От тьмы – к свету. Введение в эволюционное науковедение

В своём субъективном идеализме Г. Башляр был неудержим. Он заявлял: «Мир есть “верификация”. Он сделан из верифицированных идей» (там же. С. 106).

Рискующий неорационализм

Г. Башляр мыслил себя творцом нового рационализма. С его точки зрения, время старого, декартовского, рационализма пришло к концу. Время декартовского универсального сомнения (т. е. сомнения во всём) уже устарело.

Г. Башляр писал: «Универсальное сомнение бесповоротно распыляло в порошок данные разрозненных фактов. Оно не отвечает никакой реальной стадии научного исследования» (там же. С. 114–115).

Пришло время нового рационализма – рискующего. «Таким путём, – поясняет Г. Башляр новую форму рационализма, – станет понятным этот рискующий разум, без конца реформируемый, всегда состояший в полемике сам с собою. И когда мышление начнёт осциллировать в рамках прикладного рационализма, оживёт тот комплекс терпеливости и нетерпения, который хорошо выражен мечтателем эксперимента Пристли: “Человек, судьба которого состоит в том, чтобы действительно заложить основания науки, должен рисковать всей своей репутацией”» (там же).

Риск учёного – вот условие, позволяющее ему делать открытия. Сами же открытия в науке Г. Башляр уподоблял мутациям в живой природе. В результате получались «мутации рациональности». Он писал: «Нам следует принять на себя гораздо больший риск, если мы хотим получить мутации рациональности» (там же. С. 114).

Кричащий антикумулятивизм

Г. Башляр был крайним антикумулятивистом. Своим прогрессом, считал он, наука обязана происходящим в ней время от времени революциям. При этом новые научные революции напрочь перечёркивают достижения старых.

Никакой кумулятивности, по Г. Башляру, в науке нет. Новые науки, вовсе не происходят из старых. Они происходят из новых революционных теорий.

Так, современная физика своим прогрессом обязана революционной теории А. Эйнштейна. Что же касается доэйнштей-новской физики, то её без всяких сожалений следует отправить на свалку истории. Её время бесповоротно прошло. О ней нужно забыть.

Подобно модернистам в искусстве, Г. Башляр сбрасывал с корабля современности старые науки и тем самым лишал новые их предков: «Современные механики – релятивистская, квантовая, волновая – есть науки без предков. Наши правнуки, несомненно, не будут интересоваться наукой наших предков. Они будут видеть в ней только музей мыслей, ставших неактивными, или по меньшей мере мыслей, которые более не могут иметь ценности… Такая наука (атомная физика. – В. Д.) представляет собой изумительно чистый образец исторического разрыва в эволюции современных наук» (там же. С. 113).

Итак, Гастон Башляр – теоретик такой крайней формы антикумулятивизма, которую можно назвать кричащей или вопиющей. В истории науковедения больше таких радикалов не попадалось.

2.1.2.2. Александр Койре

Александр Койре (Койранский) (1892–1964) – французский науковед. Он родился в Таганроге в еврейской семье. Среднее образование получил в гимназиях Тифлиса и Ростова-на-Дону. В 1908 переехал в Германию, где в течение трёх лет учился в Гёттингенском университете. Для завершения образования он переехал в Париж, где его застала Первая мировая война. Он воевал на стороне русских вплоть до осени 1917 г. Вернувшись в Париж, он вступил на научное поприще.

В России вышло три книги А. Койре: «От замкнутого мира к бесконечной вселенной» (М., 2001), «Очерки истории философской мысли. О влиянии философских концепций на развитие научных теорий» (М., 2003) и «Философия и национальная проблема в России начала XIX века» (М., 2003).

Для историко-научной концепции А. Койре характерны три черты – дисциплинарный синтетизм, умеренный интернализм и умеренный антикумулятивизм.

Дисциплинарный синтетизм

Подобно Д. Сартону, А. Койре совершенно справедливо выступал против изложения эволюции науки в виде истории разрозненных отдельных дисциплин. История науки должна быть синтетической. Она должна быть единой. Это становится возможным, когда историк науки исходит из системного взгляда на дисциплинарную структуру науки.

