Держава. Том 3

– Возьмите бомбу. Сейчас её уроню, – со спазмами в голосе прохрипел террорист-неудачник.

«Всё. Покушение полностью сорвалось», – убирая в саквояж адскую машину, понял Савинков.

Неожиданно вид раскисшего друга придал сил Каляеву.

– Борис, верь мне. Я обязательно ликвидирую князя, – тряся Савинкову руку с саквояжем, жарко шептал тот. – Обязательно ликвидирую…

Проанализировав рабочий режим великого князя, рассудили, что 4-го числа, в обязательном порядке, он поедет в свою канцелярию на Тверской.

На этот день и назначили покушение.

4-го, в пятницу, Савинков пришёл в номер гостиницы и забрал у Доры адские машины, положив их в свой вместительный саквояж: «А то в другом пледе вынесет, или в скатерти какой», – усаживаясь в сани Моисеенко, попытался подбодрить себя шуткой.

Передав бомбу Каляеву, стали ждать Куликовского. Но тот так и не явился.

«Да что за невезение? – совершенно расстроился и растерялся Савинков. – С одним метальщиком начинать акцию рискованно. Ставить Моисеенко опасно. Он извозчик. Его арест повлечёт за собой открытие полицией приёмов нашего наблюдения… Потом совершенно невозможно станет кого-нибудь ликвидировать… А у нас на очереди: Трепов, Клейгельс и иже с ними… Что же предпринять? – сидя в санях, размышлял он. – Я в этот раз тоже не подготовлен. У меня английский паспорт и при аресте подведу Джемса Галлея. Придётся теракт отложить на неопределённое время».

– Я один его уничтожу! – догадавшись о раздумьях товарища, уверенно произнёс Каляев. – Всё беру на себя. Если великий князь поедет, я убью его. Верь мне, – до боли сжал ладонь приятеля. – Моя вина была, мне и исправлять, – уже тихо докончил он, глядя пустыми глазами в безбрежность небытия…

И Савинков с уверенностью понял, что сегодня всё получится…

В это время с козел раздалось:

– Решайте скорее, пора!

– Прощай Янек, – ответно сжал его ладонь.

– Прощай Борис, – держа под мышкой бомбу, вразвалочку и не оглядываясь, Каляев направился к иконе Иверской Божией Матери.

Но не молиться.

Дежуря здесь, он заметил, что на углу прибита в стеклянной рамке патриотическая картина, в стекле которой как в зеркале, отражалась дорога от Никольских ворот. Якобы разглядывая картину и не привлекая внимания, можно заметить выезд великого князя.

В 2 часа пополудни он заметил карету и направился через Никольские ворота в Кремль, к зданию суда.

Навстречу ему ехала великокняжеская карета с зевающим кучером Рудинкиным на козлах.

Пора… Время замедлилось и почти остановилось, как бывает в роковые минуты, и в голове зазвучало: «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод…»

Губы его шептали за голосом в голове слова и с криком:

– Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни, – он бросился к карете и с четырёх шагов с силой метнул в неё бомбу.

Голос в голове смолк и к своему удивлению он не услышал грохота взрыва, а увидел, как в абсолютной тишине разлетелась карета, и вместе с её обломками, полетели ошмётки кровавого мяса, один из которых чувствительно ударил убийцу по щеке, приведя его в чувство. И он воспринял звуки и запах ада от взрыва адской машины.

У него закружилась голова. Неподалёку стонал кучер, что-то кричали набежавшие люди и вновь в голове возник голос: «Имя сей звезды – полынь, и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки», – ощутил, как чьи-то руки схватили его и куда-то потащили.

Полностью он пришёл в себя сидя между двух полицейских в санях.

Голова страшно ломила, а всё тело болело, словно это его разорвало на куски.

«Следует сказать что-то подобающее случаю», – подумал он, проезжая мимо здания суда с битыми окнами и испуганными в их проёмах лицами.

А в голове опять шумело, и вновь зазвучал голос: «Четвёртый ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца, и третья часть суши, и третья часть луны, и третья часть звёзд».

Когда его грубо выдернули из саней у Якиманской части, он прохрипел про деспота, что сидит в его мозгах:

– Надо его удалить… Избавиться от него, – хрипел он, страдая от адской боли в голове.

– Чего говорит? – спросил у одного жандарма другой.

