Северная прародина Руси

Аполлон и музы. Фрагмент изображения на вазе

Борьба Аполлона и Геракла за пифийский треножник

Рис. 21. Классическое и архаическое изображение Аполлона

Лебедь – символ Гипербореи. Морское божество Форкий – сын Геи-Земли и прообраз русского Морского царя – сочетался браком с титанидой Кето. У них шесть дочерей, родившихся в гиперборейских пределах. Изначально они почитались как прекрасные Лебединые девы (лишь значительно позже из идеологических соображений они были превращены в безобразных чудовищ – грай и горгон). Дискредитация горгон шла по той же схеме и, видимо, в силу тех же причин, что и приписывание противоположных знаков и отрицательных смыслов при распаде общего индоиранского пантеона на обособленные религиозные системы, когда деви и ахуры (светлые божественные существа) становятся дэвами и асурами – злобными демонами и кровожадными оборотнями. Это общемировая традиция, присущая всем без исключения временам, народам, религиям. Демонизация политических противников еще совсем недавно выступала в России эффективным средством идеологической борьбы. Как еще иначе объяснить превращение Сталиным былых соратников по партии в извергов рода человеческого, что незамедлительно повлекло за собой их физическое уничтожение? Что же тогда говорить о глубокой древности?!

Судя по всему, еще до начала миграции протоэллинских племен на юг у части их произошла переориентация на новые идеалы и ценности. Особенно наглядно это проявилось на примере самой знаменитой из трех горгон – Медусы (Медузы). Как и многие другие хорошо знакомые имена мифологических персонажей, Медуса – это прозвище, означающее «владычица», «повелительница». Дочь Морского царя Форкия, возлюбленная владыки морской стихии Посейдона – прекрасноликая Лебединая дева Медуса властвовала над народами северных земель и морей (как выразился Гесиод, «близ конечных пределов ночи»). Но в условиях господствующих матриархальных отношений Власть не ужилась с Мудростью: соперницей Медусы стала Афина. Скупые осколки древних преданий позволяют восстановить лишь общую канву разыгравшейся трагедии[46 - См.: Голосовкер Я.Э. Сказания о титанах. М., 1957. С. 63–86.]. Не поделили власти над Гипербореей две девы-воительницы. Борьба была жестокой – не на жизнь, а на смерть. Первым актом изничтожения соперницы стало превращение прекрасной Лебединой царевны Медусы в отвратительное чудовище с кабаньими клыками, волосами из змей и взглядом, обращающим все живое в камень. Данный акт символизирует, скорее всего, раскол протоэллинского этнического и идеологического единства и отпочкование той части будущих основателей великой древнегреческой цивилизации, которые, возможно, под воздействием природной катастрофы и под предводительством или покровительством девы Афины двинулись с Севера на Юг и в пределах жизни отнюдь не одного поколения добрались до Балкан, где, воздвигнув храм в честь Афины, основали город, и поныне носящий ее имя.

Но женская мстительность не знает границ. Афине было мало морально уничтожить Медусу – ей потребовалась еще и голова соперницы. Вот почему некоторое время спустя она отправляет назад, в Гиперборею, своего сводного брата Персея и, по свидетельству многих, сама сопровождает его. Обманным путем Персей и Афина вместе расправились с несчастной Медусой: по наущению Паллады сын Зевса и Данаи отрубил горгоне голову, а Афина содрала с соперницы кожу и натянула на свой щит, в центре которого поместила изображение головы несчастной Морской девы. С тех пор щит Афины носит название «горгонион» (рис. 22). Лик Медусы украшал также эгиду (доспех или же плащ-накидку), которую носили Зевс, Аполлон и все та же Афина (рис. 23).

Рис. 22. Горгонион (щит Афины с головой Медусы)

Рис. 23. Изображение Медусы на эгиде Афины (с древнегреческого рисунка)

Безудержная жестокость олимпийских богов была на редкость изощренной, хотя, должно быть, отражала самые обычные нормы поведения той далекой эпохи. После канонизации олимпийцев в памяти последующих поколений элементы кровожадности как бы стерлись. Сладкозвучным и опоэтизированным считается прозвище Афины – Паллада. И мало кто вспоминает, что получено оно было на поле битвы, где беспощадная Дева-воительница живьем содрала кожу с гиганта Палласа (Палланта), за что и была присвоена Афине кажущаяся столь поэтичной эпиклеса (прозвище) – Паллада. К живодерным упражнениям прибегали и другие олимпийцы. Общеизвестно наказание, которому подверг Аполлон фригийца Марсия, вздумавшего состязаться с Солнцебогом в игре на флейте: с соперника также была живьем содрана кожа. Символ поверженной Медусы и в последующие века продолжал играть для эллинов магическую роль. Ее изображения очень часто помещались на фронтонах и резных каменных плитах в храмах (рис. 24).

