Как Григорий Ефимович стал Распутиным

Григорий подмигнул мальчику.

– Что, сорванец, дружков своих потерял? – сказал он по-отечески. – Поиграть не с кем? Вон там они, за оградой виноградника, – дружелюбно показал ему Григорий, держа в руке смоченную паклю из сухой травы, – беги скорей, заждались, небось…

Несмотря на разноречие и разность в годах, люди поняли друг друга. И мальчик с криками на иврите «Сорванец. Сорванец!» обогнул монолитный забор, который отмывал Григорий, собранный невесть из чего, кирпичей, валунов, глины, покрытый известкой, смешанной с яичным белком, чтобы нельзя было ею запачкаться. Григорий с улыбкой проводил его и принялся продолжать свое дело.

– Сорванец, – сказал Григорий, переведя серьезность между двух мужчин.

– Что, сорванец?! – не понимал его Проскурин.

При всем своем профессиональном соотношении политических игр незнакомец был просто потерян от сказанного ему. Нить предрасположения с ним, казалось, оборвалась. «Неужели надо все начинать сначала?!» – подумал в этот момент Проскурин. Но, не зная, о чем тот думает, доверяясь собеседнику и не напрасно, положение выровнял сам Григорий.

Григорий Новых, имевший свое великолепие проникать в сущность любого, пронизывая его сознание отчасти для того, чтобы узнать, хороший ли это человек или нет, можно ли с ним делиться откровениями, водить знакомство, дело или нет. Великим пройдохой и, скорей, зависимым человеком, но не специализированным интриганом казался ему худощавый Проскурин. Что вызывало иметь желание у Новых принять его сторону. И узнать, чем закончится все истинное желание этого юноши по основе интереса к его личности, подсадной фанат являлся для него эквивалентом истинного интереса людей к самому Новых. Вреда от незнакомца Григорий не ощущал.

Как ощутит он это однажды через два года. Но также ради забавы, отпустив в себе предосторожность к другим людям, примет он к своей личности отпетых мошенников, алчных людей и тунеядцев. А также эти лица, которые совершенно не прагматичны по отношению к судьбам других людей, которых интересовали планы лишь собственной наживы, даже если их дела казались благодеянными для всей российской империи.

Вдали показалась телега.

– Сорванец, – пошутил Григорий, – вот такое, я предлагаю, будет прозвище обо мне для газет.

Он широко улыбался, хотя из-за его большой поросли лица, усов, сливавшихся в бороду, улыбка была едва заметна. Лишь зубы показались в его небольшой улыбке, которую заметил Проскурин.

Николай серьезно относился к своему делу.

– Вы шутите, Григорий Ефимович? – спросил он, стараясь распознать его сущность через его взгляд.

Но в сказанном что-то мешало проникнуть ему внутрь Новых. Какое-то харизматическое ощущение, которое скорее отталкивало его от этого человека. Страх не страх, но ощущалось ему, что туда, в сущность личности Григория, этого деревенского мужика, лучше не соваться. Николай вновь обратился в сторону приближающейся телеги.

Через некоторое время, пока путники молчали, ожидая транспорт, словно это было нечто, что должно привести их, этих путников, к одному, наконец телега поравнялась с ожидающими его людьми, в голове сидел понурый мужичок лет за пятьдесят. Он уже понимал, зачем здесь на распутье стоят двое незнакомых. Издали он уже приметил одного, предположив по одежде, что тот был из односельчан, но вот своих был он или являлся соседским, извозчик гадал. Но, подъехав, Григория Новых он не признал.

– Здорово, соседушка, – первым заговорил Григорий, когда телега приостановилась на его просьбу.

– Ну, – понурый взгляд извозчика был еще и подозрительным, он не особо доверял тем, кто находился на дороге.

Но вид обоих встретившихся ему людей не выявлял особого беспокойства.

– А не довезешь ли нас, любезный друг, меня с другом моим до городского уезда? – Григорий, так же улыбаясь, старался показать себя еще с лучшей стороны.

– Мы вот тебе краюшек хлеба дадим. Уж не серчай, дорогой, монет у меня нет, все жене да детям оставил, сам вот хочу до столицы проехать.

– Вот и товарищ ихней, – Новых оглянулся на Проскурина, подмигнув ему, не снимая улыбки, – со мной за компанию.

Человек в телеге недолго присматривался к путникам.

– Так садись уж, чего… довезу, коль соседушка, – сказал он.

– А из Покровского, что ль? – спросил извозчик, обращаясь к Григорию, пока путники устраивались на тележку.

Григорий, закинув суму через легкие борта, обойдя с Николаем упряжку, который запрыгнул с конца телеги, устроился рядом с извозчиком.

– Так да, соседушка. А сам как ведь не на рынок? Чай, гляжу, товара-то нет? – поддерживал беседу Григорий.

Извозчик натянул вожжи, лошадь легким шагом тронулась с места.

