Невзгодам вопреки. Летопись рода Захватошиных

«ДЕРЕВЕНСКАЯ «ВОЛЬНИЦА»

В годы моего детства в деревнях кипела жизнь. Не было праздности, скуки, уныния. Ребята играли в лапту, в городки, в шаровки, гоняли «попа». Младшие, как я, например, и мой дружок Колька Балуев играли в лошадки. При этом одного запрягали, как бы коня, надевали сбрую, вожжи, на грудь колокольчик и – айда, бегай по широкой улице, босиком по мягкой травушке. А Колька при этом рыл землю ногой и лягался, как настоящий жеребец.

Были в Быньгах и домашние детские «театры». Помню, однажды с ребятами и братом попал я в один из них. В доме на три окошка, на берегу Нейвы, заплатили, как положено, какие-то копейки. Нас провели в дом, рассадили на лавки, открыли занавес из одеял, и начался спектакль. Артисты, в основном девочки и один мальчик, разыгрывали незнакомую домашнюю комедию. Одна из девочек, в мужском костюме, с подрисованными усами, изображала кавалера, а другая – барышню. Всё было карикатурно и примитивно, но очень весело.

Таких театров было несколько. Был даже театр теней, где мужчина и девушка при свете фонаря изображали руками фигурки животных и сказочных героев со своими комментариями. После, в своей долгой жизни, я посмотрел немало спектаклей в разных театрах страны. Многие не оставили никакого следа в моей душе, а вот те, домашние, самодеятельные, помню до сих пор.

Очень весело проходили Рождественские святки. Сестра Татьяна с подругами собирались у нас и гадали на женихов. Вечерами по улицам ходили ряженые, наши же соседские ребята и девушки – в вывороченных меховых тулупах, страшных самодельных масках, изображающих чертей и зверей. Они гурьбой вваливались в нашу прихожую и притворно пугали детей и хозяев. Мать нарезала им пирога и угощала чаем, после чего они, изобразив какую-нибудь страшную сценку, так же шумно уходили в другой дом. По ночам к нам стучали в окно и спрашивали: «Как невесту-то зовут?» И мать со смехом отвечала: «Татьяна», чем приводила сестру в сильное смущение.

Случалось, ряженые безобразничали: то поленницу дров раскатают, или ворота приморозят, или прикатят к воротам телегу или сани, так что утром не выйдешь на улицу. Но всё это делалось не со злобы или озорства, а по многовековой славянской традиции, поэтому на такие проказы не обижались.

Мне сейчас становится горько: тысячи лет люди жили по своим устоявшимся традициям, и вдруг всё разом поменялось за какие-то тридцать лет.

Не стало старинных игр, песен, плясок к определённым праздникам, не стало ряженых и гаданий и не только в городах, но и в сёлах и деревнях.

Все сидят у телевизоров и смотрят одни и те же плоские шутки и слушают пошленькие песни. Чем же закончится эта гигантская ломка нашей духовной жизни?

Летом мы много времени проводили на речке. Каждый край села имел свои излюбленные места для рыбалки и купания. Ребята с центра Быньгов купались у «кузи», на месте старой демидовской кузницы, где когда-то была плотина и место было поглубже.

Другие купались на Нейве «у моста», «на бучиле», мы же любили ходить на Леснушку. Она находилась среди перелесков и колхозных пашен, на месте старого старательского разреза. Колхозных коней купали у моста по старой Малехоновской дороге. Вода там доходила лошадям до хребта, берег был пологий, и казалось, что кони тоже любили это место, и сами, измученные жарой и оводами, торопливо заходили в самое глубокое место.

Коней после войны в хозяйстве было много, на быках уже не ездили, и у каждого из нас были свои любимцы, которых лелеяли, купали, поили, кормили, а вечером ездили на них в ночное. Ничего лучшего я не помню в той трудной ребячьей жизни. Мне до сих пор помнятся клички наших лошадей: Лесок, Ангара, Вихорь, Мартик и другие. Я словно вижу их умные глаза, добрые морды, лёгкую поступь копыт. Мне думается, что кони понимали, что мы дети, и относились к нам бережно и добродушно, как к своим жеребятам.

И если кто-то из ребят на всём скаку падал лошади под ноги, она никогда не наступала на своего тщедушного седока, а резко тормозила передними ногами или перепрыгивала, не причинив ему вреда.

Зимою в селе тоже было весело. Мы катались на коньках, на лыжах, санках, салазках и самодельных лотках. Почти на каждой улице делали ледяные горки, с которых ездили на сковородках, железных листах или просто на валенках… А сколько народу собиралось на нашей колхозной горке. Кто на самоделках, кто на настоящих лыжах, катались мы с её крутого склона».

