Всему свое время

– Скорее похоть наших родителей… А они спросили меня, хочу ли я появляться на этот свет?

– Странная беседа. Значит так, сестричка, вот что я тебе скажу. Ты – трудновыносима! Чего ты вообще добиваешься?

Та вдруг приникла, вжалась в спинку глубокого кресла и тоскливо попросила:

– Я хочу, чтобы ты согревала мои домашние тапочки, пока я здесь. А то они завянут и умрут от отсутствия внимания… И, если захочешь, можешь спать иногда в моей спальне. Я не против… Ты хоть немного любишь меня?

– Аллилуйя, Господи, аллилуйя – это ли не чудо? – радостно пронеслось в голове Эйрин. – В сестре как будто было несколько версий её самой, которые постоянно соревновались, поддаваясь воздействию то тёмной её стороны, видимо, более могущественной, то светлой. В эту минуту, похоже, на неё снизошло долгожданное, такое обнадёживающее, просветление, обнажившее её светлую грань восприятия жизни. И это было очень хорошим предзнаменованием.

– Я очень люблю тебя, Рэйчил! – радушно ответила она. – Ты ведь моя сестра!

– А я иногда думаю, что ты меня ненавидишь…

– Иногда я и правда начинала тебя ненавидеть. Но даже тогда я… тебя любила. Постой, дай-ка я тебя сфотографирую для папы…

Они обнялись, обхватившись руками и крепко прижавшись друг к другу.

– Ой, твои волосы зацепились за мою серёжку, – Эйрин, со смущённой улыбкой на лице, попыталась освободить от её растрёпанных чёрных волос свою позолоченную клипсу. Рэйчил, помогая Эйрин выпутать свои волосы, невольно обнажила шею, на которой, под завитками, пряталась круглая коричневая родинка величиной с горошину, такая нежная и кокетливая, она, несомненно, своим существованием сводила с ума немало искушённых мужчин.

– Никогда не поздно начать заново! Главное, что мы вместе, Рэйчил. У меня гора с плеч свалилась. Я так счастлива. Мир?

– Хм… Не уверена… –слегка заупрямилась та. –Скорее, только временное перемирие. Очень зыбкое… А помнишь, как я проучила тех негодяев в нашем пабе?

Эйрин, конечно, помнила ту крайне скандальную историю, которая грозила их семейному бизнесу очень тяжёлыми последствиями. Тогда Рэйчил помогала официантам в пабе. Дело было пятничным вечером и заведение было загружено под завязку.

– Я о тех двух новых клиентах, англичанах, сделавших заказ? Им, двум голубчикам, видите-ли, пришлась не по вкусу наша ирландская кухня!

– Помню, ведь я обслуживала их столик, – Эйрин было неприятно вспоминать об этом. – Именно в тот момент ты и появилась. И не дала мне сказать ни слова!

– Эти англосаксы были слишком спесивы и надменны, слишком горды, чтобы выпить со мной! Даже не обратили на меня внимания! Им, оказывается, было хорошо вдвоём! Пренебрежительно бросили на меня взгляд и… отказались платить за еду, которую умяли без остатка… те прекрасные свиные рёбрышки с соусом грейви, от аромата и вида которых текут слюнки… Сказали, что предпочитают вегетарианскую еду и потребовали «овощную поляну» за счёт заведения… Мой внутренний голос немедля подсказал мне, как именно следует задать им тряску.

– И тогда ты их спросила, чем они занимаются…

– Да, эти вонючие, жалкие скряги работали архивными крысами в Лондонском Музее Современного Искусства, а в Бирмингем они приехали, чтобы провести романтический уик-энд…

– До сих пор не понимаю, как тебе пришло в голову предложить им, знатокам современного искусства, «шедевр современного кулинарного искусства»? Как ты посмела поднести им на тарелочке собственные фекалии в форме кренделя, назвав это «блюдо» шпинатным пюре? И весело пожелала им приятного аппетита! Я ещё очень долго буду не в силах теребить душу тягостными воспоминаниями. Скольких сил и средств стоило отцу замять то бесчинство!

А Рэйчил задиристо хохотала. Люди, находившиеся недалеко, стали коситься в их сторону. Одна почтенных лет дама, из посетителей, участливо закивала головой, видимо понимая, что иного поведения от обитателей этой лечебницы ожидать не приходится.