Рис. 24. Лик Медусы на фронтоне эллинского храма

С точки зрения археологии смысла интерес представляет и корневая основа имени Медуса. Слово «мёд» в значении сладкого яства, вырабатываемого пчелами из нектара, одинаково звучит во многих индоевропейских языках. Более того, близкие в звуковом отношении слова, означающие «мёд», обнаруживаются в финно-угорских, китайском и японском языках. Возможно, допустимо говорить о тотемическом значении «меда» или «пчелы» для какой-либо доиндоевропейской этнической общности. (Что касается названий «металл», «медь», всего спектра понятий, связанных со словами «медицина», «медиум», «медитация», «метеорология», «метод» и т. п., имен Медея и Мидас, народа мидян и страны Мидии, а также Митании, то все они взаимосвязаны с общей древней корневой основой «мед».) Таким образом, в словосочетании горгона Медуза проступают четыре русских корня: «гор», «гон», «мед», «ус» («уз»). Два из них наводят на воспоминания о Хозяйке Медной горы, а горная сущность горгоны приводит к возможному прочтению (или интерпретации): Горыня, Горынишна, хотя индоевропейская семантика корневой основы «гор» («гар») многозначна, да и в русском языке образуется целый букет смыслов: «гореть», «горе», «горький», «гордый», «горло», «город», «горб» и т. д.

Память о горгоне Медузе у народов, во все времена населявших территорию России, не прерывалась никогда. Змееногая Богиня-Дева, которая вместе с Гераклом считалась греками прародительницей скифского племени, не что иное, как трансформированный образ Медусы. Лучшее доказательство тому не вольное переложение мифов в Геродотовой «Истории», а подлинные изображения, найденные при раскопках курганов (рис. 25). Похожие лики змееногих дев в виде традиционных русских Сиринов встречались до недавнего времени также на фронтонах и наличниках северных крестьянских изб. Одно из таких резных изображений украшает отдел народного искусства Государственного Русского музея (Санкт-Петербург).

Рис. 25. Скифская Змеедева в разных изображениях

В русской культуре сохранилось и другое изображение Медусы: в лубковой живописи XVIII века она предстает как Мелуза (Мелузина) – дословно «мелкая» (см.: Словарь В. Даля); вокализация слова с заменой согласных звуков произведена по типу народного переосмысления иноязычного слова «микроскоп» и превращения его в русских говорах в «мелкоскоп». Однозначно связанная в народном миросозерцании с морем, русская Медуса-Мелуза обратилась в сказочную рыбу, не потеряв, однако, ни человеческих, ни чудовищных черт: на лубочных картинках она изображалась в виде царственной девы с короной на голове, а вместо змеевидных волос у нее ноги и хвост, обращенные в змей (рис. 26). Ничего рыбьего в самом образе русской Мелузы-Медусы практически нет – рыбы ее просто окружают, свидетельствуя о морской среде. Похоже, что русская изобразительная версия гораздо ближе к тому исходному доэллинскому архетипу прекрасной Морской царевны, которая в процессе олимпийского религиозного переворота была превращена в чудо-юдо. Память о древней эллинско-славянской Медусе сохранилась и в средневековых легендах о Деве Горгонии. Согласно славянским преданиям, она знала язык всех животных. В дальнейшем в апокрифических рукописях женский образ Горгоны превратился в «зверя Горгония»: его функции во многом остались прежними: он охраняет вход в рай (то есть, другими словами, является стражем прохода к Островам Блаженных).

