Тремориада (сборник)

Па-ма… Почему Иннокентия зовут Иннокентием – этого никто не знал, у меня было всё совершенно очевидно: Макс – от имени Максим, а вот Па-ма – это как телепередача: нам, знающим его с детства – очевидно, а для человека стороннего звучит невероятно. На самом же деле всё просто. В далёком, безоблачном детстве у нашего друга было более земное имя. Настолько земное, что скорее можно сказать – приземлённое… Да что уж там – конечно, приземлённое! И приземлённое до того, что и произнести не решусь.

Ну, так вот: какими бы мы тогда важными, детскими делами не занимались – раскатывали зимой до зеркального блеска часть дороги, идущей под гору во дворе, или же поливали друг друга из брызгалок водой, смешанной со средством для мытья полов летом, наш друг, завидев родителей, побросав всё, радостный бежал к ним и кричал, как дурачок, отцу:

– Па! Можно я сегодня попозже домой приду?

И матери:

– Ма! Я пятёрку по пению получил!

Так было в детстве, так продолжается до сих пор. Пусть он уже вырос и живёт отдельно, пусть всё выражается теперь не так бурно и трогательно, но всё же Па-ма остался Па-мой:

– Па, гаишники озверели. Ма, бабок подгони до получки.

Вот к этому-то Па-ме и звал меня Иннокентий. Они жили недалеко друг от друга, а магазин, у которого мы встретились, находился как раз посередине между ними. Вот почему у Иннокентия не была заснежена голова: просто-напросто не успела.

– Идём, – сказал я и поинтересовался, – потому, что вчера мы, в большом человеческом количестве, сидели у него: – Как разошлись то?

– Да так… – Иннокентий пожал на ходу плечами. – Я плохо помню, как ты вчера уходил, и после улучшений в памяти не было. С утра проснулся злой – в квартире, как в свинарнике, всё позагадили и водки не оставили. Всех повыгонял нахрен… Вчера только вы с Па-мой ушли. Ну, так вот: остался я один и стал прикидывать: куда бы податься – дома-то жуть! Вспомнил, что у Па-мы деньги должны быть, вот и пошёл поддержать друга в тяжёлую минуту похмелья. Прихожу к нему около одиннадцати, а у него там девка какая-то: сидят вдвоём, да пивко попивают.

– Что за девка-то? – поинтересовался я.

– Вот, блин! Говорю, пиво попивают, а он – девка, девка, – обозлился Иннокентий. – Понятия не имею, что за девка! По ходу та, что он говорил: педуху заканчивает. Если это так, то она в школе на следующий год меж восьмиклассниц затеряется. Зато вот про пиво точное понятие имею – «Мельник» был, который «старый». Но – мало. Выпили его как-то враз. Затосковал я, запечалился, а Па-ма, – пусть небо над ним всегда будет чистым, мне и говорит: не кручинься мол, есть ещё порох в пороховницах и ягоды на месте. Полез он в карманы свои глубокие… и вот я перед тобой, с разными всякостями в пакетах.

Так, ведя непринуждённую беседу, морща лица в жуткие гримасы под обмораживающими порывами завывающего ветра, словно желая напугать своим видом разгулявшуюся стихию, мы добрались до нужного нам дома. И он был прекрасен! В нём скрывалась та неуловимая красота северной глубинки, которую никогда не понять человеку, прожившему всю свою жизнь на юге и бывавшему за пределами Полярного круга разве что с телепередачей «Вокруг света». Но от нашего взора эта скромная красота ускользнуть не могла. Дом был прекрасен, как прекрасна карликовая берёзка в полярную ночь или как ягель, покрывающий ковром неопределённого цвета древнюю тундру. Мы радовались, увидев дом, как могут радоваться дети: искренне – всей душой. А он! Из серого кирпича, с обшарпанными стенами, гордо стоял, подпирая такой же серый, как и он сам, небосвод всеми своими пятью этажами. Нас дом встретил как старых добрых друзей после долгой разлуки, салютуя хлопками всех подъездных дверей, задуваемых сквозняками. Мы заскочили в третью – всё позади: холод, снег в лицо. Впереди: пиво, рыба и сплошное наслаждение.

«Дз-з-з-инь!»

Ох, до чего же противный звонок у Па-мы. Лучше уж барабанить в дверь, чем слышать этот мерзкий «дз-з-з-инь», проникающий в мозг и, должно быть, постепенно разрушающий мозжечок.

– Ты не знаешь, как у Па-мы обстоят дела с мозжечком? – спросил я Иннокентия.

Тот удивлённо посмотрел на меня, затем, покосившись на битком набитый пакет, который он прижимал к груди, сказал:

– А на что приобретено, по-твоему, всё это? Я только что заложил его в магазине.

– Как же он теперь, без мозжечка-то?

– Ф-ф, – фыркнул Иннокентий, закатив глаза и продолжая удивляться моей наивности. – А как полгорода вообще без мозгу живут?

– Полгорода… – проговорил я. – Слушай! Теперь, когда будем выкупать мозжечок обратно, главное его ни с чьим другим не перепутать, а то прикинь, достанется от Коли-партизана.

– Не-е, не перепутаешь! У Коли там сухарик ржаной.

