КВАРТИРАНТ. Повести и рассказы

На улице я жадно затянулся сигаретой. Рубашка взмокла на спине от пота. Поймав вдохновение, я вернулся в зал к тому же автомату.

Через час я остался с тем, с чего начинал. Апатию сменила ярость, желание отыграться! Тут бы мне и отойти, но во мне родилось какое-то странное ощущение, вызов судьбе, желание дать ей щелчок. Я огляделся. Справа от меня монотонно стучал по клавишам парень лет тридцати. Казалось, он проглотил глазами экран, как-то по-собачьи, одной стороной рта мял жевательную резинку (если можно вообразить пса, жующего резинку), и нервно отбивал пальцами дробь. Переборов себя, я отправился прочь от своего двойника.

Было, о чем призадуматься. Если железный пират без нервов и разума прикарманит мои последние деньги, я, смирив гордыню и посрамленный, явлюсь пред кузнечиками. Явлюсь с браслетом, который они, возможно, видели у Курушиной! «Мы же предупреждали: проходимец!» Я отмахнулся от унылого миража. Выбор не велик: играй, либо уезжай из Москвы!

Спустя три четверти часа у меня было всего восемнадцать купонов. В одиннадцатом часу в зале остались настоящие игроки, которые плохо замечают, что вокруг них происходит, и ничем не интересуются, а только играют с утра до ночи, и готовы были бы играть, и всю ночь до рассвета. Моя рубашка вымокла, ладони сделались липкими. Хребет и шея налились свинцом. За двенадцать очков до банкротства ненавистная холодная болванка вдруг заинтересовалась одушевленным механизмом, упорствовавшим над ней. Пальцы и глаза подстать автомату подчинялись рефлексам, опережая коварную программу.

Я легко угадал три карты: последовательное чередование германовских цветов. Переводить очки в актив не имело смысла. На шестой карте меня затрясла нервная дрожь. Я поднялся, и рассеянно оглядел человек пять за спиной. Они посторонились. Но я задержался в кругу их любопытства, и, не задумываясь, повторил зебру цветов – черное. Контур пикового короля задрожал в парадном строе угаданных карт. Запоздалый страх заструился холодными змейками влаги по вискам. Только раз во весь этот вечер, во всю игру страх прошел по мне холодом и отозвался дрожью в руках. Я с ужасом ощутил и мгновенно осознал: что для меня теперь значит проиграть! Стояла на ставке вся моя жизнь. Я присел. Поискал сигареты. Слуховые и зрительные рецепторы сверяли шесть картинок и сдержанный шепоток зрителей. Кто-то услужливо протянул мне пачку.

Закрыв глаза, опустошенный, я вечность напрягал и расслаблял окостеневшие мышцы рук. Игрок соседнего аппарата присоединился к зрителям. «Черный, красный!» – шелестели голоса. Кто-то шепнул, что позавчера на этом аппарате чередование цветов вышло двадцать два раза сряду – обстоятельство, впрочем, довольно часто встречающееся в игре. Я разомкнул веки и уставился на дрожавшую в ритм моего сердца рубашку карты. Математическая череда цветов в наборе карточной судьбы.

Мне привиделся поощрительный лик программиста, заложившего в свое детище один шанс из миллионов. Я потянулся к красной кнопке, как к спусковому крючку револьвера, направленного мне в висок, и седьмая карта увенчала парад!

Казалось, выиграл не я, а люди за спиной. Хор голосов взорвался, словно в ворота влетел решающий мяч. Меня одобрительно похлопывали по плечам, а я умиленно взирал на детище человеческого гения, в миг наградившего мое напряжение. Ей Богу, если бы не низменный повод для радости, я бы чувствовал себя триумфатором. Я уже смотрел, как победитель, я уже ничего не боялся. С достоинством олимпионика, под одобрительные фанфары голосов я подозвал недовольного кассира, получил выигрыш и удалился, запихнув пачку червонцев и четвертаков в нагрудный карман куртки.

Елена Николаевна открыла дверь.

– Ты болен? – Она с тревогой пригляделась: не пьян ли я. Мне даже не хватало сил врать. На кухне я сонно поковырял жареную картошку в сковороде, и скорее убрался к себе. Не раскладывая постели, рухнул ниц и потерялся в свинцовом забытье.

