Пушкин, помоги!

Сологуб у психотерапевта[32]

Однажды я убеждал друга прочесть роман Фёдора Сологуба «Мелкий бес». Сначала я представил его как «русский вариант “Пятидесяти оттенков серого”». Но эта рекомендация оказалась скорее антирекламой: друг наотрез отказался читать. Но я настаивал: «Это обязательно нужно прочесть, если ты живёшь в России! Эта книга как отпечаток пальца, открывающий доступ к смартфону. Ключ к нашей жизни!» Друг задал мне вопрос: «Скажи, зачем читать “Мелкого беса” Сологуба, если есть “Бесы” Достоевского?»

Оказалось, он считает Сологуба эдаким «Достоевским на минималках». Что ж, давайте оттолкнёмся от этой мысли, чтобы начать разговор об одном из самых странных, пугающих и неповторимых романов в XX веке – «Мелком бесе». И его авторе Фёдоре Кузьмиче Тетерникове, взявшем псевдоним Сологуб.

Зинаида Гиппиус так вспоминала о выборе поэтом своего псевдонима: «Мы уже знали, что это – скромный учитель, школьный. Петербуржец, но служил до сих пор в провинции. Молодой? Даже не очень молодой. А фамилия его – Тетерников. И Минский, тогда секретарь “Северного вестника”, решил, что с такой фамилией нельзя выступать. Предложил ему наскоро, очевидно по неудачной ассоциации (выдумать не успел), – псевдоним “Сологуб”».

Итак, скромный учитель из Крестцов (Новгородская губерния) берёт псевдоним Сологуб. Он действительно больше подходит поэту-символисту и автору будущего скандального романа. Но если псевдоним может скрыть простоватую фамилию автора, то с внешностью этого, увы, не сделать. Сологуб рано состарился, та же Гиппиус описывает его почти как живую статую: «В лице, в глазах с тяжёлыми веками, во всей мешковатой фигуре – спокойствие до неподвижности. Человек, который никогда, ни при каких условиях, не мог бы “суетиться”. Молчание к нему удивительно шло».

Я уделяю внимание внешности Сологуба, потому что он одним из первых в русской литературе стал так ярко писать о телесности – даже раньше Кузмина с его «Крыльями». Поэтому невольно задаёшься вопросом, как же выглядел этот «русский маркиз де Сад»?

Вглядываясь в фотографии писателя, замечаешь, как изменилась его собственная внешность после встречи и женитьбы на переводчице Анастасии Чеботаревской. Она стала его литературным агентом, продюсером и даже имиджмейкером. Чеботаревская заставила мужа сбрить бороду, чтобы казаться моложе и привлекательней. Ведь после «Мелкого беса» он стал по-настоящему знаменитым. Избавив мужа от бороды, очков и мешковатого костюма, Чеботаревская представила его издателям и читателям как одного из главных русских писателей. Горький, Андреев, Куприн и Сологуб – вот четвёрка русских гениев.

Чеботаревская так любила мужа, что издала сборник рецензий на его творчество. И в этом сборнике, как на мошенническом сайте, все отзывы были исключительно положительными. Это, конечно, не могло не вызывать смеха у читающей публики.

Ярче и злее всех над Сологубом посмеялся Максим Горький. И эта пересмешка была у них взаимной. Началось всё с того, что Сологуб поиздевался на страницах «Мелкого беса» над Горьким и его другом Степаном Петровым, публиковавшимся под псевдонимом Скиталец. Сологуб вывел их в «Мелком бесе» в образе парочки писателей, которых назвал Тургенев и Шарик. Впрочем, в чистовую версию романа главу о них не включил: понял, что книга в таком случае будет труднее публиковаться и продаваться. Ведь никто из издателей и книготорговцев не захочет ссориться с крупным писателем Горьким. Поэтому Сологуб издал сатирическую главу только через пять лет в журнале «Речь». Прочитав пародию на себя, Горький скажет: «Старичок Тетерников размалевал меня…» И ответит Сологубу очень жёстко. Как сказали бы сегодня, запишет на него дисс.