Рис. 26. «Рыба Мелузина во Окияне живет» (русский лубок)

В несколько другом обличье и с иными функциями предстает Медуса в знаменитых древнерусских амулетах-«змеевиках». Магический характер головы Медусы, изображенной в расходящихся от нее во все стороны змеях, не вызывает никакого сомнения: его защитительно-оберегательное предназначение такое же, как и на щите Афины-Паллады или эгиде Зевса. (Сохранившаяся по сей день культурологическая идиома «под эгидой» по существу своего изначального смысла означает «под защитой горгоны Медузы».) Знаменательно и то, что тайный, эзотерический смысл доэллинских и гиперборейских верований дожил на русских амулетах чуть не до наших дней: точная датировка даже позднейших находок является крайне затруднительной. В христианскую эпоху неискоренимая вера в магическую силу и действенность лика Медусы компенсировалась тем, что на обратной стороне медальона с ее изображением помещались рельефы христианских святых – Богоматери, Михаила-Архангела, Козьмы и Демьяна и др. (рис. 27).

Рис. 27. Змеевики-амулеты

До сих пор не дано сколь-нибудь удовлетворительного объяснения происхождению и назначению русских «змеевиков». Современному читателю о них практически ничего не известно: в последние полвека – за малым исключением – публикуется репродукция одного и того же медальона, правда, самого известного – принадлежавшего когда-то великому князю Владимиру Мономаху, потерянного им на охоте и найденного случайно лишь в прошлом веке (рис. 27-а). На самом деле «змеевиков» (в том числе и византийского происхождения) известно, описано и опубликовано множество[47 - См.: Толстой И.И. О русских амулетах, называемых змеевиками // Записки Русского археологического общества. СПб., 1888. Т. 3. Вып. 3/4.]. И с каждого из них на нас смотрит магический взгляд Девы-охранительницы горгоны Медузы, представляющей собой табуированный тотем.

Рис. 27-а. Змеевик Владимира Мономаха

Страна Лебедия – тысячелетняя даль России

Образ Лебединой девы горгоны Медузы раскрывает наиболее типичные черты тотемной символики – наследия почти что недосягаемых глубин человеческой предыстории, сохранившегося по сей день в соответствии с неписаными законами передачи традиций и верований от поколения к поколению. Безвозвратно ушли в прошлое гиперборейские времена – живы, однако, рожденные ими символы. Среди них – лебедь – одна из наиболее почитаемых русским народом птиц. Вместе с соколом он стал почти что олицетворением Руси. И не только олицетворением. По свидетельству византийского историка Х века императора Константина Багрянородного, сама территория, где жили древние руссы, именовалась Лебедией. Впоследствии это дало право Велимиру Хлебникову назвать новую Россию «Лебедией будущего». Точно так же и славяно-скифы, описанные Геродотом, именовались «сколотами», то есть «с[о]колотами» – от русского слова «сокол». В передаче арабских географов, описавших наших предков задолго до введения христианства, их самоназвание звучало практически по-геродотовски: «сакалиба» («соколы»). Отсюда и знаменитые «саки» – одно из названий славяно-скифов – «скитальцев» – кочевников.

Почему же именно лебедь и почему сокол – две столь разные птицы, друг с другом пребывающие в беспрестанной борьбе? Сокол нападает, преследует; лебедь спасается, защищается. Но всегда ли так? Ничуть! У Пушкина в «Сказке о царе Салтане», целиком построенной на образах и сюжетах русского фольклора, Лебедь-птица добивает и топит злодея-коршуна. В народной символике коршун – ипостась сокола, а все хищные птицы едины суть. В «Задонщине» – Слове Софония-рязанца – соколы, кречеты, ястребы совокупно олицетворяют ратников Дмитрия Донского и перечисляются через запятую: «Ужо бо те соколе и кречеты, белозерскыя ястребы борзо за Дон перелетели и ударилися о многие стада гусиные и лебединые» (а чуть раньше были еще и орлы). Потом это повторит Александр Блок: «Над вражьим станом, как бывало, // И плеск и трубы лебедей». Лебедь также во многом собирательный символ. В русском фольклоре вообще считается нормой нерасчлененный образ «гуси-лебеди». В «Задонщине» они оказались наложенными на Мамаеву орду (рис. 28). Исторически это вполне объяснимо: сходная птицезвериная символика распространена у разных народов.

Рис. 28. Битва лебедя и сокола (худ. В. Медведев)

Откуда же она взялась? Как и другие «вечные образы», русский лебедь и русский сокол – наследие тех древнейших верований и обычаев человеческой предыстории, когда само человечество, его праязык и пракультура были нерасчленены, а вместо современной палитры народов царил мир тотемов, тотемного мышления и тотемных привязанностей. В те далекие времена люди не отделяли себя от природы, видели в животных и растениях себе подобных – защитников и союзников.