На следующий вечер за тем же аппаратом (тяга к фетишам удачи) за сорок минут я спустил двести рублей, рассчитанных на этот день.

Холодный враг, циклоп из железа и стекла, пялился своим голубым оком на меня. А я смотрел на автомат с такой же ненавистью, с какой сутки назад любовно ласкал взглядом каждый шуруп на его корпусе.

Лишь на четвертый день, когда у меня осталось бесполезных пятьсот рублей, железная скотина примирительно подмигнула, словно говоря: «Ладно, сыграем, как ты любишь – по-честному!»

Накануне я едва узнал в зеркале над умывальником безобразного двойника: впалые глазницы и малокровное лицо с нервным порезом от бритвы на подбородке, искусанные губы. Исступление в глазах было так же отвратительно, как горьковатый привкус во рту от потери аппетита. Елена Николаевна перестала выпытывать причины нездоровья упорно молчавшего грубияна.

Я применил излюбленную тактику мелких шажков. Старался забыть неудачи и обмануть туповатый автомат. Переходил от одного к другому по кругу, прежде чем аппарат успевал надуть меня. Работал пальцами, будто профессиональный пианист. Рефлексы уничтожили эмоции. За два часа я заработал четыреста рублей. И, запутывая судьбу, теперь менял автоматы крест на крест. Когда железные твари замечали подвох, и, жужжа от нетерпения, готовили расправу, я забирал выигрыш и переходил к другой машине. Спустя еще два часа я положил в карман шестнадцатую сотню.

Перед последней игрой я пересел к старому приятелю у двери. Казалось, мои нервы гудели от напряжения, как высоковольтный кабель. Еще партия, и я бы свихнулся, или навсегда стал рабом азарта (что равнозначно). В случае неудачи, я решил прокутить остаток денег, и бросится с Кузнецкого моста.

Автомат узнал меня: мне показалось, он приветливо подмигнул. Я трижды тихонько сплюнул через левое плечо. Минут десять машина размышляла, как со мной поступить, и оказалась смышленой тварью: угадала прощальный бенефис любителя.

С сотни я удвоил капитал. Автомат предложил призовую игру.

Баловень судьбы мог нажимать любые кнопки. Машина поощрительно отмалчивалась, после каждого удачного хода, словно педагог на экзамене, наслаждался ответом любимчика. Мы издевались над зрителями, не ведавшими о сговоре. Играли на их нервах, как на флейте. Слушок о везучем парне пробежал меж игроков. Посмотреть действительно стоило!

За пять секунд я четыре раза нажал красную кнопку, и закончил аккорд мизинцем – на черной. Автомат благодушно подмигнул, потешаясь со мной испуганному и изумленному ропоту зевак. Шестая карта оказалась красной. Я из пижонства встал размяться. Помню отчетливо: мне вдруг захотелось удивить зрителей. И тут настроение машины переменилось. Она не узнала меня в толпе и рассердилась. Я похолодел: везение закончилось, меня ждало сокрушительное поражение.

В погоне за цветовой гармонией эстет во мне потянулся к черному. Но на моей стороне в игру вступили высшие силы. Дитя комсомольского невежества, после этого случая я заподозрил нечто о звездном небе надо мной и моральном законе во мне. Какой-то любитель зрелищ, протискиваясь к действу, неосторожно пихнул наблюдателя из первого ряда. Тот повалился на меня. Я не удержался и руками упал на кнопки. За спиной охнули и матюгнулись. Я даже не успел испугаться, как если бы меня прихлопнула бетонная плита. Под туш автомата в ряд легла победная карта.

Четыре дня назад я мечтал о триумфе. А теперь на улице равнодушно ковырял носком туфли первые опавшие листья и тупо вспоминал случившееся. Сейчас, когда город будил сознание шумами неведомого происхождения, стуками трамвайных колес, голубиным воркованием я осознал безрассудство своего поступка, и испугался. Мне повезло! Многие свершения моей юности ныне кажутся мне непоследовательными и глупыми. Но этот пустяк перевернул мою жизнь, стал логическим завершением предначертанного. Как не смешно звучит: я совершил мужской поступок. По эмоциональному накалу он, может быть, не уступал спазмам совести Ганички Иволгина перед пылавшим в камине свертком ассигнаций за любовь Настасьи Филипповны. Я не взял даровые деньги любимой, подчеркиваю, любимой женщины!