Внезапно прекратив свой хохот, Рэйчил выпучила свои чёрные глаза и как-то таинственно, заговорщически прошептала:

– Прислушайся! Ты слышишь голос?

– Голос?

– Да, Эйрин, голос! Это голос с небес. Ангелы. Они зовут меня… Мне надо идти… Оставь меня…

Обременённая тяжёлой душевной ношей, Эйрин смотрела ей вслед. Затем медленно добрела до своего бежевого Peugeot 307 и завела двигатель… Бросив прощальный взгляд на здание лечебницы, её глаза прочитали надпись над её главным входом: «Оставь надежду, всяк сюда входящий»… Она вздрогнула от кошмара, прежде чем поняла, что это ей померещилось.

Ночью ей явилась во сне доктор Джонсон. Её мужеподобная фигура с обнажённым гладким торсом хищно склонилась над кроватью, с которой на Эйрин жалобно смотрело, беззвучно взывая к ней с мольбой о помощи, до смерти перепуганное лицо писателя Люка… Внезапно её ошеломлённые от изумления глаза столкнулись с дикими очами доктора, которая ехидно прошипела, обнажив беззубые уста и отчётливо чеканя каждое слово:

– Я докажу тебе, рыжеволосая крошка Эйрин О’Брайен, что это – генетика! Оттого и не прощаюсь с тобой! До скорой встречи!

ГЛАВА 4. Артур и цыганка

Артур проснулся на рассвете. И тут-же зажмурил глаза. В них настойчиво целился лучик солнца, упрямо напоминая, что пора вставать. Он нехотя высунул руку из-под одеяла и взял наручные часы с кожаным ремешком. Только начало седьмого. До сигнала будильника оставалось ещё целых двадцать три минуты. Но этот непоседливый, совершенно неугомонный, тёплый лучик мягкого апрельского солнца продолжал его преследовать, облюбовав своей мишенью его сонные глаза…

Он встал и направился в ванную комнату. Совершая тщательные кругообразные движения щёткой по зубам ослепительной белизны, он задумчиво обозревал себя в зеркале:

– Скоро тридцать три. Но, к счастью, я ещё в форме, – успокоил он себя.

Из Зазеркалья на него смотрел высокий мужчина, стройный, с широкими плечами, демонстрирующими его крепкое сложение, с благородным светлым лицом и выразительными тёмно-синими глазами. Волосы его были светло-каштановыми, имеющими приятный матовый оттенок, и слегка вились от природы, что явно указывало на его аристократическое происхождение, точно так же, как каштановая или, что бывает чаще, чёрная волнистая грива у породистой белой лошади. Глаза его обрамляли красивые тонкие брови. Ещё выше находился открытый бледный лоб, на котором, только при внимательном наблюдении, можно было заметить следы неглубоких морщин, пересекавших одна другую. Нос прямой, с еле заметной горбинкой, говорил о его прямолинейном характере, склонном порой к мудрым компромиссам, а пижама, застегнутая только на две нижние пуговицы, позволяла разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного джентльмена, далёкого от всего показного, но любящего порядок, комфорт, свежий костюм и богатую библиотеку.

Заглянув в комнату напротив, Артур с нежностью поцеловал в лоб безмятежно спящую дочку и заботливо поправил ей одеяло. Из другой комнаты доносился громкий храп его тётушки. Спустившись этажом вниз, на кухню, он, со знанием дела, приготовил себе традиционный английский завтрак – из яичницы, тоста, жареной сосиски, помидора и грибов. Запил это крепким чёрным кофе и, облачившись в пальто по погоде и прихватив свой портфель, он, собранной своей походкой, вышел на улицу, двигаясь в красивой и непринуждённой манере. Ему хотелось прогуляться пешком и подышать чистым утренним воздухом, пока на город не опустился смог вперемешку с туманом. Торопиться было незачем, поскольку до начала рабочего дня времени было более чем предостаточно. Как раз накануне он, успешно пройдя жёсткий конкурс и всевозможные собеседования, наконец-то получил долгожданное и заманчивое предложение о работе в большой клинике с серьёзной репутацией. Нынче был тот самый первый день, когда ему предстояло вплотную приступить к исполнению своих прямых обязанностей в качестве нейрохирурга.

