то все и пошло в гору. Ну, а теперь, нас один из главных пап страны покупает.

Он посмотрел на меня с заметным удовольствием, и в глазах его можно было прочитать перспективы пусть и не такого прекрасного, как в былые годы, но надежного будущего.

И я не могу принять со стороны ветеранов упреки в адрес нашего поколения, что мы получили то, что хотели; что мы совсем не такие как они, как еще кто-то там в истории. Но, граждане! Нам досталось то из чего мы могли выбирать. То есть, что вы нам дали, то мы и взяли. Но на деле, это было совсем немного, иными словами в контексте рассматриваемой проблемы – совсем ничего. Ни ракет, ни спутников, которыми вы все так хвалились… Мало того, у кого-то в конце ХХ века, хорошо, если хлеб на столе был. А за кого то корку от него клали на полную рюмку. И таких было очень и очень много. Наверное, достоверной статистики получить руки хлебороба никогда не смогут, но недавно где-то пробежало вскользь, что жизней было унесено в те годы больше, чем во времена сталинских репрессий.

А накопленное достояние должны были защищать именно то поколение. НО понятно, что было сложно. Не сразу сориентировались, сообразили. Но зачем на нас то теперь все перекладывать. Если не смогли передать хорошее от себя, то хотя не отнимайте своей критикой то хорошее, что пока еще есть в нас. И не винить, что мы получились такими недоделанными. Начните критику с себя самих. Растущее поколение кто-то взращивает. А если вы не стали делать нас, то мы сделались теми кем смогли. И получилось по-разному. Кто-то смог преодолеть преграды, и некоторых можно даже причислить к героям своего времени, что в такую годину испытаний сохранили и дополнили то хорошее, что было, или наоборот избавились и не приняли того плохого, что стало умножаться. А кто-то пустился по течению. И тут, уже, кого куда занесло.

А сейчас я шел и мысли роились и одолевали меня. Как со всем этим быть?

Хотелось обратно. Кто я сейчас? Был – на своем месте. Наверняка, с хорошим и светлым будущим. Сейчас – ищущий пятый угол букашка, глядящий в неизвестность и живущий своими мечтами – что они есть на деле, что могут дать после, в противовес, как сейчас казалось, довольно интересным и насыщенным впечатлениями и событиями прошлым?

Действительно, словно появилась граница на до и после… Как будто что-то резко оборвалось в сознании, мироощущении. Вот было все целостно, а тут раз, и основа пропала. И мечты, казавшиеся такими привлекательными и манящими своими перспективами, вдруг оказались… Только лишь исчезающими мечтами, потому что сейчас как-то они вовсе таковыми не казались. Хочется, но не получается улететь в розовый небосвод. А то, что было рядом с тобой и в тебе, то самое и было главным. А о нем уже и не помечтаешь. И здесь его не обхватишь и не потрогаешь – где-то оно, где-то! Искать дальше, новое что-то создавать, придумывать? А что навыдумываешь, все и так – есть как есть. Никто ничего нового не ждет. Да еще и Наверное, может правильно посмотреть на вещи надо?

Да нет, все равно там, раньше, было что-то большее или большое. По крайней мере,

Воспоминания о дружбе, о причастности к чему-то достойному не оставляли меня – особое товарищество, сплоченность и поддержка, и места унынию просто не было. Марш-броски и прыжки, полевые выходы, обычные занятия вовсе не военной тематики – все было интересно. Как гордились тем, что носим тельняшки, мечтали о будущем – куда служить попадем и кто у нас генералом станет.

За это время мы как то соединились в одно. Не то, чтобы родственниками, а родными точно стали. И не хватает порой друг друга.

Где это все сейчас… Точнее, это-то известно, а вот где я?

А с новыми знакомствами – сложно. Ты вроде от них ждешь именно «тех» отношений, а они на тебя странно посматривают. Как они живут то здесь, вообще? Страшно.

Держат друг друга на расстоянии, общаются словно на переговорах каких-то. А разговаривают – о чем? Жутко становится. Не посмеются, не пошутят. А если и случается, то над чем? Как у классика: Над собой смеетесь. А мне так просто жалко их становилось.

А как, наверное, со стороны было жалко меня. И от такой мысли мне становилось совсем уж не по себе.

В общем, чужак. И обратного пути нет, и впереди просвета не видно. Неужели так всю жизнь жить придется? Жутко и страшно. И хоть-бы помечтать о чем-то…

Не оставалось ничего другого, кроме как вспоминать старое. Хотя, это был не выход, а в чем-то, и наоборот, но что оставалось? Душа требовала теплых чувств, и их надо было культивировать в себе, а других, получается, не было.

В то же время, чувствовалось, что где-то, что-то должно быть еще. Некий отблеск, именно, отблеск нового, потому что не могло вот так все дальше продолжаться. Так как это конец. Или я сойду с ума или это должно закончиться, пройти.

Иду, укутавшись в оболочку из критики всех и всего вокруг, деления на тех и и этих, вполне возможно, что поиска ответа, и вероятно на некий несформированный вопрос. Что это? Да, вовсе это не вопрос никакой, и далеко не философский, и совершенным образом не ответ искомый, как выходит неизвестно на что, а обычное состояние того, что сам не знаешь чего хочешь.

