Пушкин, помоги!

Пришло время дать ответ на вопрос про айфон и андроид. Итак, Шекспир – это андроид, а Толстой – айфон.

Почему? Потому что систему андроид можно поставить практически на любой телефон. А iOS ставится только на айфон, как Лев Толстой ставится только в академическом театральном стиле или в костюмированных телесериалах. А Шекспир ставится как угодно, где угодно, на что угодно. На любом языке. Шекспиру не нужны костюмы, ему не нужно практически ничего, кроме театра. В нём должны быть стены и сцена, даже потолок не обязателен – в «Глобусе» его не было.

Шекспир – это открытая операционная система, в которой каждый может делать всё что угодно. Его тексты невероятно открыты и пластичны. Их не травмирует интерпретация.

Представьте, что вы слышите новость: в новой экранизации Netflix Анну Каренину сыграет темнокожая актриса, а Вронского – трансгендерный актёр. Страшно подумать, что произойдёт после этого в российских социальных сетях. А теперь представьте, что в театре Шекспира играют темнокожие, трансгендеры или темнокожие трансгендеры. Или делают это в киноэкранизации. Да где угодно! Повторю: Шекспира не травмируют интерпретации. Он оверсайз и унисекс литературы. Шекспира может носить вся семья, состоящая из мамы, папы, ещё одного папы, ещё одной мамы, очень толстых и очень худых разноцветных детей. Поэтому Шекспира до сих пор носит весь мир.

Рискну сказать, что Шекспир переживёт Льва Толстого. Пройдёт ещё четыреста лет, и тексты Толстого станут полной архаикой – с их пониманием гендера и природы человека. У Толстого уже сейчас есть проблемы с «новой этикой». Дальше – больше. А тексты Шекспира избегут этой проблемы. Но проверить мою гипотезу мы сможем только через четыреста лет…

А перед этим давайте ответим на последний и самый частый вопрос о Шекспире. Звучит он так: существовал ли на самом деле Уильям Шекспир? Этот вопрос я задал выдающемуся российскому шекспироведу Алексею Вадимовичу Бартошевичу. Я спросил: «Алексей Вадимович, так был Шекспир или нет?» Сразу после моего вопроса в театре прозвучал первый звонок. Я очень расстроился, ведь я думал, что ответ на мой вопрос будет длинным, что нужно услышать обстоятельную речь, цитаты из Оксфордского словаря и многое другое. Успеют ли зрители к началу спектакля? Вместо этого Бартошевич ответил очень коротко: «Валерий, вы ведь знаете, как устроен театр? И вот представьте, что в сегодняшнем российском театре есть некий шекспир, которого на самом деле нет, но именем которого подписывают тексты. И, вероятно, кто-то другой получает за него гонорар. Как вы думаете, вам долго удастся хранить эту информацию? Вы никому этого не расскажете? И никто из ваших коллег не расскажет и не напишет? Мне кажется, ответ очевиден: до нас дошли бы десятки, если не сотни свидетельств того, что Шекспира не было. Об этом писали бы все. Но этого нет. Поэтому Шекспир, вероятнее всего, был».

Так что, друзья, не приходится сомневаться, что Шекспир правда был. И я не сомневаюсь, что его будут читать следующие четыре сотни лет. Кто будут эти люди – никто не знает. Но думаю, что их, как и нас, будет волновать одно. Шекспировских персонажей – живых и мёртвых – интересуют любовь, месть и правда. Шекспир очень хорошо это понимал. Поэтому мы понимаем и вспоминаем его сегодня.

Некрасов, которого никто не читает

Некрасов самый великий из русских авторов, которых мы никогда не читаем после школы.

Личные воспоминания о Некрасове часто начинаются со школы и ей же заканчиваются. Наверное, поэтому я так ярко запомнил рассказ о поэте на уроке литературы. Однажды моя учительница – Людмила Ивановна – поведала нам о тяжёлой судьбе молодого Некрасова. История начинается с того, что он приехал из Ярославля в Петербург, но вместо военной карьеры начал готовиться к поступлению в Петербургский университет. Отец, узнав о решении сына, разгневался на него и оставил без денежного попечения. Молодой человек остаётся на «полной своей волюшке с 150 р. в кармане». Сначала он арендует квартиру, а затем нужда заставляет снять «угол» у отставного солдата во дворовом флигеле на Разъезжей улице. Но денег за стихи Некрасову не платят, а «финансовая подушка» постепенно исчезает. Так однажды молодой поэт оказывается должен хозяину сорок пять рублей, за что тот буквально выгоняет жильца на улицу, забрав вещи. После этого Некрасова, к счастью, приютил его друг Николай Полевой – редактор журнала «Сын отечества».

Но моя память сохранила совсем другой финал этой истории. Возможно, желая драматизировать, Людмила Ивановна предложила другой поворот. Изгнанный солдатом без вещей, Некрасов оказывается ночью на холодной улице. Там его встречает какой-то прохожий – такой же бездомный бедолага. Он ведёт Некрасова в ночлежку, и оба словно попадают в мир горьковской пьесы «На дне». Здесь Некрасов видит народ: бедный как он сам, но, в отличие от него, народ ещё и безграмотен. Некрасов начинает помогать бедным людям писать прошения в различные государственные инстанции. Так он становится чем-то вроде Госуслуг. За работу он получает небольшие деньги: каждый бедняк даёт ему столько, сколько может. Николай Алексеевич эти деньги берёт и бережливо откладывает. «Вот так, ребята, Некрасов на народные деньги пошёл и выкупил пушкинский журнал “Современник”!»

Я обомлел, услышав это. И был единственным учеником в классе, который поднял руку и спросил: «Сколько же стоил журнал?» На что получил ответ: «Это неважно. Важно, что в этом журнале поэт стал публиковать стихи и прозу о народе. Благодаря этому случилась Великая Октябрьская революция». Так я узнал, что Некрасов был первым русским классиком, который открыл фаундрайзинг.