Письмо дяде Холмсу

– Ты что, отец! – ужасается мама. – Я в него что-нибудь сложу, пусть себе лежит спокойно.

– Ты в него чайник спрячь, – советует папа. – Чтобы не убежал.

И тут папа вытаскивает за ухо громадного розового медведя, похожего на бегемота. Но с кошачьей мордой.

Мама чуть не падает в обморок:

– Ты что! Эту собаку нам Ивановские подарили. Ее нельзя выбрасывать. Они обидятся!

– Они не узнают, – успокоил ее Алешка.

– Узнают, – возразила мама. – Они на работу каждое утро мимо нашей помойки ходят.

– А мы на чужую помойку отнесем, – пообещал Алешка.

– Не верь ему, – предупредил папа. – Он этого носорога Ивановским под дверь положит.

Алешка усмехнулся, но спорить не стал.

Короче говоря, ничего мы на помойку не отнесли – все уложили обратно на антресоли. А лыжных ботинок там не оказалось.

– Они в стенном шкафу, – вспомнила, подумав, мама. – На самой верхней полке.

– Я туда не полезу, – сразу же сказал папа. – Мне эти ботинки не нужны.

В общем, шкаф мы тоже разобрали, но и в нем ботинок не оказалось.

– Куда же они делись? – всерьез задумалась мама. И повернулась к папе: – Наверное, где-нибудь в твоем кабинете. Надо поискать.

– Нет уж! – возразил папа. – Мне еще там жить и работать.

– Иногда, – кивнул Алешка.

– Что – иногда? – не понял папа.

– Иногда там жить и иногда там работать.

Мама засмеялась:

– Он прав, отец. Ты и работаешь, и живешь в основном на работе.

Папа решительно снял трубку и набрал номер Митька:

– Писатель, у тебя лыжи есть? Тогда – все, завтра встречай. С медом и песнями. – Папа положил трубку: – У него этих лыж – целый сарай. Только все разные и поломанные. Обойдетесь.

На следующий день ясным морозным утром мы забрались в папин «джип», который он взял на работе, и отправились к писателю Митьку, на берег замерзшей реки, на край зимнего леса.

Потом, когда через неделю мы вернулись домой, я вспомнил этот день и обиделся на него. Он тогда весь сиял. В синем небе полыхало красное солнце, сверкал снег на ветках деревьев, за машинами на шоссе порошилась снежная пыль и вились белые дымки выхлопа. А ведь по сути – в этот день должны были сверкать грозные молнии и грохотать раскатистый гром. Или, по крайней мере, закружилась бы злая пурга. Чтобы предупредить нас: сидели бы вы, ребята, дома. В тепле и уюте, в безопасности. Под маминым крылышком и папиным крылом. Снимали бы с елки золотые мандарины, смотрели бы телевизор с новогодними программами или читали, забравшись с ногами на тахту, интересные книги про приключения и опасности.

Нет, вам эти опасности и приключения нужны, оказывается, в жизни. Вдали от родного дома. В зимнюю стужу. В черную ночь…

Ну, так вам и надо!

Ехали мы довольно весело, но долго. Дорога была сложная – узкая и скользкая, да и в общем-то дальняя.

Зато чем дальше мы отъезжали от Москвы, тем чище становилось над нами небо, и снег по обочинам уже сиял белизной и меньше становилось машин на шоссе.

Я сидел впереди, рядом с папой, а мама с Алешкой – на заднем сиденье. Они все время хихикали, – видимо, Алешка рассказывал маме о каких-то своих приключениях в Англии.

Так оно потом и оказалось. А папа после так и сказал:

– Эх, Леха, если бы я в дороге прислушался к твоей болтовне!

Но папа не прислушивался. Он был весь поглощен дорогой. Но только мне показалось странным, что он все чаще посматривает в зеркальце заднего вида. А потом вдруг свернул на обочину, остановился и посмотрел вслед обогнавшей нас серенькой «девятке».

– Я выйду, покурю, – сказал папа. – По сигаретке соскучился.

– И я, – сказал Алешка.

Мама ужаснулась – она подумала, что за три дня в Англии Алешка приучился курить, пить пиво и играть в гольф. Она его так и спросила.

– Нет, – ответил Алешка, распахивая дверцу. – Я только научился там королевам место уступать.

Мама успокоилась и начала, как обычно, подкрашивать глаза и губы. Она очень рассчитывала, что Митёк Лосев встретит ее красивым комплиментом.

Мы с Алешкой дышали свежим воздухом на обочине, а папа зачем-то достал мобильник и набрал номер.

Мы, конечно, навострили ушки.

– Саша? – сказал папа. – Пробей-ка мне по-быстрому один номерок. Да. «Девятка», московская, «Женя, пять-ноль-пять, Маша, Толя». Спасибо, жду. – И папа сунул мобильник в карман. – Ну что, лыжники без лыж, едем дальше?

И мы поехали дальше. И очень скоро обогнали серенькую «девятку» Ж-505 МТ. Она словно поджидала нас – пропустила и ненавязчиво пристроилась к нам в хвост.

– Это кто такой? – спросил Алешка папу. – Наша охрана, что ли?

– Нам охрана не положена, – буркнул папа, – мы сами себе охрана. – И не стал ничего объяснять.

Но вот мы свернули на местное шоссе, проехали несколько заснеженных, будто дремлющих, деревенек, переехали замерзшую речку, на льду которой сгорбились зимние рыболовы и гоняли шайбу местные ребятишки, еще несколько раз посворачивали вправо-влево и вырвались, как сказал папа, на оперативный простор.

И на краю этого простора наконец показался красивый дом Митька. Он стоял на пригорке. С одного края – река, с другого – лес, через который бежит в соседнюю деревню глубоко протоптанная в снегу тропинка. А за деревней – опять лес. Дремучий. И тоже спит под снегом. И нет ему никакого дела до того, что там творится под кронами его берез и лапами его громадных елей. Кстати, и назойливая «девятка» тоже потеряла к нам интерес, заблудилась где-то, отстала. Наверное…

Дом Митька весело сияет всеми окнами, в которых ярко играет солнечный свет. А сам Митёк, заслышав шум нашей машины, уже стоит у калитки, приложив ладонь ко лбу.

С окладистой бородой, в громадном желтом тулупе с пышным воротником, он очень похож на Деда Мороза. С голыми красными ногами.

– Это что? – спросила мама про его босые ноги, выходя из машины.

– Закаляюсь! – гордо ответил Митёк и чихнул.