Одно сплошное разочарование и раздражение. И, правильно, только не на себя самого. Это тяжелее всего, да ко всему прочему вряд ли нужно и на себя все подряд вешать. Про смирение я как-то позже узнал, и в чем-то осознал его пользу. Вот где труд то.

А сейчас это слово произвело бы атомный взрыв глубинного сознания. Ну какое смирение может быть у военного человека? К врагам? Зачем тогда все?

Но незаметно, а смирения у военного то человека, на деле оказывается довольно много и порой незаметно для него самого. Дается оно, правда несознательно, а прививается дисциплиной с самого первого дня. И все пять лет обучения ты ждешь, что оно закончится с выпуском, с выдачей офицерских погонов. Ан нет, продолжим дальше – там больше. Хотя-кому как и где как.

Но, в самом деле, эту протестную свободу мы ищем с пеленок. Детский сад, школа, институт, армия. И по прошествии каждого этапа, оглядываясь назад сознаешь, вот где была свобода, вот где лафа. Просто расслабься, ешь кашу, слушай, что говорят, сделай что просят. И отойдут от тебя, оставят в покое.

Нет же. Все не то, все не так. Не то говорите, не то делаете. Вот, когда вырасту, покажу как надо.

И что? В итоге, кому вообще все это надо?

В итоге, принцип поедания каши и умения быть послушным сохраняется на всех этапах жизни и от яслей мало отличается. Но в детстве, все этой принимается как само собой разумеющееся, а уж после института… Простите меня, но!

А в ответ: Нет, уж, Вы послушайте меня…

Так что при таких жизненных укладах, лучше всего в детском саду.

Вот примерно с подобными мыслями о несправедливости отношений в пространстве человеческой плоскости я и приближался вдоль трамвайных путей по улице к Даниловскому монастырю.

Вдруг, вижу впереди какие то люди, крики, возгласы. Впереди идущие прохожие немного шарахнулись в сторону.

Бомжи дерутся. Они здесь всегда собираются. Людской поток в монастырь пролегает по этой улице. Так есть надежда на получение милостыни.

А он как будто выделялся среди всей этой нищей толпы, даже отделялся и стоял на коленях немного в стороне от них. И даже когда они пробегали вокруг него, даже они казалось бы чувствовали что он какой то особенный – не их.

Да, он стоял на коленях. Вид его был какого-то юродивого, словно оживший книжный исторический образ, только в одеянии нашего времени. Хотя, что это было за одеяние. И можно ли сказать, что и время наше такое же?

Черная грязная тельняшка, на правом плече которой пришит черный погон с красным просветом и пятью маленькими звездочками.

Он широко улыбался, даже смеялся, словно насмехался. Как будто вокруг него ничего не значило и не имело значения. Вроде было у него что-то, что давало ему гораздо больше даже, чем кусок того же хлеба или копейки, которые он просил, вскидываю в сторону проходящих свои руки – совершенно без пальцев.

Это были просто кисти с чуть выступавшими обрубками пальцев. И он их то прижимал к груди, то протягивал к прохожим, словно хотел ими показать нечто, что долго будет возможно выражать словами, которые, впрочем, он может и не хотел говорить. Ведь и так все должно быть понятно. Но как оказалось, не всем и не сразу. Но просящий, видимо был не особенно требователен, и если хоть кто-то поймет, то уже достаточно, так что-ли?

Он был в тельняшке. В черной тельняшке.

Я не сразу обратил внимание на этот факт, а когда прошел метров сто, меня вдруг озарило совпадение многих фактов: черная тельняшка, морской погон с красной полосой, кисти без пальцев. Да ведь без пальцев потому что, по всей видимости, оторвало их взрывом: может разминировал что-то, может еще чего. А почему разминировал, да потому что из Морской пехоты, так как и тельняшка черная и погон с красным просветом. Только морская пехота такие носит. У наших такие же были.

И, самое главное, у него глаза, взгляд – наши! Уверенность. Несмотря на его нынешнее положение. Не с наглостью, а с каким-то, даже, озорством. Которое, впрочем, пытается отвоевать огромная печаль, которая также вырывается из лучей, что рвутся из его глаз. Теплота из них идет. Не озлобленность, не крик о справедливости. А, словно, бы вопрос: Неужели, вот так?

Ой-ой. Вот ведь тоже. Мне как стыдно стало за мои переживания и стенания! О тельняшке, да берете думаю. Да как бы теплее в жизни пристроиться. А тут, боевой офицер, без рук, да на коленях. Вот кто о тельняшке говорить может!

А я тут все с хандрой своей: пожалейте бедного, места себе найти не может. И прошел ведь спокойно, и даже копейки не дал.

Мне захотелось развернуться и побежать назад, дать ему все, что есть. А потом, нашла мысль, скорее слабовольная: хорошо, на обратном пути пойду и дам.

Но как хотелось вернуться. Просто оставить, пятак, и идти дальше. И какая разница, правда или нет, что он морпех? Он не в таком состоянии, чтобы выбирать себе профессию. Морпех не морпех-человек явно в бедственном положении, и от хорошей жизни не натягивают на себя грязную тельняшку с нашитым погоном, ни настоящие морпехи ни шапочные. Так что какая разница, кому ты подал? Именно что, тому кто нуждается. И если лишний раз,

Я стал молиться как мог: чтобы не осудили меня сверху за этот поступок, и помогли ему, офицеру – достойному – и погон и совести.