Горький, дразня Сологуба за его любовь к мрачной поэзии, напишет сказку о неудачливом поэте Евстигнее Закивакине, который сочиняет стихи для рекламы похоронного бюро. Но бюро эти стихи не берёт, тогда Закивакин относит их в редакцию прогрессивного журнала «Жатва смерти». Здесь стихотворения Закивакина очень нравятся, и ему предлагают взять соответствующий псевдоним – Смертяшкин. Что же он написал такого? Разрешите процитировать:

Смертяшкин продолжает сочинять свои «поэзы», пользующиеся успехом у публики. Прославившись и осмелев, он делает предложение «модерн-девице» Нимфодоре Заваляшкиной. Дальнейшая сказка – это история о том, как Смертяшкин и Заваляшкина погружаются в бесконечный Хеллоуин. В спальной комнате они размещают кровать-саркофаг, над ней вешают черный балдахин, их дети спят в гробиках, а няня одета схимницей. Смертяшкин продолжает сочинять жуткие стихи, но, увы, выгорает. Жена начинает изменять ему с любовником и, в конце концов, бросает, уезжает в Париж, где открывает салон по уничтожению мозолей. Смертяшкин же бросает идею о своём высоком поэтическом даре и возвращается к написанию стихов для похоронного бюро. Всё.

Сказка действительно вышла очень смешной, хотя и оскорбительной для Сологуба и его жены. Но Горький тогда имел на это полное право: он отвечал на сатиру самого Сологуба и кроме того, смеялся над живыми людьми. Никто не мог знать о трагедии, которая произойдёт через несколько лет, когда Сологуб с женой решат уехать из России. Они получат от наркома просвещения Луначарского разрешение уехать в Эстонию. На 25 сентября 1921 года супруги назначат дату своего отъезда. Но за два дня до него Чеботаревская выйдет из дома, сказав прислуге, что отправляется в аптеку. Что произошло затем – тайна. Говорят, она взошла на дамбу Тучкова моста и со словами «Господи, прости меня» прыгнула в реку…

Почему она это сделала? До сих пор нет ответа. С того сентябрьского дня Сологуб будет каждый день ждать пропавшую жену. Ждать и надеяться, что она вернётся. Он будет ставить для неё тарелку на стол, класть рядом приборы. Жена действительно вернётся, но… Это будет уже весной, когда Сологуб переедет не в Эстонию, а на новую квартиру в Петрограде. И там, рядом с новым домом, всплывёт из реки тело Чеботаревской. Сологуб придёт на опознание, узнает жену, снимет с её руки обручальное кольцо. И наденет на свою руку.

Вскоре Сологуб сам уйдёт из жизни. Родившись в Санкт-Петербурге, умрёт в Ленинграде. Он умрёт своей смертью, хотя Чеботаревская верила, что всё будет иначе. Она почему-то считала, что именно ему – Фёдору Сологубу – суждено стать третьей символической жертвой нового режима. Первой был расстрел Гумилёва, второй – смерть Блока, третьей, по её предчувствию, должен был стать Сологуб. Не зря ведь он так много писал о смерти!

Но Сологуб умирает сам. И сегодня образ Сологуба не ассоциируется со Смертяшкиным и темой смерти. Символизм его странных и загадочных стихов, вроде «Звезды Маир» отступает перед мощью других тем, представленных в «Мелком бесе».

Сологуб в романе затронул темы, с которыми русская культура не разобралась по сей день. В «Мелком бесе» говорится о школьном буллинге, домашнем насилии, БДСМ-практиках, латентной гомосексуальности, кроссдрессинге, психозах. И много ещё о чем, с чем мы продолжаем жить.

Перед нами история провинциального учителя Ардальона Борисовича Передонова, который сходит с ума. Главным триггером его безумия является странная убеждённость в том, что один из учеников в его гимназии – Саша Пыльников – это не мальчик, а переодетая девушка.

Другой известный персонаж романа – это Недотыкомка. Этим словом ругался Лев Троцкий, этим словом можете обругать кого-нибудь и вы. Главное, что вас и сегодня поймут. Но Недотыкомка – это не просто ругательство, а персонаж, которого вот уже более ста лет каждый читатель разгадывает по-своему.

Это странное существо появляется в 12-й главе романа, когда Передонов и его сожительница Варвара проводят освящение новой квартиры: «Во время молебна запах ладана, кружа ему голову, вызвал в нём смутное настроение, похожее на молитвенное. Одно странное обстоятельство смутило его. Откуда-то прибежала удивительная тварь неопределённых очертаний, – маленькая, серая, юркая недотыкомка. Она посмеивалась, и дрожала, и вертелась вокруг Передонова. Когда же он протягивал к ней руку, она быстро ускользала, убегала за дверь или под шкап, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась, – серая, безликая, юркая».

