Случайности одной жизни. Закономерности или мистика?

Я тогда вёл статистику, сколько сбивали в небе Вьетнама американских самолётов. Гордился, что и мой труд есть в самолётах для братского Вьетнама. В Википедии написано, что СССР поставил тогда этой стране 150 МИГ-21, вьетнамские лётчики сбили на наших МИГах 165 американских самолётов, потеряли же 65 боевых машин, погибли 16 вьетнамских пилотов.

* * *

Приехал к нам в отпуск брат моей мамы, дядя Саша Клюшин. Полковник, служил в штабе Дальневосточного военного округа. Вечером рассказывал о войне, а воевать он начал младшим лейтенантом, танкистом, под Минском, в 41-м. Как он, раненый, еле выполз из разбомбленного санитарного эшелона, как после госпиталя ещё три раза горел в танке.

Дядя Саша после войны служил военным атташе в Египте и в Греции. После встречи с ним прочитал книгу Константина Симонова «Живые и мёртвые», посмотрел одноименный кинофильм и решил: буду военным историком.

Эта встреча с дядей и книга Симонова стали, как сейчас бы сказали – «триггером» в моей судьбе.

* * *

В университет, на истфак, поступил после завода. Студенческая жизнь началась с «картошки». Как-то сразу подружился с Володей Плаксиным и Саней Сорокиным – оба деревенские ребята.

На первой «картошке» из всего нашего курса историков с лошадьми умели обращаться только Саня да я. Возили собранную с поля картошку в бурты, потом однокурсники накрывали их соломой. Однажды после работы распрягли лошадей и погнали с Саней верхом. Он скакал впереди, и с разгона влетел в огромную и жидкую навозную яму у скотного двора. Я едва успел остановиться, а Сашка со своей кобылой стали тонуть. Кинул ему уздечку, вытащил, лошадь выбралась сама.

Купались в сентябрьской речке. Сашка смывал с себя навоз, но попахивало от него весь вечер.

* * *

Через несколько дней на той же кобыле по кличке Гаранька вместе с однокурсницей Таней Кокоревой поехали в Румянцево за капустой на щи для нашего курса. На обратном пути, с горы, лошадь понесло вниз, бежит – галопом. Кочаны и Танька – летят в стороны, постромки оборвались, кобыла – хомут ей давил шею сзади – выскочила из телеги, держу её на одних длинных вожжах, она скачет, как бешеная, я упираюсь ногами, вожжи не выпускаю. Какие-то мужики сбежались, кобыла скачет вокруг меня, держу её с трудом. Наконец, успокоилась…

Какой-то мужик крикнул с восхищением: «Ай-да, цыган…»

* * *

Наконец, начались лекции, семинары, коллоквиумы. Интересно, но огромный массив информации переваривать непросто. Ночи за конспектами лекций и учебниками перед экзаменами. Но учёба всё же не на первом месте: влюбился. И опять – Маринка… Стала моей болезнью на многие годы. И любовь – безответная. – «Воли моей супротив эти глаза напротив…». Всего один раз взял её за руку – отдёрнула, как ужаленная. Гордая была… Как-то спросил: «Кто твой любимый писатель?» – «Куприн», – ответила задумчиво. Пришлось и мне его перечитать, а заодно и Бунина.

Лет через 30 с последней нашей встречи набрался смелости и поехал к ней. Знал, что замуж она не выходила, но у неё есть дочь. Звоню в квартиру – никаких признаков жизни. – «Она не выходит из дома», – сказала поднимавшаяся по лестнице женщина. Поговорили минутку с этой соседкой… Марина так и живёт одна, дочь её – замужем, двое внуков. «Не выходит из дома…». Значит, такое здоровье… Вспомнил чеховского Ионыча: «Хорошо, что я на ней не женился…». Стыдно стало за эту мысль… Но она сама выбрала свою судьбу.

Стою в очереди на почте, кто-то трогает меня за плечо: «Валера, привет!» Я повернулся, и обмер. Передо мной стояла седая, постаревшая женщина. Когда-то это была первая красавица нашего курса… Представляю, какие же чувства прочитала она на моём лице… Смутилась, и ушла. «Значит, и Маринка теперь такая же…». Запомню её только юной – яркой, черноглазой, с такой милой улыбкой…

* * *

Наши преподаватели – профессора Соколов, Парусов, Маслов, Седов, Кузнецов, Сперанский, Вдовин, Оржеховский, Садовская, Русинов, «неистовая» Минкина, читавшая историю философии… И ещё – не один десяток умнейших людей. Всех помню по имени-отчеству. Сколько же они вложили в нас знаний… Дали нам классическое образование. Запомнить, переварить всё тогда казалось невозможным. Но всё пригодилось, а главное – понимание, что учиться надо всю жизнь.

За 5 лет – 50 экзаменов и зачётов. Не все из нас дошли до диплома, из 50 человек на курсе выбыли человек 10—12.

* * *

Практические занятия по немецкому языку, фонетика. «Сорокин, – вызывает преподаватель, Казакова, – Скажите «хоэ» (выше по-немецки, – В.К.). – «Хоэ…» – «Мягче, Сорокин» – «Хоэ…» – «Ещё мягче…» – А сама в это время что-то пишет и не слушает. – «Ну, нах…» – «Вот теперь лучше, Сорокин…». Хохот стоял в аудитории – в коридоре, наверное, слышно. Саня Сорокин очень любил латынь, выучил десятки крылатых выражений и часто их декламировал, иной раз вперемежку с русским матом. Вадик Грошев однажды на практическом занятии выдал экспромт: «Wir begrussen ihr niht aus fenster zuseen». – «А теперь переведите эту фразу на русский». – Кто-то из нас перевёл: «Мы приветствуем вас, не глядя из окна…». Опять общий хохот…

Володя Плаксин на лекциях частенько писал письма своим «матрёшкам». Их у него было несколько. Сначала напишет, красивым почерком, с завитушками, письмо, подумает и сверху добавит «Здравствуй, Лена!» или «Здравствуй, Таня!» Отношения с девушками у нас были тогда чисто платоническими, только любовались ими. – «Милая моя, солнышко лесное…»