Да в селе Быньги было много доморощенных талантов. Без веселья, без песен и танцев на Руси было нельзя. Это давало разрядку от трудов праведных и снимало усталость. Кроме свадеб, до глубокой осени собирались у кого-нибудь в избе родственники и близкие друзья на вечеринку. Повод всегда находился. Застолье проводилось в складчину, то есть каждый приносил свой провиант и складывали его на общий стол. Ну, конечно, договаривались, кто и что принесет. Одним поручали хлеб, пироги, другим что-нибудь мясное, третьим овощи, соленые огурцы и капусту. Алкоголь был разнокалиберный. В основном, это был самогон и брага. Посидев за столом, попив самогона или бражки, хорошо закусив и поговорив о том и сем, разряжались в танцах, плясках или играх. Пели любимые народные песни – «Бродяга», «Тонкая рябина» и тому подобные. Часто пели частушки. Это сейчас они вышли из моды, а тогда их очень любили.

Останки дома Захватошиных, 1960-е годы.

Фото Захватошина М.Н.

Обращусь снова к очерку А.Корюкова «Огненная купель», напечатанного в журнале «Уральский следопыт»:

«У нас в селе было две кирпичных церкви и две деревянных часовни. Храм во имя Святого Николая Чудотворца был построен уже после Демидовых, Саввой Яковлевым, который купил у Демидовых Невьянские заводы, в том числе и Быньговский. Этот храм называют в народе Белой церковью, в ней молятся православные. Другая – единоверческая церковь во имя Казанской иконы Божией Матери, каменная, называемая в народе «Красная Церковь». Храм был заложен в 1852 году, а окончательно построен 19 июня 1861 года, освящен в 1871 году. 11.12.1931 года постановлением № 1653 президиума Уральского областного исполнительного комитета «ввиду неиспользования указанной церкви в культовых целях больше года, а также наличия в с. Быньги другого храма, ходатайство Невьянского райисполкома о закрытии Быньговской единоверческой церкви было решено удовлетворить».

С 2007 года началось ее восстановление, и священник отец Игорь уже ведет в ней службу. В ней молятся двуперстным крестом, как старообрядцы, по старым книгам, но молитву, в отличие от них ведет священник.

Две часовни были старообрядческие, часовенного толка, в них молились не только наши старообрядцы, но приезжали на молитвы, особенно в праздники, кержаки из других сел и городов.

В тридцатые годы все церкви и часовни были закрыты. С церквей были сняты колокола, Красную церковь отдали колхозу под склад зерна. Но старообрядцы, привыкшие к гонениям, продолжали молиться по домам, где крестили детей, брачили молодоженов, отпевали и поминали умерших».

В настоящее время Белая и Красная церкви восстановлены. В них сохранились знаменитые иконы невьянской школы иконописи. Иконы этой школы известны не только в нашей стране, но и во всем христианском мире. Немало их находится в государственных музеях России и в частных собраниях.

В Екатеринбурге был открыт первый музей «невьянской иконы», в котором находится около 600 экспонатов. Сейчас этот музей находится на улице Белинского 19, рядом с библиотекой им. Белинского В.Г.

29.07.1931 году семью Захватошиных в составе семи человек «раскулачили». Моих родителей и их пятерых сыновей выселили из дома. Дом, корову, лошадь, и все остальное имущество отобрали. Дом отдали под магазин и сельсовет, а через несколько лет (в 1942 г.) дом сгорел.

От дома остался только кирпичный остов, который просуществовал до 60-х годов XX века. Затем остов растащили по кирпичику.

А семью посадили на телегу и отвезли на железнодорожную станцию в г. Невьянск. Там всех посадили в товарный вагон и повезли в Первоуральск на строительство новотрубного завода. Что послужило причиной «раскулачивания» семьи? Да для строительства завода нужна была дармовая рабочая сила. Ведь кулачества на Урале не существовало. Это был не зерновой район. Работящие семьи не нанимали себе наемных работников. Все делали сами. Это в средней полосе России и на Украине требовались наемные работники на посевную, на обработку земли и на уборку урожая. А здесь в основном был рабочий люд. Заводские и фабричные рабочие. Вот их то и стали считать «кулаками», чтобы принудить ехать на стройки великой индустриализации.

В вагоне таких «раскулаченных» было, как сельдей в бочке. Вагон охранялся милицией, чтобы никто не сбежал. Выходить из вагона не разрешалось, а ехали двое-трое суток. Очень долго поезд стоял на разных станциях, пропуская составы с важным грузом. А люди в то время были побочным грузом. Сейчас от Невьянска до Екатеринбурга электрички идут два часа.

Глава вторая

Революционным перелом России и всей жизни

Наше довоенное житие-бытие в Первоуральске

Наконец, в уже в августе 1931 году привезли всех в Первоуральск. Территория строительства завода напоминала цыганский табор.

Жилья не было. Переселенцев размещали в складах, а иных и в шалашах. Все переселенцы находились под неусыпным контролем коменданта ОГПУ. Документы у всех отобрали. Только в начале ноября, когда пришли морозы и повалил снег, переселенцев перевели в бараки на Пахотке. Пахотка тогда находилась в районе нынешней Первоуральской ТЭЦ.

