Господь и покойник

– Перешли его мне и сам дуй сюда.

– Понял.

– Чего-то ты сегодня какой-то всклокоченный, – заметил шеф, после того, как мы обменялись приветствиями и сели он в свое кресло, а я в кресло для посетителей.

– Это потому, что я ночью умер, – вырвалось у меня.

– В смысле? – спросил он и как-то странно на меня посмотрел.

– В самом, что ни на есть прямом, – признался я.

– Надеюсь, это не отразится на сегодняшнем совещании? – немного нервно спросил он.

– Нисколько.

– Вот и хорошо, – успокоился он. – Только приведи себя для начала в порядок.

– У меня будильник сломался, поэтому я вот так… – зачем-то соврал я.

– Ладно, готовься к совещанию. Да, и не ляпни там ничего такого. Руководство подобный юмор не любит.

– Это само собой, – поспешил я заверить шефа. – Что я не понимаю, что ли…

– Вот и хорошо, что понимаешь.

Разговор был окончен, и я отправился к себе. Надо было приводить доклад в надлежащий бумажный вид. Я всегда ненавидел и никогда не умел оформлять красиво свои работы, за что страдал сначала в школе, потом в институте, а потом и на работе. До тех пор, пока я не стал неофициальным замом шефа и не смог перекладывать эту и другие головные боли на плечи неофициально подчиненных. Оформлением моих докладов у нас традиционно занималась Леночка – миловидная, хоть и полноватая брюнетка околотридцатилетнего возраста. Ее стол располагался рядом с моим.

– Леночка. Нужно оформить все к сегодняшнему совещанию, – поставил я перед ней задачу.

– Сделаю, – ответила она.

Наверно, стоит сказать несколько слов о своей работе. Работал я менеджером среднего звена в ростовском филиале московской фирмы, торгующей мебельной фурнитурой. Наш отдел в составе пяти человек занимал комнату на втором этаже одного из цехов производящего в годы советской власти металлолом. При перестройке завод благополучно стал, и его помещение, словно крысы, оккупировали кооператоры. А потом, когда эпоха челноков и не состоящих на госслужбе бандитов канула в лету, территорию завода выкупила наша фирма. Цеха превратились в склады, а в помещениях бывших «отделов» и заводоуправления разместили менеджмент.

Нашему отделу досталась комнатка как раз на пять столов. Обычное совковое помещение, как в каком-нибудь БТИ или собесе. Водоэмульсионка, линолеум… Окно, правда, металлопластиковое. На подоконнике несколько цветков в горшках – это вотчина Леночки.

Ну и мы: я, Леночка, Виталий Иванович, Юра и Максим Петрович.

Леночка была трагически замужней матерью двух дочерей. Обычно она прятала свою трагичность за неубедительной улыбкой на милом лице с по-собачьи печальными глазами. Мужу она мстила, самозабвенно раздвигая ноги перед практически каждым желающим. Как-то раз, выпив водки на каком-то корпоративе, она слишком откровенно излила мне душу. Я этим не воспользовался. В результате мы стали хорошими взаимовыгодными друзьями. Она периодически мне исповедовалась, а в благодарность за это помогала, чем могла. Сослуживцы считали нас любовниками, но этого между нами не было ни разу.

Виталий Иванович был предпенсионного возраста легендой фирмы. Среднего роста, худой, с повадками, как у Ленина в большевистском кино. Достался он нам в наследство от завода, и был незаменимым человеком в случае споров или скандалов. Поэтому у нас с ним никто не хотел связываться. Рассказывать о нем можно бесконечно долго, так что к нему я наверняка еще вернусь. А, может, и нет.

Юра мой ровесник и неудавшийся хиппи. Возможно, он и стал бы каким-нибудь бродячим музыкантом, если бы вовремя не женился. Жена окончательно обескрылила его мечту, родив сначала одного, а потом и второго сына. С тех пор мечта давала о себе знать только, когда он ностальгически пил водку. Пил он ее не часто, но всегда ностальгически и всегда под гитару. Когда мы пили вместе, то обязательно под «Безобразную Эльзу». Это, если кто не знает, песня группы «Крематорий».