Тотем – слово экзотического происхождения, взято из языка североамериканских индейцев, в научный оборот введено в XIX веке. А родилось оно в той самой поэтической стране оджибуэев, с упоминания которой (среди прочих) начинается «Песнь о Гайавате» Генри Лонгфелло. Переводится «тотем» как «его род» и означает родовую принадлежность, но не по семейным узам, а по объединению себя и своего рода-племени с каким-либо животным, растением, стихией (например, водой, ветром, молнией) или предметом (например, камнем). Несмотря на кажущуюся нерусскость понятия «тотем», оно созвучно самым что ни на есть русским словам «отец», «отчество», «отчим» и т. п. В собственно индейской вокализации слово «ототем» («тотем») произносилось как «оте-отем», где «оте» означает «род», а «отем» – местоимение «его» (по совокупности получается «его род»), а индейский корень «оте» полностью совпадает с русским наименованием отцовской принадлежности. Аналогичные параллели нетрудно отыскать и в других индоевропейских и неиндоевропейских (например тюркских) языках, ввиду былой общности языков, верований, обычаев и, соответственно, тотемов.

Для чего нужны тотемы и почему они появились? Каждому человеку необходимо отличать себя от других. На персональном или семейном уровне никаких проблем не возникает. Но как подчеркнуть свою уникальность и неповторимость на уровне рода, племени, этноса? Вот здесь-то и выработалась традиция различаться по тотемам, связав себя неразрывными узами с миром живой и неживой природы. В прошлом, и по существу, тотемизм предполагал полную идентификацию с конкретным животным (растением, предметом), включение их в систему «человек-тотем», где они полностью растворялись друг в друге. В этой взаимосвязанной системе тотему отводилась роль оберега: он охранял, защищал человека, помогал ему в трудных ситуациях (отсюда все сказочные животные – помощники). В свою очередь, все тотемические животные и растения табуированы: то, что считалось тотемом, нельзя было убивать, обижать, употреблять в пищу. Тотему поклонялись, ему приносились жертвы, он прославлялся и изображался всеми доступными способами.

Тотемы бывают родо-племенными, половозрастными, семейными и индивидуальными. Наиболее устойчивыми, сохраняющими свои регулятивные функции на протяжении веков и тысячелетий, оказываются клановые и племенные тотемы, их охранительная и объединительная семантика передается от поколения к поколению и на определенных стадиях общественного развития может закрепляться в форме геральдической символики: именно таково происхождение многочисленных львов, орлов и иных животных на государственных и дворянских гербах. До нынешних времен, однако, – если брать историю индоевропейской культурной традиции – сохранилась лишь малая часть тотемической символики прошлого, да и то преимущественно в виде культурных памятников или исторических, беллетристических и фольклорных текстов. Только в памяти, материализованной в рисунках, рельефах, скульптурах или зафиксированных преданиях, имеются данные о тотемических верованиях древних народов.

Множество пережитков тотемизма отмечено в религии Древнего Египта: десятки зверей, птиц, пресмыкающихся, рыб, насекомых, среди которых быки и коровы, козлы и бараны, кошки и собаки, обезьяны и свиньи, львы и гиппопотамы, соколы и ибисы, змеи и крокодилы, скарабеи и скорпионы и т. д. и т. п. На Крите почитался бык и обоюдосторонний топор-секира. Фетишизация топора как боевого оружия и многофункционального орудия труда была повсеместно распространена среди древнего населения Старого и Нового Света, уходя своими корнями в эпоху каменного, бронзового и железного веков. Славяно-русская культура изобилует не только разнообразными натуральными топорами, возведенными, к примеру, у карпатских славян в особый культ, но также разного рода имитациями в виде украшений-подвесок, амулетов-оберегов (в том числе и солярными знаками) и даже детскими игрушками – все это было широко распространено на Руси вплоть до монголо-татарского нашествия.

