Заплачено кровью. Трагические события первого года войны

Полковник Гришин взял с собой Малинова, Васильчикова и Меркулова. В назначенное место – лесная деревушка в ближнем тылу дивизии Гришина – должны были приехать полковники Кузьмин, Смолин и Корниенко.

Перед самым отъездом на совещание у машины Гришина спешился прискакавший на коне посыльный:

– Товарищ полковник, майор Фроленков ранен!

– Как ранен? Когда успел? – сердито спросил Гришин. С Фроленковым он не далее как полчаса назад говорил по телефону.

– Да тут вот какое дело…

– Короче!

– В расположение первого батальона, вернее в стык батальона и подразделений полковника Малинова заехал немец на машине, – рассказал посыльный. – Охрану его перебили, но в стычке майора Фроленкова и ранило.

– Без него не обошлось бы, конечно, – рассердился Гришин.

– Немца взяли, его портфель с документами забрали разведчики из полка Малинова.

– Кто он по званию?

– Наверное, полковник. Но другие говорили, что, может быть, генерал. Не научились еще их по званиям различать, товарищ полковник.

– Хорошо, – смягчился Гришин. – Езжайте назад и передайте мой устный приказ батальонному комиссару Михееву вступить в командование полком. Пленного доставить на КП дивизии, я буду там.

В штабном автобусе командира 20-го стрелкового корпуса генерала Сергея Еремина всем собравшимся не хватило места, поэтому он, приказав охране никого больше не впускать – командиры дивизий, замполиты и начальники артиллерии были в сборе, – начал совещание.

Стараясь выдерживать деловой и спокойный тон, хотя настроение было отвратительным, генерал Еремин задавал вопросы командирам дивизий и выслушивал ответы, все более мрачнея и хмурясь. Он слушал и размышлял, что же предпринять дальше, потому что обстановка оказалась гораздо тяжелее, чем он думал сначала, да и сил в корпусе оставалось меньше, чем он предполагал.

Все три его дивизии понесли серьезные потери. Особенно тяжелые – 160-я дивизия Скугарева, до двух третей состава. Да к тому же и прибыла дивизия на фронт не полностью. Примерно так же было и у генерала Бирюзова. У него к тому же почти не осталось артиллерии. У Гришина положение лучше: оба артполка в сохранности, потери, по сравнению с другими дивизиями, умеренные. Но так пока и не прибыли два батальона и по одному дивизиону от каждого артполка. Фактически в корпусе сил сейчас не больше, чем в одной нормальной дивизии. Части разбросаны на большом пространстве, со многими из них нет устойчивой связи, нет ее и со штабом армии. Не знал генерал Еремин и обстановки в масштабе армии. Впрочем, и у себя в корпусе ему далеко не все было ясно. По неподтвержденным данным, противник крупными танковыми силами выходит к Пропойску, имелись данные, что немцы заняли и Чаусы. То есть корпус фактически находится в полуокружении. Но Могилев держался прочно, эти сведения были точными.

Заслушав доклады командиров дивизий, генерал Еремин предложил всем высказаться по планам предстоящих действий. Все единодушно склонялись к тому, что выполнять ранее поставленную задачу – выйти на Днепр к Быхову – бессмысленно. И принимать решение на отход было тяжело. Генерал Еремин подождал, пока командиры дивизий выскажутся, потом твердо положил ладонь на карту:

– Слушайте боевой приказ. Первое: разобраться в обстановке на участках своих дивизий, разыскать все части, установить с ними связь, привести их в порядок. Продумать для каждой маршрут отхода по рубежам. Второе: корпус отходит на восток районом южнее Чаус и выходит на Варшавское шоссе севернее Пропойска. Давайте наметим маршруты дивизий.

Все склонились к карте и генерал Еремин показал каждому комдиву маршрут выхода его дивизии до района сосредоточения севернее Пропойска.

– Третье, – продолжал он, – Двигаться только ночами. Беречь силы, крупных боев избегать. Время перехода – пять дней. То есть – к утру девятнадцатого быть в районе сосредоточения – лес южнее Ходоров. Я со своим штабом буду в дивизии Скугарева.

И, помолчав, немного, добавил:

– Все, товарищи. Все свободны, прошу отбыть к своим дивизиям.