Что же это такое? У меня есть два объяснения. Первое чисто физиологическое. Например, Владимир Набоков страдал одним неприятным расстройством – деструкцией стекловидного тела. В «Других берегах» Набоков пишет об этом так: «Я всегда был подвержен чему-то вроде лёгких, но неизлечимых, галлюцинаций. Одни из них слуховые, другие зрительные, а проку от них нет никакого… Не говорю я и о так называемых muscae volitantes[33] – тенях микроскопических пылинок в стеклянистой жидкости глаза, которые проплывают прозрачными узелками наискось по зрительному полю, и опять начинают с того же угла, если перемигнёшь…»

Второе объяснение психологическое. Недотыкомка – это психическая энергия, с которой не может совладать герой. Вам, думаю, это состояние тоже знакомо. В современном языке есть очень удачное слово «бесит». Мы часто употребляем, его оторвав от религиозного контекста. Когда мы говорим «с утра меня прям всё бесит», то вряд ли хотим сказать, что с утра чувствуем себя одержимыми бесами. Конечно, нет. Гениальность Сологуба в том, что он смог увидеть, как эта психическая энергия, оторванная от старых культурных норм и кодов, оказалась в свободном состоянии. Она как шаровая молния – сгусток чистой психической энергии.

За несколько лет до написания «Мелкого беса» Сологуб напишет стихотворение «Недотыкомка серая», в котором обрисует её – с «коварной улыбкою», «присядкою зыбкою». И будет молить о том, чтобы она умерла вместе с ним. Но Недотыкомка – это совсем не чёрт, являвшийся Ивану Карамазову в «Бесах» Достоевского. Недотыкомка это, как шутят сегодня, чёрт с Алиэкспресса.

Если говорить о «Мелком бесе» в религиозном ключе, то в самом названии романа можно увидеть, что его «бес» далеко не из дантовского ада. В католичестве есть развитая демонология. Бесы носят имена, вроде Вельзевул, Бегемот, Асмодей. В православии же такой демонологии нет, но есть неформальное деление на бесов «по крупности». Они как куриные яйца, которые можно разделить по специальной маркировке: большой бес, средний бес, мелкий бес. Кроме того, выбор в названии именно слова «мелкий» невероятно лексически точен. Ведь автор мог назвать книгу «Маленький бес», «Малый» или даже «Мелкотравчатый». Но он выбрал слово «мелкий». Автор словно говорит с интонацией пожилого человека: «Эх, раньше и бесы-то были крупней!» Так и школьная программа официально делит русскую литературу на «золотой» и «серебряный» века. Таким образом, очевидно, что «Бесы» Достоевского из века «золотого», а Сологуба – «серебряного». Были бесы большие, стали – мелкие.

Мы давно живём в концепции постоянно ухудшающегося мира, где с каждым годом качество смыслов всё хуже и мельче. Персонажи «Мелкого беса» оказались в мире, где Бог и «большие бесы», то есть большие смыслы, деградировали. Нет церкви как авторитетного института, нет и альтернативной системы ценностей. Герои сталкиваются с тем, что их психическая энергия не находит себе ни выхода, ни применения. Поэтому они с каждой страницей множат безысходность.

Драматургию романа можно описать простой схемой: сначала было обыкновенно, потом стало похуже, потом – плохо, затем ещё хуже, а в конце – всё просто ужасно. Судите сами, роман начинается со слов «После праздничной обедни прихожане расходились по домам». Заканчивается словами «Передонов сидел понуро и бормотал что-то несвязное и бессмысленное». Легко подсчитать, что в романе слово «бормотал» используется сорок один раз! Ещё чаще используются слова «глупый» и «весёлый»[34]. Поэтому финальная сцена книги выглядит такой закономерной. В ней сходятся веселье и глупость – это маскарад в общественном собрании, где Передонов, сходя с ума, устраивает пожар. И вновь триггером к его безумию послужил Саша Пыльников, которого подруги переодели гейшей. Безумная толпа пытается снять с него маску, подозревая, что это «актриса Каштанова», которая «чужого мужа отбила». Короче говоря, на маскараде происходит сцена в духе дневного телешоу. Все кричат, дерутся и хотят убить трансвестита. В этот момент Передонову является Недотыкомка, которая заставляет его поджечь здание. Так начинается пожар.

