Золотые погоны империи

Глава 4. Чрезвычайное происшествие

Прошло несколько дней нашего пребывания на Западном театре военных действий, прежде чем немцы, находившиеся в противоположных от нас окопах, поняли, что оборону против них сейчас держат русские части. Не знаю, насколько это повлияло на их моральное состояние, но ожесточённость нашего с ними противостояния лишь стала набирать обороты: перестрелки, в том числе артиллерийские, происходили, практически, каждый день; при этом, плотность огня, здесь, была на порядок выше, чем на Восточном – Российско- Германском фронте.

На каждом участке боевых действий во Франции, с обеих сторон, были сосредоточены сотни орудий и пулемётов, десятки лётных эскадрилий и наводящих ужас громадных танков. И, когда всё это начинало стрелять и передвигаться, у многих, даже видавших виды солдат, зачастую, сдавали нервы. А, ведь, под этим огнём нужно было ещё отбивать вражеские атаки и двигаться вперёд, захватывая немецкие позиции и удерживая их до подхода свежих сил…

Не зная точной информации про врага, трудно рассчитывать на успех в каких-либо активных военных действиях против него. Поэтому, наш батальонный командир подполковник Готуа сразу же поставил перед нами задачу – организовать ночную разведывательную вылазку в немецкие окопы и взять в плен немецкого офицера.

Добровольцев на такое дело долго искать не пришлось. В каждой роте, как правило, всегда находятся несколько смельчаков, готовых рискнуть своей жизнью для общего блага. Нашлись такие и сейчас. Мы отобрали из них пятёрку самых-самых отчаянных и очень тщательно их проинструктировали.

Главным в этой разведгруппе был младший унтер-офицер Котов, а его помощником – ефрейтор Калмыков. Оба – опытные воины, ходившие в разведрейды ещё на Восточном фронте. Трое остальных же были очень молоды и горячи. И мы, не без оснований, боялись того, чтобы они, из-за своей горячности, «не наломали дров» в своей первой вылазке к врагу.

Особенно смущал и, тем не менее, вызывал какую-то подсознательную симпатию молодой ефрейтор Малиновский из пулемётной роты Разумовского. Его все звали «Родькой», хотя сам он неизменно просил называть его Родионом.

Этому пареньку было всего семнадцать лет. Пятнадцатилетним мальчишкой он сбежал из родной Одессы на фронт сразу же после начала этой войны: залез на станции «Одесса-Товарная» в вагон первого попавшегося ему воинского эшелона, направлявшегося на запад, и спрятался так, что ехавшие в нём солдаты обнаружили его только лишь при приближении к району боевых действий. Так Родька стал рядовым пулемётной команды 256-го пехотного Елизаветоградского полка, в составе которого он более года провоевал в Восточной Пруссии и Польше, где, кстати, получил свой первый Георгиевский крест за храбрость.

В октябре одна тысяча девятьсот пятнадцатого года Малиновского тяжело ранило под Сморгонью, и он попал в госпиталь, после которого был сразу направлен в ещё комплектовавшуюся, тогда, в Москве 1-ю Особую пехотную бригаду, где его зачислили в пулемётную роту моего друга Разумовского, который «души не чаял» в отчаянном Родьке и зачастую закрывал глаза на отдельные озорные проступки рано повзрослевшего мальчугана.

Вся пятёрка разведчиков внимательно выслушала наш инструктаж и после двух-трёх уточняющих вопросов отправилась в свой первый «поиск».

Стояла тёплая летняя ночь, и на небе, полном звёзд, величаво светила полная луна. Вокруг нас царила непривычная для слуха, какая-то настороженная, тишина и всё происходящее казалось нереальным до умопомрачения; и только лишь дым от горящей папиросы закурившего Разумовского ненавязчиво возвращал меня в суровую действительность.

Два часа отсутствия наших разведчиков показались нам вечностью. Но, зато, какой радостью отдались наши сердца, когда мы, наконец, увидели их, живых и невредимых, переваливающихся через бруствер нашего окопа со сверх богатой добычей: двумя пленными немецкими офицерами и двумя ящиками ручных гранат!

И только через час после этого очухавшийся противник открыл озлобленно-яростный огонь по нашим позициям.

Все участники данной вылазки были удостоены Георгиевских крестов, а Калмыкову – ещё и присвоен чин младшего унтер-офицера. Героев вызывали, даже, к представителям французского командования, принявшим участие в их награждении.