Полковник Гришин, получив свой маршрут, а он был в центре корпуса, пока генерал ставил задачу полковнику Скугареву, прикидывал по карте, как удобнее выводить свои части. В общем, трудностей по сбору дивизии в кулак не предвиделось, все полки были под рукой, не считая одного батальона фроленковского полка. Прикинул по карте – получалось, учитывая, что двигаться приходилось не по прямой, а дугой, около 60 километров. «Пять дней, даже много, – подумал полковник Гришин, – складывая свою карту, – Не торопит, надеется, что, возможно, придется возвращаться, если обстановка вдруг изменится за это время. Разумно».

Поздним вечером политрук роты Андрей Александров составлял свое первое боевое донесение. Изредка включая фонарик, потому что от усталости писалось с трудом, Андрей морщил лоб, вспоминая подробности первого боя. Все три отбитых атаки немцев слились в одну, хорошо помнил только их последнюю контратаку, уже под вечер. Андрей, как ни старался в ходе боя запоминать отличившихся бойцов, скоро многое перепутал в памяти, да и забыл, так как днем писать было некогда. «Кто же убил в первой атаке сразу трех немцев подряд? Кажется, Митрофанов. Пулеметчик Сафонов отлично действовал, не меньше двух десятков уложил». Вспоминая пофамильно бойцов своей роты, Александров почти за каждым припоминал и какое-нибудь отличие. Один убил четверых гитлеровцев, другой заколол немца штыком. – «Кого-то выделить особенно?»

После «шапки» политдонесения Александров написал: «Особо отличившихся определить или выделить невозможно. Бойцы и командиры как один, по-богатырски, как подобает людям Сталинской эпохи, сражались с проклятым врагом. Все до одного, кто участвовал в бою, заслуживают не только поощрения, но и правительственных наград». Андрей, подумав еще немного, добавил: «Фактов трусости, паникерства – не было». Расписался и, услышав голос старшего политрука Коваленко, агитатора полка, пошел к нему.

– Александров? К замполиту.

Замполит 624-го стрелкового полка, а теперь и его командир Максим Никифорович Михеев, мрачного вида мужчина с тяжелым взглядом серых маленьких глаз, сидел у себя в блиндаже и тоже писал политдонесение, в политотдел дивизии.

– Андрей? Готово? Ну-ка, покажи, – углубился он в поданный Александровым лист бумаги.

– Маловато написал. Сам-то сколько немцев убил?

– Семь.

– Из винтовки? Даешь… – недоверчиво протянул Михеев, думая, что надо бы вставить в политдонесение и строчку про Александрова: парень несколько раз поднимал роту в контратаку и вообще действовал добросовестно. В полку многие комсомольцы знали Александрова, как секретаря Арзамасского райкома комсомола.

Михеев задумался, а потом медленным угловатым почерком дописал: «Парторг полка Тарасов с небольшой группой бойцов уничтожил два пулеметных расчета, устроил засаду на дороге и забросал гранатами три автомашины с пехотой противника». Поднял уставшие глаза от бумаги, подумал еще немного и написал про Александрова, потом, долго вспоминая фамилию, добавил: «Лейтенант Новиков, командир минвзвода, когда все расчеты вышли из строя, один вел огонь из двух минометов, перебегая от одного к другому. Заставил залечь перешедший в атаку немецкий батальон, а потом обратил его в бегство». «Могут не поверить, – подумал Михеев, – чтобы один человек и отбил атаку батальона». Но решил оставить все, как есть. – «Написать еще про артиллеристов, действовали отлично, дерзко, чувствуется выучка». И, вспомнив, что погиб начальник артиллерии полка старший лейтенант Мозговой, отличный и смелый парень, вздохнул и задумался: «Потери, потери… Слишком много для первого дня. Козлова нет, Лебедева нет, Фроленков выбыл, и хорошо еще, если довезут до госпиталя и на немцев не наткнется… Командиров рот убило троих. Третий батальон вообще с концами…».

Лейтенант Лукьян Корнилин, обойдя роты своего батальона и лично собрав все сведения для составления боевого донесения, сидел, не зная, с чего начинать писать. Никак не укладывалось в голове, что потери за один день боя составили 60 процентов. Собственными глазами видел он 13 подбитых немецких танков, несколько автомашин, трупы гитлеровцев, которых, по данным ротных, набиралось около сотни, но чувство тяжести от своих потерь не проходило.