В следующей после пожара сцене пьяный Передонов зарежет своего друга Володина. Почему? Да бес его знает! В этой сцене нет даже Недотыкомки – видимой причины всех бед. Но есть одна любопытная деталь, одно существо: «Кот вышел из соседней горницы, нюхал кровь и злобно мяукал». Это кот, над которым Передонов издевался весь роман: по совету Володина дул в глаза и гладил против шерсти. Зачем? Да просто так. Появление этого кота после смерти Володина рядом с обезумевшим Передоновым выглядит зловеще-торжественным. Маленькое беззащитное существо, над которым издевались люди, всех пережило. Кот победил. Есть подозрение, что он с Недотыкомкой был заодно. Они два существа из мира чистых энергий. Вселенная молча смотрела, как Передонов обижает людей. Но когда он добрался до кота, то решила отнять у него то, что делало его человеком, – разум.

Животных бить нельзя. Людей – можно. Так считал Сологуб. Это может показаться странным, особенно после прочитанного романа. Неужели весь этот ужас был не осуждением насилия, а его апологией? Конечно, нет. Но есть важные нюансы. Сологуб считал, что насилие насилию рознь. Есть насилие полезное и нравственное – это порка.

В картотеке Сологуба сохранился список слов и выражений, которые он собирал. Все они обозначают телесные наказания.

«Наказание розгами. Сечение. Дранье, дёрка, дёра. Порка, поронье. Стеганье, стёжка. Хлестанье. Берёзовая каша, лапша. Припарка. Жарёха. Дать жареху – Ряз., Кад., Выт. Наука; Высечь. Наказать телесно, на теле. Задницу в кровь. Пропутешествовать в Нидерланды. Поговорить с няней Розалией. Починить задницу».

На эту тему у Сологуба есть программная статья «О телесных наказаниях». Статья эта не была им завершена и не опубликована при жизни. Сегодня её очень интересно читать на фоне многочисленных признаний жертв домашнего насилия. Им сегодня было бы о чём поговорить с Сологубом! Тем более он считал телесные наказания очень полезными… для детей[35].

В современной России есть разные мнения о том, как и к кому можно применять насилие. Но общество, в целом, сходится в том, что насилие по отношению к детям недопустимо[36]. Ни в коем случае, никогда и нигде оно не может быть «педагогичным»[37]. Детей бить нельзя!

Сологуб, отвечая противникам телесных наказаний, считающих, что они унижают и оскорбляют человеческую личность, писал: «Унижает лишь проступок, оскорбляет несправедливость. Перенесение наказания возвышает униженный дух». Он считал, что выпороть – это лучше, чем наказывать словами. Грубо говоря, дать один раз по заднице – это быстрее, эффективнее, проще, чем тратить сотни слов на моральное унижение человека, совершившего проступок.

В статье Сологуб приводит в пример воспоминание о том, как сам когда-то был выпорот. Это было в Великих Луках, где Сологуб работал учителем, и однажды ученики подговорили его вместе залезть за яблоками в сад одного зажиточного мещанина. Сказано – сделано. Но учеников поймали, а будущему писателю удалось вырваться. Убегая, он сильно ударил «слабого мальчика», который пытался его задержать. Воспоминание об этом поступке преследовало юного Фёдора последующие дни, пока он не признался матери в своём проступке. Узнав об этом, мать сама повела сына к мещанину, у которого тот воровал яблоки. «[Там] меня отвели в сад и отсчитали сотню сильных ударов розгами. Как ни больно и ни стыдно было, но на душе у меня стало спокойно: провинился, да за то и поплатился».

