Жизнь и смех вольного философа Ландауна. Том 2. Ландаун навсегда! (Хохмоэпическая трилогия)

– Ты все знаешь лучше меня! – улыбнулся Ландаун. – Когда мы закончим наше исследование, ты скажешь: «Я же всегда это знала!»

В это время опять появился Михалыч и свесил свою бороду через зеленую изгородь, что твой Конек-горбунок:

– Здравствуй, сосед! Как продвигается твой эксперимент?

– А что уже всем все известно? – удивился Ландаун и обратился к Ларисе. – Проболталась?

– На Лариску не греши! – сказал Михалыч, хотя их никто не представлял друг другу. – Там за вами следят. – Он поднял глаза к небу. – И волнуются.

– Могли бы и подсказать, – вздохнул Ландаун.

– Подскажут! – подбодрил исследователей Михалыч. – А насчет этих р-революционеров. Эх, в мое время их бы посадили на гауптвахту суток на 20 – и все бы белые ленточки с них осыпались.

Михалыч ушел, а Ландауна осенило:

– Гауптвахта! Лариса, я хочу рассказать тебе одну историю.

В молодости я служил в армии в монгольском городе Улан-Баторе. Кстати, мой сын сейчас служит в Бурятии буквально в 200 км от того места, где служил я. Что-то, видимо, связано у нас в роду с этими местами. Но дело не в этом. Кто-то приходит в армию служить Родине, а кто-то в армии убивает время до дембеля. Ну и с такими, конечно, происходят разные истории, за которые командиры наказывают их гауптвахтой от 3 до 28 суток. И на что я обратил внимание – эти штрафники приходят с губы… помолодевшими. Им и так всего по 20, а выглядят на 15—16, не больше. Что такое гауптвахта? Весь день строевая, весь день на морозе, на еду дают 15 секунд, спят без одеял – короче, по-всякому над контингентом издеваются, чтобы баловать неповадно было. Но результат говорит за себя. Никакой санаторий не дает такого оздоровительного эффекта. Кто-то, конечно, и пальцы отморозит, и с губы прямо в санчасть, но это уже издержки производства. Поэтому…

Ландаун выразительно посмотрел на Ларису. Та запаниковала:

– Ты хочешь отправить меня на гауптвахту? – и ее глаза расширились до немыслимых мультяшных пределов.

– Тебя не возьмут, ты же не военнообязанная, – вздохнул Ландаун, сожалея, что такое простое решение оказывается таким недоступным. – Но мы можем понять механизм и воспроизвести его в домашних условиях.

– Давай поймем! – Лариса облизнула пересохшие губы.

– Чем отличается молодость от старости? Когда ребенок только родился, все его клетки молодые, им не больше 9 месяцев. Когда человек вырос – баланс клеток смешается в сторону более возрастных. И в старости у него уже больше старых клеток – больных, зашлакованных, ослабленных. Гауптвахта – это стресс. Стресс в целом для организма переносимый, но для отдельных клеток он смертелен. И погибают, в первую очередь, старые и больные клетки. Баланс смещается в сторону молодых и сильных. Значит, задача в том, чтобы устроить организму такой стресс.

– Баню! – воскликнула Лариса.

– Например, баню, – согласился Ландаун. – И нашим предкам хватало банной процедуры, чтобы жить по 300 лет и более. Вон Михалыч рассказывал, что еще при Петре I специальные отряды отлавливали и уничтожали 300-летних стариков, чтобы те не рассказывали молодежи, как жилось в старое время. Но тогда люди жили в других условиях, в другой экологии, в другом ритме. Сейчас одной бани уже не хватает для достижения вечной молодости.

– Почему ты так думаешь?

– Любителей бани сохранилось много, а до 300 лет никто из них не доживает. Ты включай методологическую рефлексию. Ведь Секрет вечной молодости – это не рецепт лекарства, данный раз и навсегда, это творческий подход, который надо практиковать и совершенствовать всю жизнь.

– Да-да, помню, ты еще в университете этой методологией увлекался, – ответила Лариса.

Методов устроить стресс организму они вспомнили великое множество. Граф Калиостро применял какое-то химическое средство, от которого у человека сначала выпадали все волосы, ногти и зубы, а потом вырастали новые. Но времени на опыты по изобретению такого снадобья у Ландауна не было, да и риск укокошить пациентку был слишком велик. Оставались естественные виды стресса, которые всегда сопутствуют живым организмам – физическая нагрузка, высокие и низкие температуры, голод, жажда. Ландаун остановил свой выбор сразу на всем. Он предложил 10-дневное голодание, причем первые 3 дня – без воды. При этом сохраняя физическую активность в смысле работ по хозяйству, которых он тут же изобрел с избытком. И, разумеется, контрастный душ для бодрости.

Лариса, послушно тренируя методологическую рефлексию, так объяснила себе смысл процедуры:

– Жажда – более быстрый стресс по сравнению с голодом, обезвоживание сразу вызовет гибель старых клеток. Да, кстати, если в организме есть паразиты, грибки, патогенная микрофлора – они тоже начнут погибать. А следующие 7 дней нужно большое количество воды, чтобы продукты разложения всего старого, ненужного и больного вывести из организма. Но поскольку это серьезная нагрузка на печень и почки, то предлагаю предварительно эти органы почистить.

