Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

– А то… Держись за меня. Не пропадёшь!

Валере льстило, с каким преклонением смотрит на него Гольдберг. Усиливало азарт. На самом деле он волновался, что может на чём-то проколоться: узнает капитан и отменит экскурсию, или не будет ни одного свободного автобуса, или заартачится водитель, или на самом заводе запретят провести экскурсию постороннему гиду. И восхищение Гольдберга помогало справиться с сомнениями, придавало смелости, которая, как он знал, берёт города!

Валера в белой рубашке сидел на переднем сиденье широко раскинув руки и по-свойски беседуя с водителем, пока автобус неторопливо пробирался по ялтинским улочкам. Он знал, что выглядит стильно. Секрет красивой небрежности раскрыл когда-то фарцовщик Олег: «Никогда не мни рубашку, засучив рукава. Расстегни, аккуратно подверни на ширину манжета, потом ещё два или три раза». Такая же небрежность, стоившая ему двадцати минут перед зеркалом, видна была и в причёске. Подобная тщательность и уверенная улыбка помогала вести переговоры. Собеседники переставали видеть в нем восемнадцатилетнего мальчика, относились, как к мужчине.

Гольдберг опередил группу, заранее купил билетики и незаметно передал Валере. Теперь на входе можно было авторитетно назваться экскурсией:

– Группа из шестнадцати человек с дегустацией.

Только после того, как их пропустили, Валера облегчённо выдохнул. Кажется, получилось. Дальше все казалось простым.

Какое-то время Валера подрабатывал в винном магазине на Торговой и углу Островидова. Ассортимент вин там был знатный, продавали и бутылками и на разлив в баре.

Там и наслушался лекций Ефима Юльевича, старого еврея, работавшего когда-то на Массандре чуть ли не при Льве Голицыне. Так что сейчас с лёгкостью мог рассказывать и о винах, и о князьях.

– Итак, начнем с первых сортов, высаженных Голицыным: саперави и мурведра. Саперави зрелое, насыщенное вино и, что необычно для Массандры, сухое. Его оценят мужчины! А вот мурведр идет на совершенно особый портвейн. – Валера намеренно выдержал паузу, интригуя. – Сейчас этот портвейн идёт под непримечательным номером восемьдесят один. Однако… когда-то он делался в подвалах императорской семьи и считался любимым вином царя.

Дождавшись некоторого ажиотажа в стремлении поскорее опробовать «царский» портвейн, он негромко добавил:

– В то время, как корова стоила три рубля, гости Ялты платили за бутылку этого портвейна восемь!

После этой фразы распробовать портвейн захотели абсолютно все экскурсанты. А Гольдберг ткнул Валеру в бок:

– Ну, ты эрудит… Думал, не сможешь удивить ещё больше.

Этот восторг со стороны Гольдберга, уважительное восхищение пассажиров теплохода, ощущение того, что он на коне, захлестнули Валеру. Дойдя до царского подвала, обложенного известняком, он слегка растерялся. Здесь не было ярко подписанных этикеток, бутылки покрыла пыль веков. Как выкручиваться? В голову пришла мысль, что раз ему этикеток не видно, то и экскурсантам тоже.

– Попрошу к бутылкам, выставленным здесь не прикасаться… – на всякий случай предупредил он. – Считайте их музейными экспонатами.

После того, как все понятливо покивали, он стал уверенно тыкать пальцем то в одну бутылку, то в другую, будто точно знал, что в какой.

– Лакрима Кристи. Слезы Христа. Тоже одно из любимых вин царя. Теперь из винограда Алеатико делают вино с таким же названием, но поверьте! Это уже совсем не то!

Гольдберг смотрел, как экскурсанты кивают словно загипнотизированные, и его восхищение росло. Он то и дело пересказывал Валере слова пассажиров Нахимова, говорил о том, как все очарованы экскурсией, чем окончательно взбудоражил приятеля.

Валеру понесло. Он не только стал рассказывать о винах, но и учить дегустировать. Показывал, как правильно держать бокал, как вращать его, оценивая цвет, как понять ароматы, как пробовать. Через какое-то время понял, что не различает уже все эти мускаты, токаи и хересы, и несёт полную отсебятину. Валера напился. Гольдбергу пришлось самому закруглить экскурсию, чтобы не опоздать на теплоход. Однако о вечернем выступлении Валеры в музыкальном салоне уже и речи не шло. Пока Гольдберг прощался с пассажирами, Валера нетвёрдой походкой ушёл в свою каюту и, закрывшись, уснул.