Сологуб мучается из-за того, что ударил слабого ребёнка, а затем с радостью принимает сто ударов розгами, чтобы наказать себя самого. Ему было бы хуже, если бы его оставили небитым, но с мучительным осознанием своего проступка. В этом воспоминании поразительно всё – великий писатель ворует яблоки, его ловят, он дерётся, сбегает, страдает из-за своего поступка, его, в конце концов, выпарывают. И он рад этому. А ещё он признаётся, что на работу в школу ходил… босиком. В этом мире бедности и неравенства насилие множит несправедливость, но иногда – её же и восстанавливает. Сегодня Сологуб, наверное, закончил бы статью обращением к приверженцам «культуры отмены». Он попросил бы не осуждать абьюзеров в социальных сетях, а сделать с ними то, что они сами сделали со своими жертвами. Выпороть их.

Сологуб поднимает тему телесных наказаний буквально до самых небес. Он говорит, что в христианском распятии принято видеть не инструмент наказания или пыток, а, наоборот, инструмент искупления. И его Передонов поэтому отрицательный герой, потому что использует данный ему божественный инструмент – розги – не для того, чтобы восстанавливать справедливость. Он просто бездарный садист.

Розги у Сологуба – это не только инструмент наказания, но и дореволюционная секс-игрушка. Зайдите в любой современный секс-шоп и вы увидите, что БДСМ-порке там посвящён целый раздел. (Автор этих строк, конечно, никогда в секс-шопе не был, но однажды услышал в библиотеке рассказ человека, который там был.) Придя домой к Саше Пыльникову, Передонов сладострастно предлагает тётке выпороть своего ученика. Затем через директора гимназии добивается, чтобы врач осмотрел Пыльникова и подтвердил, что тот юноша, а не девушка. И директору действительно приходится устроить медосмотр: Пыльников настоящий мальчик. Уф!.. Но желание пороть у Передонова не исчезает. Его желания, как вы знаете, угаснут только вместе с его разумом.

Можно ли помочь Передонову? Во-первых, я считаю правильной саму постановку такого вопроса. С «бесами» Достоевского справиться мог только Бог. С «мелким бесом» Сологуба может справиться психотерапевт. Сегодня каждому читателю очевидно, что с психологическими проблемами можно и нужно работать непосредственно, а не через литературу, философию, эзотерику или алкоголь. Загрустил – идёшь к психотерапевту. К сожалению, у героев Сологуба нет такого выхода. Но давайте представим, что он есть. Давайте отправим Передонова к психотерапевту. «Мелкий бес» заканчивается безнадёжно, но это не означает, что мы должны приходить к выводам о безнадёжности нашей собственной жизни.

Для начала давайте поймём, как сегодня любят говорить, «что не так» с Передоновым. Вот список источников проблем:

• алкоголик: много пьёт, убивает в пьяной горячке Володина;

• латентный парафил[38]: испытывает влечение к сестре, «мёртвой графине», ученику;

• параноик: выкалывает картам глаза, «чтобы не подглядывали»;

• садист: получает удовольствие от порки;

• «антиваксер»: верит в общий заговор против него;

• «отменил» русскую культуру: заменил Пушкина Мицкевичем;

• не верит в Бога, но верит в колдовство.

Что же можно предложить Передонову, чтобы изменить свою жизнь к лучшему?

• помочь бросить пить;

• переехать в другой город: например, в Санкт-Петербург;

• найти психотерапевта;

• разобраться в своих желаниях и влечениях;

• помочь ему стать частью сообщества (садоводы? реконструкторы?);

• завести животное (не дразнить кота, а любить его).

Эти предложения могут показаться странными или смешными – пускай. Русская литература традиционно оставляла читателя в безысходности. Однако, исследуя литературу, совсем не обязательно сходить с ума, как Передонов. Эти советы нужны, конечно, не выдуманному Ардальону Передонову, а нам, живым читателям. Русская литература без спроса выпорола нашу душу, заставила стыдиться тела и убедила, что учитель всегда прав. Оказывается, нет. Роман «Мелкий бес» звучит как стоп-слово. Он кричит, что пора остановиться. Наступил момент, где игра и удовольствие превратились в боль и насилие.

Фёдор Кузьмич, спасибо, вы – секс.

Ахматова и мальчики

Я боюсь Анну Андреевну Ахматову. Один знакомый – человек в большом возрасте – как-то признался мне, что однажды «мог быть представлен Анне Андреевне», но… он не пришёл на встречу. Почему? «Я убоялся!» – таков был его ответ. О, как я его понимаю!

Думаю, самой Ахматовой понравился бы наш страх. Лидия Чуковская вспоминала её собственные слова: «Однажды, когда я в Клубе писателей прошла через биллиардную, со страху все перестали катать шары».