– Ты что, ослеп? Налетел на почтенную даму, чуть с ног не сбил! – на него, посреди тротуара, обиженно пялилась женщина солидного возраста с небрежно накинутым на голову ярким платком. Она отвела в сторону свою правую руку, в которой держала зажжённую свечу, сверкая на солнце своими золотыми кольцами, украшавшими каждый её палец. Другая её рука придерживала большую вязаную сумку, что висела у неё за спиной.

Была она невысока ростом, но казалась высокой – такой тонкий стан мог быть только у танцовщицы. Или у бывшей танцовщицы. Она не была похожа на уроженку Альбиона, скорее на испанку. Кожа её была несколько смугла и отдавала каким-то чудесным золотистым оттенком. Её лицо, сохранившее былую красоту, было обрамлено иссиня-чёрными длинными, вьющимися волосами, хотя, присмотревшись к ним, можно было заметить среди них немало седых. А широко и смело раскрытые чёрные глаза, сияющие в лучах всё ещё слабого утреннего солнца, указывали на ее бойкий и независимый характер, но в то же время, похоже, добрый и справедливый. Всем своим видом она напомнила Артуру очаровательную Эсмеральду, героиню романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», танцующую под рокот бубна, а точнее, актрису Джину Лоллобриджиду, давным-давно с триумфом сыгравшую эту роль. С той лишь разницей, что героине той было 16 лет, а атакующая его сейчас «Эсмеральда» была в уважаемом возрасте, и лет эдак на 40 старше… Как же мог он не заметить эту леди?

– Что застыл? – та бесстрашно сделала шаг в его сторону, словно вызывая его на поединок.

– Простите меня, мэм, – вежливо ответил Артур, слегка наклонив к ней голову и постарался было пройти мимо, но, похоже, женщина не собиралась так быстро сдаваться.

– Простить? И не подумаю! – бойко ответила она и горделиво выпрямилась, отчего её монисто из позолоченных монет и бляшек, бисера, бус, обработанных разноцветных камней и кораллов громко забренчало на груди, а ярко-красная юбка из шифона, длинная и расклёшенная, расшитая тесьмой и стразами, в такт её движению гармонично всколыхнулась, обнажив её босоножки на плоской подошве с ремешками, напоминавшими греческие сандалии и украшенные бахромой и пряжками. Если бы Артур не увидел её обувь, он мог бы с уверенностью подумать, что она босая.

– Я тут, видите-ли, исполняю священный обряд и пою «Джелем, джелем», а вам невдомёк. Или уши заложило? Идёте себе напролом. Вы меня испугали!

– Какой обряд, мэм? – машинально спросил Артур и тут же подумал, что всё происходящее – какая-то нелепая случайность, которая никак не должна его касаться…

– Известно ли вам, молодой человек, какое сегодня число?

– Да, мэм, 8 апреля… – он стал копаться в памяти, пытаясь вспомнить, не заметил ли он на своём стенном календаре в кухне какого-то праздника.

– Вот именно! 8 апреля! Хотя что я тебе объясняю? Всё-равно не поймёшь, – она, очевидно, решив с ним больше не церемониться, перешла в одностороннем порядке на «ты» и безнадёжно махнула на него рукой. Но чувства Артура, этого английского джентльмена, были уязвлены.

– Постойте, мэм… я… прошу у вас прощения, что задел вас… я не хотел…, – выговорил он и внезапно обнаружил, что не в силах отвести от неё взгляд, и поэтому поинтересовался:

– Что за день сегодня, мэм?

– Всемирный День Цыган! – произнесла она с нескрываемой гордостью, но в её голосе таились нотки огорчения. – Жаль, что ты не знал. Запомни этот день! – и она по-дружески хлопнула его ладонью по плечу.

Так вот она кто! Неужто цыганка? С ума сойти! Значит, он не ошибся, вспомнив цыганку Эсмеральду, хотя та и была рождена не от цыган, но воспитана ими. На ум сразу пришли воспоминания, услышанные им когда-то о необыкновенных способностях этого народа к злым чарам, о том, что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя смотреть цыганам в глаза и допускать их прикосновений к себе!

– Не бойся меня, – она словно читала его мысли. – Я не злопамятная… Так и быть, прощаю тебя! – её смуглое и доброе лицо было сейчас очень живым и озорным. Казалось, цыганка вот-вот высунет язык.

– Спасибо, мэм! – ответил он.

– Что ты заладил – мэм да мэм? Я ещё не так стара! Я Лили. Просто Лили, – представилась она и протянула полуобнажённую руку. – А кто ты?