– Ясно чего: Долой деспотизм…

– О-о! Сенсация! – стал записывать в блокнот случайно оказавшийся возле части судебный репортёр: «Революционер громко кричал: Долой деспотизм! – подумал и приписал: Долой самодержавие!, – и с обидой глянув на оттолкнувшего его жандарма, дописал: Бей сатрапов и царских опричников».

Ещё сани с убийцей не успели доехать до Никольских ворот, как к останкам мужа бросилась Елизавета Фёдоровна. Она гладила тёплую ещё руку и беззвучно рыдала, глядя на то, что несколько минут назад было её мужем – высоким и красивым человеком.

Любопытная толпа напирала, так как полиция ещё не прибыла, чтоб её оттеснить от обломков кареты и останков великого князя.

– Гляди-ка, – услышала княгиня чей-то голос, – голову разорвало, хоть раз в жизни Серёжка пораскинет мозгами…

Яростно сверкая глазами, она бросилась к толпе, и отталкивая то одного, то другого зеваку измазанными в крови мужа руками кричала:

– Как вам не стыдно… Человека убили… А вы даже шапки не снимите…

Кто-то снял, а большинство, внутренне ухмыляясь, наслаждалось видом убитой горем женщины.

– Люди! Да что с вами? – крестясь, подошла к толпе нищенка. – Ведь ЧЕЛОВЕКА убили…

Император, узнав о случившемся, заперся в кабинете, велев дежурному камердинеру никого не пускать, даже жену.

Через два часа, выйдя с влажными, покрасневшими глазами, играя скулами, протянул генерал-адьютанту исписанный лист.

Вечером вышел манифест: «Провидению угодно было поразить Нас тяжёлою скорбию: любезный дядя Наш, Великий Князь Сергей Александрович, скончался в Москве в 4 день сего февраля на 48 году от рождения, погибнув от дерзновенной руки убийц, посягавших на дорогую для Нас жизнь Его. Оплакивая в Нём дядю и друга, коего вся жизнь, все труды и попечения были беспрерывно посвящены на службу Нам и Отечеству, Мы твёрдо уверены, что все наши верные подданные примут живейшее участие в печали, постигшей Императорский Дом Наш».

Но в подданных печали как раз-то и не было.

Генерал Трепов убедился в этом, читая рапорт директора Департамента полиции Лопухина: «Лишь небольшая часть рабочих проявляла какое-то сожаление о гибели великого князя. В среде интеллигенции царило буквально ликование, а студенты известие о гибели великого князя встречали аплодисментами и возгласами «Долой самодержавие». Крупная интеллигенция ведёт широкий сбор денег на покупку оружия; деньги жертвуют адвокаты, врачи, люди других профессий; значительные средства даёт на вооружение местное купечество».

«Бог поразил их глупостью, лишив разума и здравого смысла, – отложив рапорт, подумал Трепов. – Они даже не представляют, что будет с Россией и ними, ежели падёт самодержавие. Зато газеты, особенно московские, с огромным пиететом писали об убийце, используя такие обороты, как «стройный молодой человек», «умное интеллигентное лицо». – У него не лицо, а образина, – разглядывал фотографию убийцы, невольно сравнивая её с фотографией убитого князя, про которого писали, что у него лик мракобеса и изверга. – Охранительные силы лишились главной своей опоры, – расстроено подумал генерал. – Но у России есть ещё Я».

Скорбя у гроба убиенного супруга в Александровском соборе кремлёвского Чудова монастыря, и глядя на бесконечный поток людей, идущий поклониться праху великого князя Сергея, Елизавета Фёдоровна решила простить его убийцу.

7 февраля она навестила в тюрьме того, кто отнял у неё любимого человека, и простила его от своего имени и от имени мужа.

А люди всё шли и шли, опровергая донесения филёров о безразличии населения к смерти Сергея Александровича, и газеты переменили тон, сообщив в день отпевания 10 февраля: «Несмотря на будний день, тысячные толпы стремятся в Кремль отдать последний долг и поклониться праху мученически погибшего Великого князя. Перед воротами Кремля благоговейно настроенная толпа образовала живые шпалеры».

«Вот это другое дело, – читал московскую прессу генерал Трепов. – Дошло наконец – кого они потеряли. Что удивительно, – взял другую газету, – даже вождь ирландских террористов, незадолго до трагедии встречавшийся с великим князем в Москве, осудил это убийство, заявив репортёрам, что покойный генерал-губернатор был гуманным человеком и постоянно проявлял интерес к улучшению жизни рабочих».