Непобежденные. Кровавое лето 1941 года

Все стояли молча, с тревогой ожидая, что командир дивизии скажет сейчас что-то очень важное. После тягостной паузы Гришин встряхнулся и собранно, деловито продолжал:

– Слушайте боевой приказ. Атака в пять ноль-ноль. Ближайшая задача полка: взять Червоный и Пустой Осовец. Пойдем без артподготовки, «сорокапятки» – с пехотой. Батарею Похлебаева передать в распоряжение майора Фроленкова, в батальон Козлова. Их задача – они будут вашим левым соседом – держать дорогу на Давыдовичи. Кроме того, батальон должен выручить штаб сорок пятого корпуса Магона, сидят они там в роще, как в мешке. Так, что еще? – Гришин наморщил лоб, что-то вспоминая.

Шапошников, сидевший напротив, заметил, как осунулся их комдив за эти дни и под глазами появились тени.

– Как настроение у бойцов, Васильчиков? Да, с речью товарища Сталина от третьего июля ознакомили?

– Ознакомили, товарищ полковник. Настроение в полку боевое. Люди стали серьезнее за эти дни. За моральное состояние полка ручаюсь, – твердо сказал Васильчиков.

Он был уверен, что расстрелянные вчера перед строем четверо бойцов, к всеобщему стыду кадровых, призванных, правда, из Западной Украины, были последними трусами в полку. Эти самострельщики сами выкопали себе просторную могилу на четверых и молча и покорно встали спинами к строю. Трупы расстрелянных быстро закидали землей, могильного холмика делать не стали.

– Готовьтесь к бою. Как говорится, ни пуха… Завтра, впрочем, тринадцатое июля. Все свободны. Шапошников, на два слова.

Они вышли из блиндажа.

– Ты сегодня с Ереминым говорил… – Гришин тронул Шапошникова за рукав. – Впредь остерегайся докладывать такое. А то могут не только в преувеличении сил противника обвинить, но и в паникерстве. А это сам знаешь чем грозит, пусть и на фронте. Понял меня? А так – надеюсь на тебя, учти. Связь всю проверил?

– Все на месте, товарищ полковник.

– За тобой Малых дивизион поставил. Свяжись с ним, договорись о взаимодействии против танков. Петр Никифорович, – позвал Гришин подошедшего Канцедала, – я к Малыху, а ты давай к Смолину. Дорогу не забыл? И завтра будь там.

Фигуры Гришина и Канцедала исчезли в темноте.

Сгущалась июльская ночь, короткая, но темная…

– Товарищ капитан, – услышал Шапошников тихий голос сзади.

– Степанцев? Где сейчас ваши люди? Давайте их всех сюда поближе к штабу, и без моего приказа никуда, и сам чтобы под рукой был. И смотри за хозяйством Татаринова.

Лейтенант Александр Степанцев был командиром химического взвода полка. Немолодой, семейный, небольшого роста, но крепкий, очень подвижный. В полк он был призван в мае, но и за столь недолгое время успел показать себя как хороший организатор. До этого Степанцеву довелось повоевать на финском фронте, участвовал он и в походе в Западную Белоруссию – словом, человек был с опытом, к тому же серьезный и грамотный. На гражданке был на комсомольской и хозяйственной работе, инструктором райкома партии. Взвод свой сумел сколотить и подготовить на редкость быстро. И взвод силы был немалой: пятьдесят человек. Перед самой войной Степанцев был назначен и начхимом полка, благо должность была свободной.

«В случае чего, будет на кого опереться в трудную минуту», – думал о нем Шапошников. Многолетний армейский опыт научил Шапошникова, что лучшей опорой всегда будут те, кого знаешь лично, а не только по службе. Со Степанцевым они были к тому же земляки, а одно это значило много. Как сложится завтрашний день, можно было только гадать, но из головы у него не выходили эти триста танков, о которых доложил ему Шажок.

Когда Шапошников вернулся в блиндаж, полковник Малинов работал над картой, Васильчиков и Наумов о чем-то тихо переговаривались.

– Дай-ка Леоненко, – тронул Шапошников за плечо связиста.

Боец покрутил ручку аппарата, подал трубку.

– Как там у тебя? – спросил Шапошников.

– Тихо. И ни черта не видно, – ответил Леоненко. – Выслал взвод в направлении села, в охранение. Немцев не слышно. С час назад, правда, слышался шум мотора, но не разобрать было – танк или машина.

– Дозоры проверь и поспи часок.

В батальонах Московского и Горбунова тоже было тихо. Уже кончая разговор с Горбуновым, Шапошников вдруг услышал, как в связь вступил кто-то посторонний.

«Немец! – ожгла мысль. – Что он говорит?»

– Савин, Чайко, – выйдя из блиндажа, негромко окликнул Шапошников бойцов комендантского взвода. – Быстро по линии к Горбунову. И тихо: диверсант на ней сидит. Взять живым.