В Древнем Риме наиболее экзотическим тотемом был дятел, а наиболее известным – волк (Капитолийская волчица, выкормившая Ромула и Рема). У галлов название племен давалось по именам тотемов – быки, кабаны, вороны. Такой же обычай существовал и у других нецивилизованных народов. Многообразные рудименты тотемизма обнаруживаются в традициях и верованиях Древней Греции. Общим для всех эллинов считалось их происхождение от рыб. Особые тотемы имели отдельные племена и народы: считалось, что мирмодоняне произошли от муравьев, фракийцы и аркадцы – от медведей, ликийцы – от собаки, фивяне – от ласки. Несомненные отпечатки тотемизма носят и предания об оборотничестве, распространенные во всех древних культурах. Животное или растение, в которое обращается мифологический или сказочный персонаж, в конечном счете и может представлять тотем какого-либо конкретного племени, клана, семьи, округи, города или святилища.

Греческая мифология особенно богата превращениями богов и героев в животных, растения и некоторые неодушевленные объекты (камни, скалы, звезды). В мифах и их поэтических переложениях (Овидий написал на эту тему 15 книг, объединенных в знаменитые «Метаморфозы») зафиксированы оборотничества: Зевса – в быка; Гелиоса – во льва, вепря, пантеру; Афины – в оленя, спутников Одиссея – в свиней и т. д. Тотемическое происхождение имеют и атрибуты-символы олимпийских богов: орел Зевса, сова Афины, лебедь, сокол, дельфин Аполлона, голубь Афродиты, конь Посейдона. Зафиксировано также почитание Геры в виде коровы, а Артемиды – с лошадиной головой (в Фигалии). Тотемическая история эллинов нашла опоэтизированное отображение во многих мифологических сюжетах. Без учета тотемного прошлого трудно, к примеру, понять, почему в Древней Греции был столь популярен миф о Калидонской охоте (в ней приняли участие многие из знаменитых героев Эллады). С точки зрения современного читателя, охота на кабана – пусть даже очень большого – достаточно заурядное событие. Но если взглянуть на него сквозь тотемическую призму, все предстает в ином обличье: Калидонская охота символизирует победу над тотемом вепря (кабана) в период разложения протоэтносов. Хорошо известно, что в древней Европе тотем вепря в наибольшей степени был распространен среди кельтов. Потому-то и в мифе об охоте на вепря за позднейшими наслоениями и дополнениями недвусмысленно просматривается былое противоборство между эллинскими и кельтскими племенами и поражение кельтов (тотема вепря) в этой, должно быть, весьма долгой и нелегкой борьбе.

Русская и славянская культура знает тотемизм в основном в форме пережитков, рудиментов, запретов. Данный вопрос был глубоко исследован в ряде фундаментальных работ замечательного русского этнографа и фольклориста Дмитрия Константиновича Зеленина (1878–1954): «Тотемический культ деревьев у русских и белорусов» (1933), «Идеологическое перенесение на диких животных социально-родовой организации людей» (1935), «Тотемы-деревья в сказаниях и обрядах европейских народов» (1937) и др. У русских отголоски тотемизма сохранились главным образом в обрядовом фольклоре, связанном с почитанием и величанием деревьев, птиц, зверей, в сказках – особенно о животных. Многие традиционные русские образы-символы зверей и птиц несут на себе следы тотемов. Об этом явственно свидетельствуют положительные человеческие черты, которыми народ наделил сказочных животных, а также оберегательные функции, которые они выполняют (первейшее предназначение тотема – оказывать помощь всем, кто находится с ним в социально-родственных отношениях). Среди наиболее популярных персонажей русских сказок – звери (лиса, заяц, волк, медведь, козел, баран, корова, бык и др.), птицы (гусь, утка, петух, курица, ворон, сокол, лебедь и др.).

Древнее тотемическое мышление обнаруживается во множестве популярных русских сказок: «Теремок», «Лиса и заяц», «Кот, петух и лиса», «Котофей Иванович», «Звери в яме» и т. д. и т. п. Содержащиеся в них тотемические реминисценции поддаются восстановлению и истолкованию, хотя и приблизительному, но все же достаточно близкому к первоначальному смыслу. Так, сказка «Зимовье зверей» запечатлела закодированную в образах животных информацию об объединении миролюбивых оседлых тотемов-кланов ради выживания в условиях наступившей зимы(а возможно, и неожиданного катаклитического похолодания) и отражения нападения со стороны враждебно-грабительского тотема волков. Перечень зверей в разных вариантах сказки колеблется. Так, в сборнике Афанасьева зимующим тотемам быка, барана, свиньи, гуся и петуха противостоят нападающие на них тотемы лисы, волка и медведя. В бесхитростной сказке «Колобок» закодирована информация о соперничестве тотемов зайца, волка, медведя и лисицы-победительницы за право быть хранителем традиций культа Солнца-Коло, олицетворяемого Колобком, тождественным дневному светилу и по имени, и по обрядовым функциям (его съедают, как на Масленицу поедают блины, символизирующие Солнце). Народное творчество – бездонное хранилище неизбывной памяти о русских тотемах – не только в устном (фольклорном), но и в овеществленном виде. Коньки на крышах, петушки на маковках, утицы-солонки, олешки на полотенцах и рубашках – все это отголоски тотемного прошлого, запечатленного в орнаменте, узорах, вышивках, резьбе, росписи.