Дверь нам открывать не спешили.

– С тётенькой, чтоли, чудит? – проговорил Иннокентий.

– Ага, показывает, как он пальцами на ногах фиги крутить умеет.

Так как руки мои были заняты ценнейшим грузом, я не решился рисковать и звонить, держа его одной рукой. В нетерпении слегка стукнул ногой в дверь и проголосил:

– Эй, на барже! – после чего послышались приближающиеся шаги. Наконец, дверь распахнулась, и перед нами возник Па-ма в расстёгнутой рубахе. Он сходу накинулся на Иннокентия:

– Тебя только за смертью посылать! Ты чё! На пивзавод ездил? Или вы вдвоём, наслаждаясь погодой, решили малость погулять?

Мы переглянулись.

– Погода… – проговорил я.

– Мозжечок! – кивнул мне головой Иннокентий. А, зайдя в коридор, мы забушевали.

– Прощелыга! Ты хоть в окно сегодня глядел? Там трактора сдувает. Мы собственными глазами видели, как кошка звуковой барьер преодолела. Летит себе по ветру, вдруг – шквал. И только её «мяу» тут, а сама – уже в Кандалакше. А ты здесь окопался, крыса тыловая. Встать!

Па-ма, который и не думал садиться, преспокойно забрал пакет из моих рук и, не обращая на нас никакого внимания, потащил его на кухню.

– Трепещи, прахоподобный! Щас мы тебе хвост отрубим!

Но наши возгласы тонули в его безразличии. Мы услышали позвякивание бутылок из разгребаемого на кухне пакета. Тогда, умолкнув и раздевшись, мы направились со второй поклажей за ним. В этот момент раскрылась дверь в комнату и нам навстречу вышла та самая тётенька.

Миниатюрная, одетая в чёрную водолазку и джинсы, плотно обтягивающие то, что им и положено плотно обтягивать. Сама – коротко стриженая блондинка с большими, голубыми, доверчивыми глазами, коими и хлопала неустанно. Обладательницы таких глаз верят в Дедов Морозов. И уж совершенно точно – в сказочных принцев и группу «Иванушки». Переживают за судьбы героев молодёжных сериалов, ложатся спать вместе со своей любимой куклой Барби и никогда в жизни, – даже страшно подумать, не пробовали курить, не говоря уже об употреблении алкоголя.

– Здравствуй… – у меня чуть не вырвалось – «деточка». Вот так учительница!

– Здравствуй! – прохрипела она неожиданно брутальным голосом и улыбнулась.

Я даже в сторону отпрянул, до смерти перепугавшись. Ох-х-х, «деточка», нужно бережней относиться к людям с похмелья!

Улыбка её несколько поблекла, став какой-то неуверенной.

– Я немного простудилась, – оправдываясь, хрипло проговорила она.

Поздно. Кукла Барби, сказочный принц и Дед Мороз уже полетели к чёртовой матери, чтобы никогда уже оттуда не вернуться. Я посмотрел на выпирающие из-под наспех одетой и плохо заправленной водолазки соски, на плотно обтягивающие то, что им и положено обтягивать джинсы, и вернулся в реальный мир, где существуют пиво, рыба и кореша.

Иннокентий уже отнёс свой пакет и успел присосаться к только что открытой бутылке.

– Поспешим, нельзя терять ни секунды, пиво в опасности, – быстро проговорил я и ринулся на кухню. На столе уже было всё необходимое: пару пачек «L&M» и пепельница, два нарезанных, жирных и икристых ерша (когда только успели!), чайные кружки и четыре открытых, но пока ещё полных, за исключением Иннокентьевой, бутылок «Невского». Остальные двенадцать нашли своё, весьма временное, пристанище в холодильнике.

Па-ма познакомил нас со своей охрипшей подругой, которая действительно, училась в педухе, а звали её… То ли Лиза, то ли Оля… какая разница, я никогда не запоминаю имён! Вот, если б фамилию, то конечно. Допустим: знакомьтесь, это моя подруга Цетхен… Н у, да ладно! В общем, буду звать её Лизой.

Мы вчетвером уселись за кухонным столом. Н у, что ж, пиво разлито – выпили. Я так – полкружки. Затем принялся за рыбу и все последовали моему примеру. Ели-грызли с величайшим наслаждением, Иннокентий даже, время от времени, в приливе наслаждения, закатывал глаза к потолку и блаженно посапывал. Когда мы выпили по первой бутылке и вытерли руки после жирной рыбы, начался ритуал курения. Лиза в нём всё же участия не приняла. Неужели не курит?

Стали болтать о том, о сём, не придерживаясь конкретной темы, как зачастую и бывает. Начали с пареной репы, а закончили, точнее, плавно вышли, к никатинами-дадениндинуклеотидфосфату. Как так? Легко. Заговорили между собой о вчерашнем. Лиза, заскучав, стала рассматривать плиту. Па-ма, заметив это, сказал ей:

– Кончай плиту гипнотизировать. А то ещё внушишь ей, что она – холодильник, как потом еду готовить?

– А какую еду ты любишь готовить? – поинтересовалась Лиза.

– Ну, обычно репу парю, – сознался Па-ма.