Максим Петрович пришел к нам фактически перед самой моей смертью, так что о нем мне сказать нечего.

Меня можно охарактеризовать одним единственным словом: покойник.

На конференции мой доклад о мероприятиях по повышению кармических надоев домохозяек (так мы с моей подачи называли всю ту фигню, повышение которой считалось нашей первейшей обязанностью) был основной темой дня. Читать его, разумеется, должен был шеф, а от меня требовалось вовремя в случае чего подгавкнуть. Темой я владел, так что роль суфлера меня не пугала. Поэтому, дав задание Леночке, я погрузился в мысли о собственной смерти.

Смерть моя не лезла ни в какие рамки. Нормальный покойник, он что? Лежит себе молча, остывает, коченеет, разлагается, а я… Мало того, что хожу, болтаю, спорю с женой, я еще и работаю. И ни одна падла не догадывается, что со мной что-то не так. А это уже не смерть, а водевиль какой-то! Этакая шутка в духе судьбы.

В качестве «объяснений» в голову лезли теории одна краше другой. Хоть книги пиши. Так, например, мое сознание могло создать нечто вроде виртуальной копии того мирка, в котором я обитал при жизни, и теперь оно там прячется от реалий собственного небытия. Эта теория, кстати, легко объясняла, почему перед смертью перед глазами человека проносится вся его жизнь. Перед моими глазами, кстати, ничего не проносилось. Или же после смерти я мог попасть в некую параллельную посмертную реальность, как две капли воды похожую на ту, где я жил… А самым «рациональным» объяснением было бы мое сумасшествие или сон. Приснилось же Валюхиной тете, что она шотландский дворянин 18-го века, и не просто приснилось, а за три ночи (сон оказался трехсерийным) она полностью прожила его жизнь от рождения и до смерти в старости.

В конце концов, я вспомнил вычитанную у Роберта Уилсона задачу Эйнштейна про исследователей и лифт, и несколько успокоился. Эту задачу Эйнштейн любил задавать студентам: Есть некая замкнутая кабина с исследователями, которые не могут ни выйти, ни выглянуть наружу. При этом у них есть все необходимые измерительные инструменты. Один исследователь, решив, что они стоят на поверхности планеты или астероида, описал физическое состояние тел внутри кабины на основе закона тяготения. Другой, предположив, что они движутся с ускорением, описал физическую картину внутри кабины на основе уравнений движения. В результате у исследователей появилось две полностью описывающих физическое состояние тел модели реальности. Теперь вопрос: какая из этих моделей верна? Как утверждал Эйнштейн и многие другие уважаемые ученые, с точки зрения физики верны обе гипотезы, так как они обе позволяют с достаточной точностью решать все необходимые физические задачи. И если исходить из этой логики, то раз после смерти все продолжает идти своим чередом, нет никакой разницы, жив я или мертв. Хотя, одна принципиальная разница была: я-то точно знал, что мертв. Ну да люди живут и не с такими скелетами в шкафах.

Как утверждали советские плакаты (возможно, сейчас эти числа изменились), каждая выкуренная сигарета сокращает жизнь на 5 минут. Если я правильно вспомнил, каждые сто грамм водки, по мнению борцов с употреблением алкоголя, обходятся нам в 20 минут, но тут я, скорее всего, ошибаюсь. Возможно, информация про курение запомнилась мне лучше потому, что, согласно тем же плакатам, «курящая женщина кончает раком». А вот о том, как кончает женщина пьющая, советская пропаганда умолчала. Но вернемся к теме: Каждое собрание отнимает у нас по несколько часов жизни; служба в армии – 1 год, плюс причиненный урон здоровью за этот период; работа – от 8 часов в сутки. При этом любая попытка защитить свое здоровье и жизнь от поистине убивающих нас факторов карается как минимум лишением средств к существованию, а в случае «незаконной» попытки защититься от вредоносного влияния армейской службы – еще и лишением свободы. Зато с табаком и алкоголем у нас борются чуть ли не на каждом углу, а за анашу вообще отправляют за решетку. Похоже, бороться на нашей сумасшедшей планете принято лишь с тем, что приносит не только вред, но и удовольствие. Это мазохистское отношение к удовольствиям фактически заложено в нашей природе. Не зря же все ставшие массовыми религии считают наиболее тяжкими грехами наиболее милые и безобидные удовольствия. И это не религии нас сделали мазохистами, а встроенный в нас мазохизм заставил нас выбрать именно осуждающие радость религии.