В волшебных сказках всех времен и народов также аккумулированы остатки древнейшего мировоззрения. Например, уже упомянутый и широко распространенный мотив оборотничества (превращения человека в животное и обратно), кроме тотемического оттенка, содержит также отголосок народных верований в переселение душ, получивших в дальнейшем развитие в религиозно-идеологических и философских системах – древнеиндийской, древнеегипетской, древнегреческой, древнекельтской и др.

Помимо тотемов-животных, в памяти поколений сохранились образы и тотемов-растений. Наиболее типичными для славянских и других индоевропейских культур являются деревья – дуб и береза. Известна обширная древнекельтская (уэльская) эпическая поэма «Битва деревьев», воссоздающая столкновение кланов-тотемов, где фигурируют свыше 20 древесных символов:

…От поступи мощного дуба дрожали земля и небо,
Он втаптывал в землю врагов, разя их без счета,
А рядом с ним царственный тис отражал атаки
Врагов, что шли на него, как волны на берег моря;
И груша сражалась там же, обильно кровь проливая;
Каштан состязался с елью в свершенье подвигов ратных.
Бел снег, и чернила черны, и зелены деревья,
Спокойны пучины вод с тех пор, как я крик услышал;
С тех пор березы растут в стране этой без опаски,
И тянутся вверх дубы в холмистом Гвархан-Мелдеро.

У русских есть свой вариант воспоминаний о войне растительных тотемов. Но в отличие от кельтских сказаний он носит не эпический, а сатирический оттенок. Это – знаменитая сказка «Война грибов», где грибы воюют не друг с другом, а с царем Горохом. Поговорка «При царе Горохе» – тоже рудиментарная память (или архетип коллективного бессознательного) об архаичном прошлом и тотеме гороха. Другие тотемные символы перечисляются, к примеру, в чрезвычайно распространенной на Русском Севере сатирической былине «Птицы», где называются десятки пернатых, многие из них калькируют древние русские тотемы. Былина эта записана во множестве вариантов, но почему-то выпала из поля зрения современных исследователей. В процессе становления славяно-русского этноса многие из былых тотемов стерлись из памяти. Только образ сокола-рерика плавно перешел из родо-племенной в княжескую символику и геральдику, сохранив свое смысловое значение в династии Рюриковичей вплоть до монголо-татарского нашествия.

Тотемический образ сокола – доиндоевропейского происхождения. К тем незапамятным временам восходит и представление о Солнце как Соколе. У русских следы такого древнейшего отождествления обнаруживаются, помимо прочего, в архаичной загадке-поговорке, где Солнце именуется Ясным Соколом, а темная ночь – волком (еще одно доарийское олицетворение, встречающееся у многих и разных народов Земли): «Пришел волк [темная ночь] – весь народ умолк; взлетел ясен-сокол [Солнце] – весь народ пошёл!» Сокологоловым был древнеегипетский Солнцебог Хор (Гор) (рис. 29), этимологически и функционально родственный русскому Солнцебогу Хорсу (того же корня русские слова «хорошо», «хор», «хоровод», «хоромы», «храм»), что лишний раз доказывает общее происхождение древнейших культур и верований. Между прочим, традиционный круговой обход вокруг буддийской ступы также именуется хора.

Рис. 29. Солнцебог Хор

Точно так же – хора – называется еврейский круговой народный танец, по сути и огласовке полностью соответствующий танцу хоро у болгар, румын, молдован, турок и некоторых других народов. У болгар к тому же он называется еще и коло, доказывая свою несомненную связь с символикой солнечного круга и языческим Солнцебогом Коло (Колядой). У русских и некоторых других славянских народов данный танец именуется хороводом (хотя смысл самого понятия несколько шире). И вообще – рассматриваемая архаичная лексема стала повивальной бабкой термина хореография (от лат. chorea – «танец», «хоровод»).