Французы искренне восхищались их мужеством и сноровкой, благодаря которым им удалось столь хладнокровно и незаметно сделать проходы во вражеских проволочных заграждениях, обезвредить часовых, забрать ящики с гранатами и выкрасть немецких офицеров с важными документами.

Видимо, до нас французы подобными разведвылазками явно «не злоупотребляли».

Так начались наши суровые фронтовые будни.

Русский Экспедиционный Корпус (в лице нашей 1-й Особой пехотной бригады) попал в самое пекло «Верденской мясорубки» – знаменитого десятимесячного сражения на Западном фронте, в котором, в сумме, участвовали шестьдесят пять французских и пятьдесят немецких дивизий.

В тех жестоких и продолжительных боях общие потери в противоборствующих войсках составили около одного миллиона солдат и офицеров.

Первые погибшие в нашей бригаде появились четырнадцатого июля одна тысяча девятьсот шестнадцатого года, когда двое солдат 1-го полка были заколоты в неравном штыковом бою.

Ещё через два дня, когда мы отбили хорошо подготовленную атаку немцев, наши потери составили уже тринадцать убитых и тридцать шесть раненых, в том числе два офицера. При этом, потери противника (после нашей штыковой контратаки) оказались гораздо большими: сто человек убитыми и ранеными плюс десять человек – пленными.

Французский генерал де Базелер, высоко оценив храбрость наших солдат, прямо сказал тогда: «Русские, по прежнему, остаются непревзойдёнными мастерами штыкового боя».

Ну, а самый ожесточённый бой для нашего 2-го батальона произошёл пятого сентября, когда в течение двенадцати часов нам пришлось отбить сразу пять мощнейших немецких атак, неизменно переходящих в рукопашные схватки. Наши потери, в этот день, составили тридцать пять процентов от всего личного состава. Примерно столько же потерял и весь наш 2-й полк.

Главный удар, тогда, правда, приняла на себя 9-я рота из 3-го батальона нашего полка, недосчитавшаяся вечером две трети своих бойцов.

Первую потерю понёс в том бою и наш дружный офицерский коллектив 2-го батальона. Пал смертью храбрых поручик Лемешев, командовавший своей 8-й ротой, соседствующей с 9-й ротой из 3-го батальона.

Наш вечно спокойный и рассудительный Андрэ, ещё накануне вечером рассказывавший нам, в офицерской землянке, про радужные перспективы своей семейной жизни с любимой женой Верочкой, теперь лежал на холодной сентябрьской земле и смотрел широко открытыми глазами в чужое французское небо.

Немецкая пуля настигла его тогда, когда он, почувствовав критический момент боя, с горсткой своих солдат пришёл на помощь соседям и в яростной штыковой атаке опрокинул немцев, наседавших на уже обескровленную, к тому моменту, 9-ю роту.

Лишь в наступившей темноте этого несчастливого для нас дня нам удалось вынести тело Лемешева с поля боя. Разумовский закрыл ему глаза, а я, забрав его документы для передачи в штаб, послал своего вестового за солдатами из «похоронной команды».

После этого мы молча постояли вчетвером, печально всматриваясь в бледное лицо покойного и удивляясь, про себя, тому, как быстро смерть изменила внешний облик нашего двадцатитрёхлетнего друга, вмиг состарив его на добрый десяток лет.

Эмоций – не было. У нас просто не хватило на них сил. Этот день, утонувший в крови наших солдат и до последнего момента державший нас самих на волоске от гибели, сильно вымотал нас, как физически, так и морально.

Дождавшись «похоронщиков», мы также молча разошлись по своим ротам, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Лишь в последний момент, при отблеске лунного света, я краем глаза нечаянно разглядел предательски скатившуюся по щеке слезу у впечатлительного поручика Орнаутова.

Через две недели после этого боя теперь уже 3-й батальон подвёргся столь же яростной атаке противника, наступавшего под прикрытием сильного огня своей артиллерии. При этом, у немцев, на этом участке фронта, был двукратный перевес в живой силе, но и это им, вновь, не помогло.

По команде своего командира подполковника Верстаковского солдаты и офицеры 3-го батальона, как один, встали из окопов и бросились «в штыки» на наступающего противника.

Их неудержимый порыв отбросил неприятеля до его собственной линии обороны и нанёс ему, при этом, весьма существенные потери.

