Терра инкогнита. Книга 1-я

Через несколько занятий, все в смене уверенно разбирали и собирали свое личное оружие.

Затем перешли к строевым приемам с автоматами на плацу, после чистка и смазка.

Была и строевая подготовка. До одурения. Мы ходили, печатая шаг, в составе роты, смены и одиночно. Учились отданию воинской чести, на месте и ходу, а еще разучивали строевые песни.

Не плачь девчонка,

Пройдут дожди!

орали мы, паря широко открытыми ртами

Матрос вернется,

Ты только жди!

гуп-гуп-гуп, – вторили ботинки по булыжнику.

При этом случилась занимательная история. Одного курсанта (из седьмой роты) никак не могли научить правильно маршировать. Он шагал, вскидывая правую руку с правой ногой, а левую с левой. Уморительно, как клоун.

И чего только с этим курсантом не делали. Разъясняли, показывали, проводили индивидуальные занятия. Результаты ноль. Инструктора той роты бились в истерике.

Затем этот пацан куда-то исчез.

– Не иначе перевели в Кремлевский полк,– сказал по этому поводу Витек. – У меня двоюродный брат там служил. Тоже ходит как автомат. Честное слово!

По субботам, сразу после завтрака, в роте начиналась большая приборка. Они проводились каждый день – утром и вечером, но эта была особенной.

Матрацы скатывались и при ясной погоде выносились на плац, для проветривания, все помещения, особенно умывальник с гальюном, драились и мылись до посинения. Скребками, щелоком и машками*.

Но самым впечатляющим зрением была натирка дубового паркета в кубриках. Сначала его покрывали мастикой, а когда та подсыхала, в ряд становились несколько курсантов, ставили ногу на шерстяные полотерки и вперед.

Точно так, как в фильме «Чапаев», когда ординарец натирал полы в кабинете генерала.

Спустя час, паркет становился зеркальным.

В школе вообще культивировали чистоту, в том числе в отношении курсантов.

По утрам, перед разводом на занятия, инструктора всех выстраивали по сменам и осматривали.

И если ни дай бог у кого была грязная роба, несвежий синий воротник (звался гюйс) или не чищенные гады, сразу следовал наряд вне очереди на службу или работу.

В первом случае стоять дневальным по роте (ночной сон четыре часа) а во втором драить гальюн или умывальник до трех ночи.

Действовало безотказно.

Когда приборка завершалась, появлялись старшины, они в это время обычно «забивали козла»* в своей комнате и принимали работу. Если что ни так, заставляли повторять.

Затем приборка заканчивалась, проветренные постели доставлялись с улицы в помещение, обтягивались, и следовала команда «на обед». Туда рота шла по коридору третьего этажа, пронизывающему всю казарму. Причем вольным шагом.

Десяток лет назад, в одном из военно-морских училищ Ленинграда, вот также, но строевым, шла на обед рота курсантов. И бац, провалилась вниз на этаж. Командование тут же сделало выводы.

После обеда следовал час отдыха, а потом собирались в баню.

Для начала дневальные притаскивали из каптерки свежее постельное белье в мешках, и мы перестилали кровати. Второй ходкой приносились такие же тельники и кальсоны. Все доставлялось из прачечной.

Далее прихватывались туалетные принадлежности, рота одевала шинели с шапками, и по команде выбегала на плац.

А оттуда строем, через ворота, в город, с интересом пялясь по сторонам и вдыхая воздух свободы.

Шире шаг! Па-адтянись! – время от времени орал кто-нибудь из старшин, следовавших сбоку строя, по тротуару.

Баня находилась в получасе хода от школы, в пятиэтажном, красного кирпича здании.

Заходили с черного хода, по команде, точнее забегали. По трапам (так звалась любая лестница) курсантам надлежало передвигаться только так.

Сначала вламывались в длинную, с деревянными крашеными диванами раздевалку, стараясь занять лучшие места и быстро раздевались.

При этом оставлялась пара дневальных, чтобы ничего не сперли (в бане, помимо нас, встречались и гражданские). Затем, прихватив мыло с мочалками, голые неслись в моечный зал.

Там, в размытом свете, клубился горячий пар, и тянулись бетонные скамейки с горками жестяных тазов.

Расхватав их, бросались к парным медным кранам, торчащим из стен, и вода с фурчанием наполняла емкости.

Кругом стоял непередаваемый гвалт, тут и там летали матерки, раздавался смех, короче, Содом и Гоморра*.

Здесь мы впервые увидели флотские наколки. У Захарова с Сомряковым на предплечье. Подводная лодка в розе ветров*, а ниже «ДКБФ 1969-1972». Очень всем понравились.

– Закончу учебку, тоже сделаю такую, – поцокал языком Витек.

– Пойду за добавкой, – выплеснув на голову остатки воды из таза,– сказал Вовка.

А когда вернулся со вторым, сел и наклонился к нам,– чего я щас видел, пацаны, умора!

– Чего? – сказал я, натираясь мочалкой.

– Еще наколку, да какую! Хотите поглядеть, айда за мной. Только быстро.

Мы тут же вскочили и, шлепая пятками по сколькому полу, зарысили за приятелем.

Через несколько скамеек, задом к нам, наклонившись над тазом, ополаскивался крепкий дядька. А на его белых ляжках синела удивительная наколка. Слева моряк с кочергой, исчезавшей меж ними, а справа клубы дыма.

Вот это да! – выпучили мы глаза.

Дядька меж тем (на вид ему было лет сорок), выплеснул воду из таза, брякнул его в пустой и направился к выходу. Наколка ожила, потешно двигаясь.

– Не иначе бывший флотский кочегар,– обернулся к нам Вовка.

Воскресенье было днем отдыха. Подъем на час позже, завтрак, а потом как говорят «гуляй Вася». Однако гулять не получалось, ибо до принятия Присяги в увольнения не пускали. Так что отдыхали в казарме.