Нынешнее поколение людей, наверное, не знает, что такое барак. Толковый словарь русского языка определяет его так: «Барак-легкая постройка, предназначенная для временного жилья». На самом деле барак – это каркасная жилая постройка с двойными стенами из досок, между которыми насыпали опил, либо набивали сушеным камышом, сеном. Это спасало от уральских морозов. Доски внутри бараков были нестроганными и побеленными известью. Бараки были длинными. Посередине барака был сделан коридор шириной около полутора метров. Справа и слева коридор отделялся от жилых коморок стенкой, которая не доходила до потолка, а в этих стенках были дверцы в каморки. Поэтому семейные разговоры и раздоры были слышны всему бараку.

Бараки в Первоуральске для спецпереселенцев.

Фото 16.03.1930 год

Как видно по снимку это были не классические бараки, которые строились во время Великой Отечественной войны. Там хоть были отдельные высокие комнаты по 15 квадратных метров с варочной плитой со встроенной духовкой. Такая печь также обогревала комнату.

А здешние бараки были какими-то низенькими длиннющими сараями с каморками. Размер каморок был около девяти квадратных метров. В каждой каморке был топчан и нары. В середине барака и в торцах его были варочные печи-плиты. Местный люд называл эти печи-плиты благородно – «каминами». Эти «камины» служили для отопления барака и варки на них пищи. В таких бараках была ужасная теснота, шум, плач детей, постоянная вонь. Под низким потолком барака постоянно колыхалась пелена густого табачного дыма. Малолетние детишки не выдерживали таких ужасных житейских условий и часто гибли. Никто не считал, сколько их померло от голода и болезней.

В стране не хватало хлеба и другого продовольствия, поэтому распределение продуктов осуществлялось по карточкам. «Классовый враг» получал меньше всех. Семьи переселенцев с большими лишениями кое-как перебивались. Промтоваров (ширпотреба) почти не было.

Строительство первых домов в Спецпоселке.

Фото лето 1933 года

Работу спецпереселенцы выполняли малоквалифицированную. Самую тяжелую, самую грязную. Они вручную копали котлованы и траншеи, кайлили смерзшуюся землю и лопатами грузили ее в тачки. Толкали тачки с землей, с бетоном, таскали на себе кирпичи с помощью «козы» (деревянное обшитое тряпьем приспособление с поддоном для переноски кирпича, камня и других тяжестей, которое водружалось на спину, как рюкзак). Никаких выходных не было и в помине, но спецпереселенцы (а по сути те же ссыльные) вынуждены были мириться с навязанными им тяготами жизни. Роптать, а тем более жаловаться, они боялись. Остерегались молвить «лишнее» словечко. У органа безопасности СССР (ОГПУ – объединенное государственное политическое управление) везде были свои «глаза и уши».

На строительство новотрубного завода продолжали прибывать все новые партии рабочих – таких же спецпереселенцев из Белоруссии и Украины. Жилья стало не хватать. В 1932 году правительство «расщедрилось» и разрешило спецпереселенцам и раскулаченным строить свои дома и поселки. В Первоуральске строительство поселка собственных домов началось 3 мая 1933 года на юго-западном склоне горы Пильная и назывался он тогда – Спецпоселок.

Застройщики сначала стали отвоевывать у тайги участок земли под строительство. Удивительно работящими были эти люди. Днем они трудились на строительстве завода, а вечерами шли после работы артелью валить лес.

Очень нелегко далось строительство поселка. Участок застройки был отрезан от промышленной площадки бездорожьем и, чтобы вывозить напиленные и разделанные бревна к заводской лесопилке, проложили узкоколейную железнодорожную ветку. Длиной она была около 4-х километров и по ней толкали груженые бревнами вагонетки по четверо мужиков на одну вагонетку. Работали ударно, хотели до зимы въехать в дома.

Первые дома застройщики ставили рубленными из круглых бревен, потом перешли на брус, из которого дома строились быстрее. Планировка домов – стандартный пятистенник на две семьи, разделенный внутри пятой бревенчатой стенойна две половины. Жилая площадь каждой половины по 28 кв. метров, независимо от количества членов семьи. Потом каждая половинка разделялась русской печью на комнату 16 кв. метров (горницу) и кухню с полатями. Позднее к дому каждая семья пристраивала сени. При каждой половине дома был участок земли в 4 сотки. К сентябрю 1933 года в первый дом въехали первые новоселы. Этими новоселами стали самые многодетные семьи – Захватошины (7 человек) и Лежнины.

Наш дом в 1933 г.

Слева сидит отец, в центре Алексей, Роман, Михаил, сидят Василий и Александр, справа мать с самоваром

Семья Захватошиных в 1938 г. (на заднем плане общежитие). Верхний ряд – Александр, Роман, Михаил, Алексей, Василий,

Сидят – отец с Валентиной, мать с Геннадием