Аналогичным образом имя древнеегипетской матери богов Хатхор (пишется Ht-Hr) расшифровывается как «дом (обитель) Хора». Хатхор изначально олицетворяла «небо» и изображалась в виде Небесной коровы с солнечным диском между рогами (эллины считали ее также египетской Афродитой – богиней любви). Оттого у нее и имя такое, дословно означающее «небесный дом Солнца». В его состав, помимо уже отмеченного теонима Хор(с), входит и другой лексический компонент «хат», созвучный с аналогичными индоевропейскими понятиями. Египетское слово «хат» = «дом» полностью соответствует восточнославянской лексеме для обозначения жилища – «хата». В расширенном смысле то же самое слово входит и в состав названия столицы Хеттского царства XVIII–XII веков до н. э. – Хатт(усас). К тому же протохеттский язык именуется хаттским.

Но есть еще одна удивительная параллель: в языках различных северных народов «хор» – интернациональное название оленя (например, с незначительными фонетическими и смысловыми вариациями – у ненцев, эвенков, якутов, саамов), которое уже давным-давно переняли проживающие на этих территориях русские (см.: Словарь В. Даля). В различных языковых семьях первичный ностратический корень «хор» претерпел разнообразные фонетические трансформации: в современных языках он может звучать и как хар (у хантов), и как куру (у нганасан), кыр – (у коми). Из того же лексического гнезда (несомненно имеющего ностратическое происхождение) берет начало и этноним «коряки»: такое объяснение имени этого народа давал еще С.П. Крашенинников в своей прославленной книге «Описание земли Камчатки» (с чем согласился и А.С. Пушкин, сделавший обширные выписки из сего научного труда). Сходство понятия «олень-хор» у северных народов с круговыми аспектами лексем типа «хоро» или имен Солнцебогов Хор (Гор), Хорс, Хормуста становится вполне объяснимым. Если вспомнить, что в архаичной космологии и народной астрономии, восходящих к самым истокам мировой науки культуры, небесный олень (лось) отождествлялся в одних случаях с солнцем, в других – с Полярной звездой.

Соколоподобным изображался и другой древнеегипетский Солнцебог – Ра (рис. 30). Солнечный смысл присутствует и в самом слове «сокол»: второй слог «кол», быть может, восходит к имени древнейшего Солнцебога Колы (Коляды). Но соколоподобным был и древнеславянский бог огня и света Рарог (ср.: чешск. raroh; польск. rarog) – «сокол»; из этой общеславянской основы выводится и имя старорусского князя – Рюрик, который в этом случае, естественно, не мог быть никаким варягом и, видимо, никогда таковым и не был, а также фамилия русского художника и мыслителя – Рерих.

Рис. 30. Солнцебог Ра

Данная историко-этимологическая концепция восходит к замечательному чешско-словацкому просветителю, поэту, фольклористу, одному из основоположников панславизма Яну Коллару (1793–1852). В России горячим пропагандистом этих идей был историк-антинорманист, литератор, театральный деятель и под конец жизни – директор Эрмитажа Степан Александрович Гедеонов (1815–1878). В капитальном двухтомном труде «Варяги и Русь» (СПб., 1876, переиздание – 2004) он развил аргументы Коллара. Именно отсюда концепция славянского происхождения Рюрика и Рюриковичей была позаимствована Владимиром Чивилихиным в его романе-эссе «Память», а также Сергеем Лесным в его многочисленных изданных за рубежом работах, посвященных древней истории Руси.

Впрочем, имеется еще одна, более простая версия русской родословной Рюрика и русского же происхождения его имени. Она опирается на северные предания, согласно которым подлинное имя Рюрика было Юрик и явился он в Новгород из Приднепровья. Новгородцы «залюбили» его за ум-разум и согласились, чтобы он стал «хозяином» в Новограде. (Р)Юрик наложил на каждого новгородца поначалу небольшую дань, но затем стал постепенно ее увеличивать, пока не сделал ее невыносимой (что впоследствии усугублялось с каждым новым правителем). Первые летописцы, упоминавшие имя Рюрика, вряд ли опирались на какие-то письменные источники, а скорее всего, использовали устные известия. Постепенно исконно русское имя Юрик, помянутое в северорусском предании, оваряжилось. (Продолжение темы см. в Приложении 3.)