– Я же говорил, что ты это знаешь лучше меня!

– Для этого есть доступная и успешная методика Семеновой, – продолжила Лариса. – Я сейчас найду подробности в интернете.

– Ну, вот видишь – все кирпичики у нас уже есть, нужно только их собрать в здание, – улыбнулся Ландаун

– А входить в голодание лучше по Голтису – три дня салаты, три дня – соки, потом – по твоему плану.

Две истории про коров и кур

Так они и поступили. Ландаун, живущий в естественной среде, проходил все процедуры легко, почти не отрываясь от привычного распорядка, в котором появилось к тому же дополнительное время на чтение, мышление и творчество вместо приготовления и поглощения пищи. Ларисе было трудней, сказывалась городская жизнь, но она честно держалась, хотя иногда ее пошатывало, и Гюльчетай бросалась поддержать ее. А на третий день без воды Лариса просто горела.

– Это нормально! – посмеивался Ландаун. – На заре авиации, когда в кабинах самолетов не было не только кондиционеров, но даже отопления, полярные летчики нашли хитроумный способ переносить мороз. Они меньше пили. Организм обезвоживался, и вода – а точнее раствор разных веществ – в нем не замерзала, не образовывались кристаллики льда, которые разрушали ткани, вызывали болевые ощущения. Так что летчики вполне сносно чувствовали себя на ветру и на морозе.

На пятый день Ларису осенило:

– Вспомнила!

– Прошлую жизнь? – заинтересовался Ландаун.

– Кто сапоги в печку поставил? – предположила Гюльчетай.

– Нет! Вспомнила, где я это уже слышала! У меня было ощущение дежа вю, того, что это со мной уже когда-то было.

И Лариса рассказала удивительную историю одного старого ветеринара.

Много лет оказывая помощь самым различным животным от лошадей до кроликов и от мышей до гадюк в областном серпентарии, он уже зрелым специалистом оказался в ситуации, когда ничего не мог сделать. Его пригласили в один из колхозов-миллионеров, где захворали две коровы-рекордистки, всеобщие любимицы и гордость не только деревни, но и района и области. Председатель колхоза и зоотехник были готовы на все, чтобы Зорька и Ночка выздоровели, но что делать – не знали. Не помог в установлении диагноза и весь опыт нашего ветеринара. Но горе сельчан было так неподдельно, что он вдруг вспомнил уроки своей бабушки-травницы.

Когда он был еще мальчишкой, бабушка старалась ему передать свой опыт в целении людей и животных. Он не придавал этому значения, образ врача, спасающего больного микстурой и таблеткой, уже глубоко сидел в сознании его поколения. Но детская память впитывала бабушкины слова, словно губка. И вот в нужный момент решение всплыло из памяти. Он решил рискнуть. Попросил всех удалиться из коровника, а сам остался. Три дня не давал он коровам ни есть, ни пить, несмотря на жалобное мычание и прочие по-женски выразительные, намеки, взгляды и жесты. Потом неделю давал только воду. Буренки совсем отощали, но в них появилась жажда жизни. Они с удовольствием набросились на свежую зелень, снова стали давать рекордные удои и, как выяснилось потом – прожили и прослужили вдвое больше отведенного коровам срока. То есть фактически получили еще одну полноценную жизнь.

В другой раз ветеринара пригласили на птицефабрику. Когда фабрику построили, то закупили полный комплект кур-несушек, и они честно неслись на протяжении своего куриного века и (как водится, неожиданно для руководства) всем коллективом одномоментно подошли к предпенсионному возрасту. Нестись они перестали, на мясо не годились, птицефабрика несла убытки, начальство хваталось за голову. Позвали нашего ветеринара, и он вспомнил свой опыт с коровами.

Он попросил всех выйти из курятника…

– Ну, ясно, дальше мы услышим ту же историю 3+7 дней, которая подарила несушкам вторую жизнь! – рассмеялась Гюльчетай.

– Да, – подтвердила Лариса. – Куры снова начали нестись, и прожили бы еще одну жизнь, если бы начальство, наученное горьким опытом, не провело постепенную смену курсостава.

– Замечательно! – сказал Ландаун. – Это подтверждает основную гипотезу. Мы на верном пути. Но все-таки это только начало. Первая встряска организма. Следующий шаг – научиться слушать свой организм, почувствовать заново вкус всех продуктов. Чтобы организм понял, что он на самом деле хочет, что ему нужно – какая вода, какая пища. Только твой организм знает, что ему надо – не врачи и не диетологи.

По окончании процедуры 3+7 изрядно посвежевшая и постройневшая Лариса вертелась перед зеркалом и восторженно ахала: она сбросила 5 кг, влезла в свою старую юбку и вообще чувствовала себя прекрасно.

– Ну, положим, сбросить вес в нашем деле было не главное, – философски заметил Ландаун, но Лариса не дала ему договорить:

– Нет, главное! – и бросилась примерять следующую юбку.

В эту секунду Ландаун пожалел, что отказался от палки тибетского гуру. Россия все еще была в опасности, а экзальтированная особа женского пола отвлеклась от великого дела на первой трети дистанции, все внимание переключив на старые шмотки.

Впрочем, скоро некое событие вернуло ему оптимизм.

С кухни донесся тихий (как казалось говорившим) шепот.

– Гюльчетай, у тебя прокладки есть? Дай мне.