Совещание, как обычно, обещало быть основательно затяжным и бессмысленным, поэтому я после того, как все обменялись приветствиями и заняли свои места, приготовился медитировать на докладчика…

Как я относительно недавно понял, по отношению к времени люди делятся на две неравные группы. Большинство старается убить каждую свободную минуту. Для этого существуют всевозможные клубы, дискотеки, тусовки, делание чего-то там в гараже, выращивание картошки на даче и прочие подобные занятия. На собраниях такие люди обмениваются СМС-ками, рисуют чертиков в блокнотах… короче говоря, считают ворон. Вторая малочисленная категория людей дорожит каждым мгновением своего времени, стараясь прожить с пользой и удовольствием каждый временной квант. Осознав это, я примкнул к меньшинству. Поэтому, чтобы не растрачивать зря время довольно-таки частых совещаний, я придумал эту медитацию. Во время очередной панихиды (так вслед за папой я называю любые собрания) я сажусь ровно. Если докладчик не носится по залу, а находится передо мной, фиксирую на нем взгляд. В противном случае я смотрю просто перед собой. Затем я начинаю, как бы смотреть не наружу, а вовнутрь головы, на точку на затылке, расположенную между глазами, а затем смотрю уже как бы из нее. После того, как взгляд сфокусирован, я начинаю внимательно слушать докладчика, но не слова, а звук его голоса. При этом в идеале слова, перестают быть словами, то есть я вообще не улавливаю их смысл.

Так я медитировал до тех пор, пока шеф не попросил меня уточнить кое-какие детали по докладу. Для меня его просьба стала чем-то вроде удара дзенского мастера посохом по голове. Я вдруг понял, что раз я умер, то я У!М!Е!Р! Я пересек финишную черту, и все, что могло случиться со мной при жизни, уже случилось. Все, что могло, уже произошло. Я больше не боялся умереть и, следовательно, не боялся сопутствующих смерти страхов, включая страх неизвестности перед «после». Впервые… чуть не написал впервые в жизни! Впервые я почувствовал себя свободным! Я вздохнул полной грудью и достиг, наверно, того состояния, к которому стремятся самураи, воображая по несколько часов в день себя мертвыми. Я был мертв, и это было лучшим, что когда-либо со мной происходило.

Это откровение чуть не заставило меня пуститься, как какого-нибудь Чайтанью в пляс прямо на собрании. Еле сдерживая себя, я выдал требуемые шефом уточнения, и они прозвучали, наверно, как диктуемая пророком сутра Корана. Когда я замолчал, все как-то странно посмотрели на меня, а после собрания шеф выдал:

– Лихо ты! С меня причитается.

Это означало, что на шубке для Валюши можно будет не экономить.

Когда я вернулся с работы, Валюша суетилась на кухне. В квартире приятно пахло едой.

– Есть будешь? – спросила она.

– Еще бы! – ответил я. – А что?

– Ничего кроме еды. Раздевайся и мой руки.

Едой оказался борщ, котлеты с гречневой кашей и пышки на простокваше.

– Когда ты все это успела? – восхитился я.

– Я у тебя кто? – довольная собой спросила Валя.

– Волшебница.

– Тогда чему ты удивляешься?

– Королева, я в восхищении.

– Как дела? – сменила она тему.

– Прекрасно. Шеф пообещал премию, так что…

– А с твоим бредом?

– Ты о смерти?

– А о чем еще?