За эту контратаку 3-му батальону нашего полка приказом французского генерала Гуро был пожалован «Военный крест с пальмовой ветвью».

Вообще, за этот первый период нашего пребывания во Франции, больше всех наград получили солдаты нашего 2-го полка: Георгиевскими крестами были награждены сорок человек, Георгиевскими медалями «За храбрость» – восемьдесят два человека, французским Военным крестом – шестьдесят шесть человек.

Награды получили и несколько офицеров: Орденом святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» были награждены шесть человек, в том числе и поручик Лемешев (посмертно), Орденом святого Станислава 3-й степени «с мечами и бантом» – четыре человека, французским Военным крестом – четыре человека (причём, один из награждённых – генерал Лохвицкий – получил «Военный крест с пальмовой ветвью»).

Кроме того, президент Франции своим указом наградил кавалерским крестом Ордена Почётного легиона подполковника Иванова и поручика Тихомирова, лично участвовавших в нескольких успешных штыковых атаках своего 1-го батальона нашего полка.

Дались эти награды непросто. Ценой им стали два офицера и сто три солдата, погибших и умерших от ран, и два офицера и сто тридцать солдат, получивших серьёзные ранения в этих ожесточённых боях.

В связи с таким массовым награждением русских воинов восторженная французская пресса моментально донесла славу об их мужестве, практически, до всех европейских обывателей.

И тут же журналисты самых известных печатных изданий Европы зачастили на участок фронта, занимаемый нашей Особой бригадой, где большая часть из них довольствовалась посещением штаба бригады, а меньшая – ещё и наших полковых штабов. На передовую же, и вовсе, «просачивались» лишь считанные единицы из всех посещавших нас, тогда, представителей европейского журналистского сообщества.

Отношение к ним, с нашей стороны, было самое доброжелательное, а, порой, по моему личному мнению – даже чересчур: отдельные главные офицерские чины бригады, стремясь произвести наиболее яркое впечатление на представителей иностранной прессы, на мой взгляд, излишне откровенно делились с ними характеристиками наших позиций.

Но, что я, прекрасно помня о данном мне Батюшиным секретном поручении, мог сделать для изменения данной ситуации, если сам безвылазно находился на передовой…

«Гром грянул», как всегда, неожиданно. В один из вечеров начала второй декады октября внезапно началась ожесточённая перестрелка в районе дислокации 1-го батальона нашего полка.

Она продолжалась примерно около пятнадцати минут и закончилась также неожиданно, как и началась. И лишь утром следующего дня я узнал, что прошедшим вечером, якобы, по чистому недоразумению, 2-я рота 1-го батальона некоторое время вела перестрелку со своей же 4-й ротой, в результате чего, после этого короткого боя, у последней оказалось двадцать семь убитых и тридцать шесть раненых нижних чинов.

Это печальное известие меня не только взволновало, но и крайне насторожило, и, пожалуй, впервые за всё время моего пребывания в Русском Экспедиционном Корпусе я явственно почуял незримое присутствие в этом кошмарном происшествии того, про кого меня, столь настойчиво, предупреждал Батюшин.

Под первым же пришедшим на ум благовидным предлогом я навестил, в тот день, офицеров 1-го батальона. Сказать, что они были удручены произошедшим – значит, ничего не сказать. Они были просто «убиты» им и не хотели об этом разговаривать.

Всё, что мне удалось, тогда, узнать у них «по крупицам», так это то, что стрельба началась по личному приказу командира 2-й роты поручика Ремизова, находившегося, в тот момент, в состоянии сильного опьянения, который узнав, впоследствии, о том, что он дал команду стрелять по своим, в результате чего есть многочисленные жертвы этой нелепой стрельбы, не стал ждать своего неминуемого ареста и застрелился.

Поняв, что таким образом я никогда «не докопаюсь» до истины, поскольку услышанная мной версия полностью повторяла версию, изложенную в рапорте командира 1-го батальона подполковника Иванова, предоставленном им, по данному происшествию, на имя генерала Лохвицкого, я решил попробовать самостоятельно прояснить обстановку вокруг этого чудовищного недоразумения.

Первым делом, я разыскал солдата, бывшего денщиком у Ремизова. Им оказался молоденький тщедушный паренёк, которого, до сих пор, лихорадило при упоминании о ночном происшествии.