Впрочем, это я думал потом. Дорогой домой мыслей не было. Ощущал я только какое-то наслаждение: удачи, победы, могущества. Мелькал предо мной и образ Лены.

Я точно не пересчитывал. Но у меня было около трех тысяч рублей.

У метро я купил пять роз: любимые цветы Елены Николаевны.

Она сидела на моем диване, скрестив на груди руки, и смотрела информационно-познавательную телепрограмму, тогда еще без названия, с четырьмя молодыми ведущими, имевшими свой взгляд на различные вещи.

– Как мило! Спасибо! – Курушина поцеловала меня в щеку и отправилась за вазой. – У тебя вид, будто ты выиграл миллион. Но выглядишь ты ужасно…

От усталости я словно растекся по дивану.

– Пойдем, я покормлю тебя! – пригласила Елена Николаевна.

Деньги жгли мне карман. Нетерпение – грудь. Но я скучно спросил:

– Эти звонили?

– А? Да, да. Вчера Алексей Владимирович спрашивал, не передумал ли ты? Я уж не беспокоила тебя, дружок. Больно суров ты был.

Мы улыбнулись.

– Значит, завтра надо отдать деньги, – проговорил я в чашку, ликуя.

– Почему деньги?

– Не отдавать же драгоценности. Обойдутся. Они вам самой пригодятся.

– Неудобно деньги то! – неуверенно проговорила женщина. – Признаться, у меня таких нет. Все равно придется что-нибудь продать. Так уж лучше…

Я отодвинул чашку, и, умиряя мальчишеское нетерпение, выложил на холодильник рядом с розами пачку червонцев и четвертаков вперемежку.

– Где ты взял деньги? – Елена Николаевна насторожилась.

– Выиграл.

В общих чертах я изложил ей свою эпопею. Она внимательно слушала, курила, и пепел сыпался на ее халат. Потом долго молчала.

– Ты продал цепочку? – спросила она.

– М-м-угу… – Внутри у меня заныло. Я испугался какого-нибудь пошлого назидания.

Елена Николаевна мяла в пепельнице окурок. Минуту мы смотрели друг на друга. Минуту, за которую я отдал бы жизнь. Женщина подошла и прижала мою голову к своей груди.

– Глупый, милый мальчик! – прошептала она, уткнувшись губами мне в макушку. Я обхватил бедра Елены Николаевны, и зажмурился в складках ее одежды, едва сдерживая слезы восторга.

15

До сих пор, анализируя поступки Елены Николаевны, я приписывал ей свои мысли, мотивы поведения, точку зрения. Как выяснилось, весьма приблизительные и часто ошибочные. Перебирая книги в библиотеке Курушиной, я наткнулся на ее дневник. И очень удивился. Сокровенный монолог на бумаге тогда казался мне вздором, простительным молодости, и – странным для зрелого человека. Чтение записей женщины без разрешения, конечно, безнравственно. Но теперь это не имеет значения, и никого не скомпрометирует. Вот выбранные местами дневника. Переписывая его, я почти ничем не поступился ради красот стиля, если не считать примитивных требований связанности изложения. Дневник многое проясняет в этой истории. Тут есть любопытные приметы подзабытой эпохи. Зачастую наши поступки объясняет время, в которое мы живем.

«5 июня. Вторник.

Аркадий, таки настоял на своем! Он знает: я не терплю постояльцев. Не помыться толком (хотя бы то, что я брезгую после чужого в ванной), ничего не сделать по дому! Забавляй, обслуживай! Благо еще б человек интересный! Что поделаешь. У Аркадия «обстоятельства». Потерплю недельку.

Сегодня в продуктовом, как теперь говорят, давали цыплят! Действительно, по одному цыпленку на человека за твои же деньги можно только давать. Надо кормить гостя. Час простояла в очереди, и не хватило. Пришлось тащиться на проспект. Никак не привыкну к этим походам за пищей.