– Да, был бы товар, сено одно, да и то на рынке нынче на продажу не выставляю все, корма какие-то новышные, торгуют. Сейчас вообще все что-то меняется, я заметил. А чего пустой? Да за приезжими от городского уезда. Баба моя с сестрой… та понаведаться решила, пожить годок, не знаю, что ее тут в эту глухомань надоть.

Да прихворала чем-то, а тут, сказывают, целитель местный есть не от нашего села, а вашего, видно, – извозчик повернул голову показать, что обращается к собеседнику, подчеркивая тем самым, что вопрос был глубоким к познанию. – Чай, знаешь такого?

Григорий не сразу ответил. Сделал вид, что думает.

– Да, можа и встречал, – ответил Новых, догадываясь, о ком идет речь.

Речь шла о нем. Проскурин старался скрывать, что знает о свойствах Григория. Он то глядел на Новых, то отбрасывал от него взгляд по сторонам.

Лечить людей Григорию способность оказалась давно, но открывать он ее стал для людей недавно.

Однажды после глубокой молитвы под вечер в его дом вбежало несколько хлыстов, людей, занимающихся самобичеванием и прелюбодеянием, ссылавшихся на законы Библии, что все в этом мире угодно, кроме убиения. В последующем их называли сектантскими встречами, где допускались разные телесные действия и оргии.

Григорию было восемнадцать лет, с названной женой у них был ребенок, дитя они лишились по вине одного из сектантов. Григорий в ярости лишил виновника жизни. После долго мучился этим, ходил в церковь чаще, чем самый набожный праведник. Вплоть до сильного истощения организма от голода. Пытался загладить свою вину.

Батюшка, поп, замечая молящегося юношу в углу у иконы после закрытия церкви, бывало, предлагал для молитвы свою келью, окруженную по углам разными образами святых. Сам отправлялся в дом своей жены. Батюшка никогда не говорил ни с кем об этом, понимая терзания юноши.

Прошли года. Григорий, казалось, отошел от своих поступков, стал заниматься привычными хозяйствами, с женой они обвенчались. Поставили печать в комендатуре. У них родилась первая дочь Матрена.

Впервые Григорий узнал о своем сильном действии дара, когда одному из сельчан в поле при сенокосе при заточке острия резануло серпом по руке. Григорий не сразу прознал об этом. И после того, как человек прошел мимо него с наскоро забинтованной лоскутом рубахи рукой, остановил его.

– Мирон, что несешь в руке, кусок мяса, небось? – спросил шутливо у него будущий целитель.

Тот не ответил. Часть сельчан не особо поддерживали друг с другом общение, и с Григорием держали контакт, лишь приветствуя как земляка.

– Постой, Мирон, – Новых все же сразу понимал, что за беда случилась у человека.

Тот остановился, повернул голову с выражением «чего тебе?».

– Дай глянуть.

Новых словно знал, что делает. Он принялся развертывать окровавленную ладонь. Мужчина уже не сопротивлялся. Ему казалось, что вот-вот с ним все закончится. Григорий обнял своими мощными ладонями его руку. Закрыл глаза. Казалось, в этот момент он передает ему свою энергию, чтобы тот не пал духом раньше времени. Через некоторое время, отняв ладони от его руки и словно сделав свою работу, развернулся и принялся за свою естественную работу. Кровь на руке односельчанина застыла.

Конечно, мужчина был удивлен, и первым человеком, кому он сообщил об этом чуде, была его жена. Потом разнеслось по округе.

Известие о том, что Григорий Новых исцеляет, снимает любую боль, останавливает кровь, даже вправил болезненный вывих у одного из местных мальчишек, породило словно два лагеря, одни были за него, другие пытались забить его известность. Чаша терпения переполнилась после обвинения его в воровстве коней из одного барского угодья. Побитый своими же соплеменниками, озлобленный на несправедливость, Григорий пустился в путь. Вот тогда, желая всем добра, и попрощался впервые со своей семьей и ушел подальше от своих невзгод Новых Григорий. Где судьба его привела впервые к царскому престолу.

Несколько минут ехали молча. Каждый думал о чем-то своем. Подталкивая вверх своих слегка покачивающихся мирных пассажиров, повозка поскрипывала на неровностях дороги.

Григорий, в свою очередь, гадал, правильно ли он поступает. Переведя задумчивый и хитроватый взгляд от свежего покошенного поля на молодого человека, посчитал странным его поведение все узнавать, однако интуитивно полагая, что тот был весьма бескорыстен. Он снова повернул голову на пашни. Хотелось петь. Но на трезвую голову он как-то стеснялся перед малознакомыми людьми и откинул эту идею.

В голове у молодого шпика в этот момент действительно не было никаких самовыгодных планов. Об одном он единственном думал, как представит в рапорте управлению по внутренним делам царской комендатуры некоего мужика. Не просто мужика, а целителя, известного даже до коронованной четы.

«Ну, Новых… – гадал он. – Но как-то слишком амбициозно, вызывающе, что ли… Да, это слишком просто… Григорий, Ефимыч… ну, Ефимович как-то ладно, да и особо задумываться над этим…»