Зеркало Пророка. Том 2

Часы показывали 7:47. До подъема оставалось 13 минут. Понятно, что за это время не довыспишься, но даже просто поваляться в постели… Вот только у мочевого пузыря было свое мнение на этот счет, и мнение весомое. Облегчив душу в туалете, Роман сделал короткую зарядку, затем принял холодный душ и отправился на кухню, где его ждал завтрак: залитая яйцами жареная картошка и печеночный паштет в банке. Раньше мать оставляла ему и чай, но он остывал, поэтому Роман настоял на том, чтобы заваривать чай самому. Тем более что он никогда не спешил, и лишние 10 минут погоды не делали.

Поев и помыв посуду, Роман приступил к одеванию: белая рубашка «Мистер Д», черные брюки, пошитые у знакомого портного, новые носки и парадные черные туфли.

До военкомата было 3 остановки на автобусе, но время позволяло, и Роман решил пройтись пешком. Путь лежал мимо смотревшихся голыми новостроек, так как посаженные вокруг них деревья были еще маленькими.

Подойдя к военкомату, Роман увидел знакомую «Волгу». Она стояла прямо под знаком «остановка запрещена». Прежде, чем войти, он посмотрел на часы. Было 8—57.

– Молодой человек, вы к кому? – строго спросил дежурный офицер, когда Роман попытался преодолеть турникет.

– Мне к военкому. Он ждет.

– Это на втором этаже. Последний кабинет справа по коридору.

– Спасибо.

На фоне других, обитых окрашенным белой краской ДВП дверей, дверь в кабинет военкома выглядела солидно. Она была массивной железной (в то время моды на железные двери еще не было), а сверху обитой деревянной рейкой. Услышав «войдите» в ответ на стук, Роман вошел.

Кабинет был большим, дорого обставленным и отделанным деревом. На полу лежал ковер. На стене позади стола военкома висели портреты Ленина и Андропова.

Сам же военком был маленьким и настолько тощим, что полковничьи звезды на его погонах казались генеральскими. Роскошь обстановки только подчеркивала его внешнюю убогость, делая военкома похожим на мультяшного злодея. Сбоку от него на стуле для посетителей сидел Максим Харитонович. Перед ним лежала папка с документами Романа.

– Приписное принес? – спросил Максим Харитонович.

– Конечно, – ответил Роман.

– Давай.

Он внимательно просмотрел приписное свидетельство Романа, затем передал его военкому. Тот тоже внимательно его просмотрел и положил в папку.

– Подпиши, – сказал после этого Максим Харитонович, и, достав из другой, лежавшей под делом Романа дорогой папки из красной кожи, положил на стол несколько напечатанных на машинке листов бумаги и ручку.

– Что это? – спросил Роман.

– Твое заявление с просьбой принять тебя в наши ряды. Ты ведь хочешь служить Родине в наших рядах?

– Да, конечно, – ответил Роман и, не читая, подписал заявление.

– Поздравляю, – сказал Максим Харитонович, вставая, и протянул Роману руку.

Затем было торжественное рукопожатие с военкомом.

– Это большая честь для тебя. Не подведи, – напутствовал он.

Романа так и подмывало ляпнуть «всегда готов», но вместо этого он, сделав рожу кирпичом, сказал:

– Служу Советскому Союзу.

После этой небольшой торжественной части Максим Харитонович объяснил Роману, куда и с какими фотографиями тому надлежит прибыть завтра утром. На этом «прием в пионеры» закончился.

Забежав домой за пиджаком и галстуком, Роман помчался в фотоателье.

– Как будем фотографироваться? – спросил фотограф.

Роман объяснил.

– Послезавтра будут готовы, – сообщил фотограф после поистине ритуального процесса фотографирования.

– Мне надо сегодня, – попросил Роман. – Это в КГБ, – на всякий случай добавил он.

– Хорошо. Подходи к четырем.

Затем он съездил в институт, где решил вопрос с переводом на заочное отделение.

Утром Роман был у Максима Харитоновича, который обитал в тесном кабинете в подвале районного отделения почты.

– Докладывай, – сказал он, едва Роман вошел.

– Вот фотографии.

– Хорошо. Пока можешь быть свободным. Жду к двум часам за пропуском. Не опаздывай.

– Так точно, – ответил Роман.

– Давай только без военщины, – поморщился Максим Харитонович.

– Вот держи, – сказал Максим Харитонович, кладя на стол красную книжку. Открыв ее, Роман прочитал под фотографией:

«НИЦ „Лабиринт“. Младший научный сотрудник».

– Надеюсь, ты не думал, что мы тебя сразу в генералы произведем? – строго спросил Максим Харитонович, увидев разочарование на его лице.

– Нет, но почему младший научный сотрудник?

– Легенда. Книжки про разведку читал?

– Читал, конечно.

– Тогда разговор окончен. Завтра в 9 утра ты должен приступить к своим обязанностям.

Улица Михельсона, на которой в корпусе 4 дома 23 и находился НИЦ, сама была еще тем лабиринтом. Она уходила на пару кварталов как вверх, так и вниз от улицы, как таковой. При этом дома на ней номеровались в совершенно немыслимом порядке. Они были все однотипными, панельными. В них наверняка проживали однотипные панельные люди, в большинстве своем пролетариат. Всеобщая обшарпанность и замусоренность территории нагоняла на Романа тоску. Спрашивать дорогу у местного населения было бесполезно. Оно само толком не ориентировалось в нумерации домов, а про НИЦ «Лабиринт» вообще никто никогда не слышал. Наконец, окончательно заблудившись, Роман уткнулся носом в искомый дом. Вход, как и говорил Максим Харитонович, был с торца здания, и вел прямиком в подвал. О том, что это действительно НИЦ «Лабиринт», говорила лишь напечатанная на машинке надпись на приклеенной к облупившейся зеленой двери бумажке, которую похабно оторвали от листа 11 (а 4) формата.

За входной дверью было поистине царство развитого убожества. Стены и потолок из бетонных блоков и плит никто не удосужился даже покрасить. На полу прямо на голый бетон был неряшливо брошен линолеум депрессивно зеленого цвета. Куда ни глянь, везде ржавели водопроводные и канализационные трубы. Освещалось это великолепие свисающими на проводах лампочками без плафонов.

«Если бы у Минотавра был такой лабиринт, он повесился бы от тоски», – подумал Роман.

Охранял этот чудесный уголок одетый в дырявый спортивный костюм мужчина давно уже пенсионного возраста. Он сидел за столом, который стоял в проходе почти сразу же за входной дверью. Сторож увлеченно читал газету.

– Молодой человек, вы к кому? – спросил он, даже не пытаясь скрыть недовольство по поводу того, что его оторвали от чтения.