Минут через десять красноармейцы привели к Шапошникову рослого парня в новом штатском костюме. На шум из блиндажа вышел Васильчиков:

– Что случилось, Александр Васильевич?

– Каков нахал, а? Корову, говорит, ищет! Совсем нас за дураков принимают. Пристроился к связи и – что бы ты думал? – предложил мне сто марок, если я ему сдамся. Я, говорит, проведу через линию фронта, ему за меня дадут премию, и он со мной поделится! Ну-ка, Савин, веди его к Потехину, – приказал Шапошников.

Через пару минут невдалеке сухо щелкнул выстрел из карабина. А скоро вернулся и Савин.

– Побежал он, товарищ начальник, – простодушно объяснил конвойный.

Лейтенант Вольхин и его бойцы, заняв указанный их ротным рубеж для атаки и приготовившись к ней, хотя до начала ее было еще больше четырех часов и имелась возможность поспать, так и не заснули. За последние сутки они прошли с полком больше ста километров, и все это время у них была одна простая солдатская мечта: свалиться бы куда-нибудь под куст и поспать часиков десять. Но вот теперь, когда такая возможность хоть и не на десять, а на два-три часа вдруг представилась, спать никому не хотелось.

Вольхин, положив своих людей у белевших в ночи березок, первым делом все же прошел вперед шагов сто, через лесок. С опушки его, через неровное поле, и предстояло им идти в бой. Как ни всматривался Вольхин в темноту, очертаний деревни, которую предстояло атаковать, увидеть не удалось: мешал бугор. На фоне неба километрах в двух лишь темной полоской выделялся лес. Было так тихо, что давило на уши, и Вольхин, постояв немного, безуспешно пытаясь уловить впереди хоть какие-то звуки, вернулся к взводу.

– Садись к нам, командир, – услышал он голос сержанта Фролова. – Что там видно?

– Видно поле. Немцев не слышно, и что-то не верится, что они близко.

Вольхин снял сапоги, размотал портянки и с наслаждением пошевелил пальцами. «Надо бы выставить дозор на опушку», – подумал он, но с командой медлил. Как сел, так сразу навалилась усталость, захотелось откинуться на спину и лежать, лежать, рассматривая звезды.

– Зеленцов! Борисов! В дозор, сто метров вперед – опушка. И смотреть в оба. Через час сменим, – приказал, наконец, Вольхин.

– Да, все равно не заснуть, – вставая, сказал Зеленцов, маленький, неприметный паренек. – Пошли, Сашка.

Обулись, взяли винтовки и скоро скрылись за деревьями.

– Поспи, командир, – повернулся к Вольхину сержант Вертьянов. – Я не могу что-то. В случае чего подниму.

Вольхин с наслаждением откинулся на траву. Земля была теплая, не остывшая за ночь. Сон не шел, напряжение в голове не спадало, и Вольхин стал смотреть на своих бойцов. Один, длинный и нескладный, Анисимов, вытирал травой котелок, причем делал это так тщательно, как будто сейчас должны были проверять его чистоту. Другой, всегда молчаливый и незаметный, Урюпин, перетягивал ремень у винтовки, хотя никакой нужды в этом не было. Третий, в темноте Вольхин его не узнал, протирал тряпочкой сапоги. «Зачем? – усмехнулся Валентин. – Не на парад же утром». И все сейчас занимались подобными же пустяками. Кто-то строгал ветку, другой протирал винтовку, третий разглаживал портянки. Только Савва, кажется, спал.

«Что-то его сегодня и не слышно было, – подумал Вольхин. – Все же хорошо, когда во взводе есть свой весельчак. Как это он все любит говорить: «Или я не парень, или Волга не река…»

Почти две недели, как они прибыли на фронт, и за это время Вольхин успел привязаться к своему взводу всей душой. «А ведь кого-то из них могут завтра и убить, – пришла вдруг в голову мысль. – А если меня?»

До сих пор Вольхин о смерти не думал. Наверное, потому, что все эти дни они только совершали марши, боя еще не видели. В глубине души Валентин не верил и не мог представить, что кому-то из них или даже всем придется погибнуть, хотя и понимал, что на войне убивают каждый день. Стало как-то неприятно, что стучит сердце и непроизвольно вздыхается. Много раз представлял себе Вольхин будущий бой, и все казалось, что морально он к нему готов, но сейчас такого состояния от себя все же не ожидал.

«Уж скорей бы, что ли. Хуже нет – вот так сидеть и ждать… Ничего, скоро все встанет на свои места», – успокаивал он сам себя, отгоняя мысли. Закрыл глаза, но боль в висках не проходила.

– Курить будешь, командир?

– Давай, – и жадно затянулся, пуская дым по земле.

– Вроде бы ротный идет.

– Спите? Где командир взвода? Кто курит?

– Здесь я, – сразу же встал Вольхин.