Протестуя против исключительно аналитического подхода в научной историографии, А. Койре писал: «История математики плюс история астрономии, плюс история физики, химии и биологии не составляют истории науки… Мы все знаем, что целое больше, чем сумма его частей» (В поисках теории развития науки / Под ред. С. Р. Микулинского. М., 1982. С. 140).

Создать синтетическую историю науки – дело многотрудное. На пути к её созданию стоит неслыханная дифференциации науки, произошедшая в XIX–XX веках.

Задолго до М. Г. Чепикова (см. его монографию «Интеграция науки. М., 1981) А. Койре стал сокрушаться по поводу чрезмерной дифференциации современной науки, утраты ею прежнего единства, которое в прошлом ещё поддаётся восстановлению, а в настоящее время грозит быть непреодолимым бедствием.

Более того, даже в каждой отдельной науке накопилось столько знаний, что они не вмещаются в голову её историка.

Вот как А. Койре пояснял эту мысль: «Специализация является платой за прогресс. Обилие материала, обогащение наших знаний всё более и более превышают способности человеческих существ. Таким образом, никто не может писать историю науки, ни даже историю одной науки… Как никто сегодня не может знать всей математики или физики, химии или литературы» (там же. С. 140–141).

Чрезмерная дифференциация современной науки, действительно, представляет собой в наше время глобальную проблему, но её, тем не менее, надо решать. В противном случае мы так и будем жить, как говорил Г. Гегель, с разорванным сознанием, не имея целостного научного представления о мире. Без её решения возврат к энциклопедизму невозможен. Имеется только один путь к её решению – универсально-эволюционный. Идея эволюции объединяет все науки и весь мир, который они отражают.

А. Койре был близок в какой-то мере к пониманию ведущей роли философии в синтезе частных наук. Во всяком случае, он не отрывал частные науки от философии. Об этом свидетельствуют такие его слова:

«История научной мысли учит нас, что:

а) научная мысль никогда не была полностью отделена от философской мысли;

б) великие научные революции всегда определялись катастрофой или изменением философских концепций;

в) научная мысль – речь идёт о физических науках – развивалась не в вакууме; это развитие всегда происходило в рамках определённых идей, фундаментальных принципов, наделённых аксиоматической очевидностью, которые, как правило, считались принадлежащими собственно философии» (Философия науки: общие проблемы познания. Методология естественных и гуманитарных наук: хрестоматия / отв. ред. – сост. Л. А. Микешина. М., 2005. С. 235).

Умеренный интернализм

Очень часто А. Койре изображают как радикального интерналиста (имманентиста) в науковедении. Так, В. С. Черняк писал о нём: «В конце 30-х годов нашего (ХХ-го. – В. Д.) столетия он становится признанным главой так называемого интерналистского направления в историографии, которое пытается объяснить историю науки имманентными законами развития человеческого духа» (там же. С. 120).

Между тем А. Койре был умеренным интерналистом. Это значит, что, несмотря на то, что он подчёркивал независимость науки от её окружения, он не абсолютизировал эту независимость.

Так, нельзя, с точки зрения А. Койре, отделить историю науки от истории других сфер духовной культуры – в частности, от религии. Он писал: «Мне кажется невозможным отделить историю философской мысли от истории мысли религиозной» (В поисках теории развития науки / Под ред. С. Р. Микулинского. М., 1982. С. 120).

Интернализм А. Койре, как видим, был умеренным, хотя впечатление о том, что его интернализм был радикальным, возникло неслучайно, поскольку выдвижение внутренней («чистой», «имманентной») истории науки за счёт перемещения на задний план её внешней («прикладной») истории он проводил более решительно, чем Д. Сартон.

Под приоритет внутридисциплинарного подхода в истории науки перед междисциплинарным А. Койре подводил множество аргументов. Приведу лишь такие:

1. «Я считаю…, что наука, наука нашей эпохи, как и наука греков, является существенно теорией, поиском истины, и поэтому она имеет и всегда имела собственную жизнь, имманентную историю, и что лишь в зависимости от своих собственных проблем, своей собственной истории она может быть понята своими историками» (там же. С. 138).