– Товарищ лейтенант, – вывел его из оцепенения голос. Корнилин узнал лейтенанта Дзешковича, командира минометной роты.

– Лукьян, мы с ребятами ходили немецкие танки смотреть, – Дзешкович говорил громче обычного, потому что наорался за день и оглох от выстрелов. – К ближнему только стали подходить, как стеганет пулемет с заднего по броне – полчаса в канаве пролежали. Но потом все же сползали, посмотрели. Вот, взгляни, что нашли, – Дзешкович открыл чемоданчик. – Все женское – платья, платки. И даже бутылка наша – «Рябиновая». Не танк, а передвижной склад с ворованным барахлом. Видно, где-то грабанули наш магазин. И письмо было, неотправленное, Шехтель перевел.

– И что пишет? – без интереса спросил Корнилин.

– Содержание в основном аморальное. Это он брату пишет, в Бремен. Сколько у него девок было наших, да сколько посылок в Германию можно отправить. Пишет, что с русскими воевать ему не нравится, во Франции было интереснее. У другого нашли письмо от жены, из Гамбурга. Просит шелковое платье, туфли поискать хорошие, отрезы, какие есть. В общем, заказы грабителю. Может быть, приложить для политотдела?

– Давай. Через два часа выступаем. У тебя все готово?

– Все. А танки у них в общем-то дрянь. Один оказался французский, другой чешский. Пушки слабые, броня тонкая… Лукьян, неужели отходим?

– Приказ получил.

Когда старший лейтенант Меркулов сказал капитану Шапошникову, что, по данным начальника артиллерии дивизии полковника Кузьмина, они за день уничтожили ровно тридцать танков, он удивился.

– А у нас в полку сколько все же: двенадцать или четырнадцать?

– Вместе с теми, что пехота подбила – четырнадцать, – уверенно сказал Меркулов. – У Похлебаева взвод Агарышева больше всех подбил – шесть. У Терещенко четыре или пять, есть спорный с пехотой. Полковник Гришин очень хвалил Кузьмина.

– И за дело. Координация действий поставлена хорошо, а заградительный огонь гаубичников – как немцы от него шарахнулись! И ведь стреляли они фугасками, а не бронебойными. А про нас что комдив говорил? – спросил Шапошников.

– Ругал. Но, не знаю, что-то вроде бы напрасно. Мне лично кажется, что все действовали отлично.

– Да, тут как посмотреть, знаешь, – ответил Шапошников. – Немца не пропустили – это хорошо, но ведь должны были скинуть его в Днепр. Задача была поставлена, конечно, непосильная, но могли сделать и больше, чем сделали. И потери… Ты знаешь, сколько у нас убитых? В полку – больше двухсот. Это за один день всего. И раненых полторы сотни.

– А немцев меньше, думаешь? По крайней мере, человек пятьсот они потеряли только против нашего полка.

– Пятьсот… А если двести? – Шапошников не особенно-то верил данным своих комбатов, понимая, что каждого убитого сосчитать они не могли, сказали на глазок.

И в то же время цифре пятьсот ему тоже хотелось верить. А вот свои потери могли быть и меньше. Особенно много полк потерял в первой атаке, когда шли напролом по открытому полю. Хорошо еще, что в матчасти артиллерии потерь почти нет, только у Похлебаева повреждены два орудия. Не мог согласиться Шапошников и с оценкой действий их полка. Все обвинения были очень спорными. Бой есть бой, всего не учтешь, не предусмотришь. Противник сильный, воюет умно, особенно танками. Он только один раз удивился, когда немцы беспечно атаковали батальоном через поле. Тогда гитлеровцы и понесли наибольшие потери.

«С таким народом воевать можно, – думал Шапошников. – Кадровые подготовлены просто превосходно. Одиночная выучка нашего бойца не только не уступает немецкой, но, пожалуй, и лучше. Случаев паники, трусости, невыполнения приказов практически нет. Если и были один-два труса – это исключение…»

Когда поздно ночью лейтенант Вольхин получил от своего ротного приказ срочно собираться и выводить взвод на дорогу, что вела через село на восток, удивился не только он, но и его бойцы.