К утру о вчерашней экскурсии на Нахимове знали все. Пассажиры рассказали другим, что на теплоходе помимо концертов и кино есть экскурсионная программа. Так, слухи дошли до капитана. Соболев вызвал Валеру.

– Вас мне рекомендовал Никита Львович, как очень одарённого артиста. И в этом он не соврал. Вы весьма талантливы и предприимчивы.

Валера улыбнулся, но Николай Антонович на улыбку не ответил. Пришлось делать невинное лицо:

– Я вчера плохо себя почувствовал, – начал Валера и прервался, – Или… Это из-за экскурсии? Но ведь, как член экипажа я могу отлучаться на время стоянок?

Соболев саркастично покачал головой:

– Хотите сказать, вы понимаете, что значит быть членом экипажа?

– Н-не совсем…

– Я так и думал. Устав службы на судах морского флота СССР так и не прочитали. Что ж… Думаю, сейчас учить вас и поздно, и бесполезно.

Он протянул уже оформленные бумаги. Не вчитываясь, Валера продолжил спорить:

– Но я могу отлучаться на время стоянок! Если поставлю в известность вахтенного помощника! Я предупредил!

Соболев поднялся и, опершись руками о столешницу, посмотрел в глаза:

– А находиться на судне в нетрезвом состоянии вы можете?! А срывать вечернее выступление можете? – Не дождавшись от Валеры ответа, он выбросил указательный палец в сторону двери. – Вон!

Обида от второго несправедливого увольнения прожигала в груди дыру. За что? Никто даже не видел его выпившим! Просто Соболеву не понравилось, что Валера может такое провернуть, а он нет! Чтобы устроить сходу такую экскурсию и смелость, и предприимчивость, и удача нужны!

«Ничего. Это ничего…» – уговаривал себя Валера. Чтобы научиться драться, надо выучиться падать. Упал, отряхнулся и – в морду! Главное верить в себя. И не останавливаться.

Глава VI. Взрослая жизнь

1960-1961

На следующий день, когда спускался по трапу судна, неожиданно увидел Гольдберга с вещами.

– А ты чего? – удивился Валера. – Ты же не пил!

– Так меня же толком не оформили. На майские брали. Сам понимаешь. Так что… С «Нахимовым» покончено.

Валера приготовился: вот сейчас Гольдберг упрекнёт, скажет, что всё из-за него… но парень смотрел прямо и бесхитростно. Будто просто ждал: «Что дальше?» Нестерпимо захотелось оправдать это доверие.

– Как ты к джазу относишься, Гольдберг?

– Ну… как? Как все, – начал тот, но потом уловил настроение Валеры и улыбнулся, – положительно. Очень положительно!

– Тогда… Постой тогда! – крикнул он и бросился назад на «Нахимов». Боялся, что остановят, но экипаж оглядывался на спешащего парня без удивления. Мало ли? Забыл, может, что… Быстро переговорив с аккордеонистом Витей Барсуковым, подхватил заинтригованного Гольдберга и поспешил в портклуб. Там сегодня выступали его знакомые из Томска. Валера отозвал в сторону Лёню Дериша, он знал, что тот собирает бригаду, чтоб работать от Томской филармонии, и пригласил зайти на чай.

Вечером все собрались у бабушки Домны. Она скоро похлопотала у стола: поставила плошку икры из «синеньких», крупно нарезанные ломти батона, банку с кипятком и заварочный чайник. А потом деликатно оставила молодёжь беседовать:

– Надо к соседке зайти, поспрошать кое-что.

Все наскоро раззнакомились, с жадностью разметали баклажанную икру, выпили по две чашки чая и уставились на Валеру. Тот, смакуя интригу, поставил на подоконник карболитовый футляр принесённого с собой проигрывателя и достал любимый миньон. Все в комнате увлечённо собрались вокруг:

– Буржуйский джаз? – азартно потёр руки Барсуков.

– Тсс, – шикнули на него хором Лёня Дериш и его жена Люба, – дай послушать!

Нэт Кинг Коул произвел впечатление. Глаза ребят заполыхали. Только Лёня выразил сомнение:

– Обеспечить фортепьяно к каждому концерту нереально.

– Потому и заменим аккордеоном, – Валера кивнул в сторону Вити Барсукова.