2. «Мне кажется тщетным желание вывести греческую науку из социальной структуры городов. Афины не объясняют ни Евдокса, ни Платона. Тем более Сиракузы не объясняют Архимеда или Флоренция – Галилея. Я считаю, с моей стороны, что то же самое верно и для Нового времени, и даже для нашего времени, несмотря на сближение чистой и прикладной науки… Вовсе не социальная структура Англии XVII века может объяснить Ньютона и тем более не социальная струкутра России времён Николая I может пролить свет на творения Лобачевского» (там же. С. 138–139).

3. «Несомненно, что роль науки в современном обществе возрастала в течение последних веков. Несомненно, что наука стала фактором огромной, может быть решающей, важности в истории. Не менее очевидно также то, что её связь с прикладной наукой является также тесной» (там же. С. 137).

Все эти аргументы совершенно справедливы, если их не преувеличивать, в отношении к внутренней истории науки, но наряду с нею никто не запретит изложение и внешней истории науки.

В таком случае мы получим два типа историографических исследований в науковедении – внутридисциплинарные и междисциплинарные. В первом случае речь идёт о внутренней истории науки, а во втором – о её внешней истории, где рассматриваются связи науки с тем окружением, в котором она развивалась, – с религией, искусством, политикой и т. д.

Умеренный антикумулятивизм

Если Д. Сартон был крайним кумулятивистом, а Г. Башляр – крайним антикумулятивистом, то А. Койре – умеренным антикумулятивистом.

А. Койре попал в нашем науковедении не только в крайние интерналисты, но и в крайние антикумулятивисты. Так, В. С. Черняк писал о нём: «Отбросив идею кумулятивного характера развития науки, Койре пришёл к выводу, что история физики представляет собой скачкообразную смену метафизических парадигм, или типов мышления, возникновение которых он образно называет мутациями человеческого интеллекта» (там же. С. 125).

Это преувеличение. На самом деле, признание научных революций отнюдь не означало для А. Койре полное отрицание кумулятивных (накопительных) периодов в истории науки. Однако на первый план в его историографии выдвинуты революции в науке. Так, много внимания он уделял в своих работах научной революции в Европе XVI–XVII вв., которую он начинал не с Н. Коперника, а с Г. Галилея, поскольку гелиоцентризм первого дошёл до сознания научного сообщества приблизительно через 100 лет после смерти его автора.

В 1939 г. вышла в свет книга А. Койре «Этюды о Галилее». По этой книге видно, что её автор не был таким крайним антикумулятивистом, как Г. Башляр. В трудах Аристотеля, с которым боролся Галилей, А. Койре вовсе не видел нагромождение одних устаревших нелепостей, которые Галилей отбросил полностью и целиком. Более того, революция в физике XVI–XVII вв. была бы невозможна, если бы она не опиралась на знания, добытые в ней за предшествующие столетия. Даже если новая теория рождается в противоборстве со старой, само это противоборство стимулирует прогресс в науке.

Это свидетельствует о том, что А. Койре, в отличие от Г. Башляра, не перечёркивал кумулятивистский подход в науковедении. Между тем, с его точки зрения, прогресс в истории науки в первую очередь связан с революционными скачками, произошедшими в ней, а не с длительными периодами подготовки к ним. Вот почему его образ истории науки приобрёл в конечном счёте антикумулятивный вид.

Антикумулятивный образ науки, нарисованный А. Койре, пришёлся по душе самому крупному антикумулятивисту второй половины ХХ в. – Томасу Куну.

2.1.2.3. томас Кун

Томас Сэмюэл Кун (1922–1996), как сообщает нам «Википедия», «родился в Цинцинате (штат Огайо) в еврейской семье, перебравшейся в Нью-Йорк, когда Томасу было 6 месяцев. Его отец, Сэмюэл Л. Кун, был инженером-гидравликом, выпускником Гарвардского университета и Массачусетского института технологии; мать, Минетт Кун (урожд. Струк), работала редактором».

Томас пошёл по стопам своего отца. В 1943 г. он окончил Гарвардский университет и получил степень по физике. Дальнейшая его карьера была связана с работой в Гарварде, Принстоне, Калифорнийском университе в Беркли и Массачусетском институте технологии. Как видим, жизнь у него удалась.