Ахматова очень страшная. Владимир Сорокин использовал эту сторону её образа в романе «Голубое сало», где некая ААА рожает чёрное яйцо, которое передаёт трём поэтам-наследникам: Евтушенко, Вознесенскому и Ахмадулиной. Действительно, кажется, что Анна Андреевна выносила и «снесла» тёмную поэзию XX века. Века мрачного и жестокого.

Жизнь в этом веке научила Ахматову двум важным вещам: необходимости сохранять память и строить свою шкалу ценностей. Deus conservat omnia[39] – такой эпиграф выбрала Ахматова к своей «Поэме без героя», эти же слова написаны на гербе Шереметевых, украшавшем дом на Фонтанке, где жила Ахматова. Жила в эпоху, когда человека или целое сообщество могли уничтожить. Поэтому было так важно сохранить память об исчезнувших. Идея о том, что «Бог сохраняет всё», говорит о том, что есть сущность выше и больше Сталина[40]. Нечто надисторическое и надчеловеческое, что заботится о сохранении имён исчезнувших людей. И она хранительница, едва ли не жрица, этого храма памяти. Поэтому Ахматова берёт на себя право по созданию альтернативной иерархии ценностей, своеобразного иконостаса русской интеллигенции. По сути, сегодня мы пользуемся двумя системами смыслов: сталинской и ахматовской. Государственнической или интеллигентской. Иногда мы их противопоставляем, а иногда – смешиваем.

На самом поверхностном уровне это выразилось в знаменитом «тесте Ахматовой», которым она определяла характер человека. Чай или кофе? Собака или кошка? Пастернак или Мандельштам? И, судя по ответам, разделяла людей на две группы: чай, собаки, Пастернак или кофе, кошки, Мандельштам.

Это напоминает ещё один известный психологический тест, когда вас просят назвать первую ассоциацию со словами «поэт», «инструмент», «фрукт». Ответы, как правило, такие: Пушкин, молоток, яблоко.

В тесте Ахматовой Пушкина не было, потому что в пару к нему вообще некого поставить. Это некий стержень русской жизни. Поэтому, говоря про Мандельштама, что у него «идеальная биография», она, конечно, имела в виду, что биография у него как у Пушкина.

Итак, запоминайте, что нужно для идеальной биографии:

1) Период изгнания;

2) Конфликт с властью;

3) Насильственная смерть.

Всё это было у Пушкина, а в XX веке повторилось у Мандельштама. У других же поэтов всегда чего-то не хватает. Так у Маяковского не было изгнания, но были конфликты с властью и смерть от собственной руки. У Бродского было изгнание, конфликт с властью, но умер он в собственной постели. У Пастернака был конфликт с властью, но изгнания из страны или насильственной смерти не было[41]. У Михаила Кузмина не было вообще ничего, кроме гомосексуальности.

Жестокая истина такова, что поэту нужны изгнание, скандал, смерть. Ну и ещё, само собой, нужно быть гением. Такая мелочь! Однако одной лишь гениальности недостаточно. История жизни пишется в том числе собственным телом – тем, где оно находится и как страдает. Ахматова сделала «биографию тела» важнейшей частью «биографии текста». Теперь важно не только то, что поэт написал, но как, когда и где.

А что в самой ахматовской биографии? Однажды она спросила у Фаины Раневской: «Скажите, Фаина, зачем понадобилось всем танкам проехать по грудной клетке старой женщины?» В её собственной биографии был конфликт с властью, но не было изгнания, да и умерла она тоже в собственной постели. Но Ахматовой удалось создать свой миф собственными руками. И внелитературные факторы – важнейшая часть этого мифа[42]. Внешне мы запомнили её всегда молодой и стройной красавицей с портрета Амедео Модильяни или Натана Альтмана.

Анна Андреевна прожила семьдесят шесть лет, но помним-то мы её всегда молодой. Помним как «вдову Гумилёва», с которым она развелась. Мы помним то, что нам завещано помнить. Чтобы убедиться в этом, стоит взглянуть на памятник Ахматовой и Гумилёвым, установленный в Бежецке (Тверская область). Его автор Андрей Ковальчук показывает нам довольно необычное сочетание фигур. Молодую Ахматову, которая сидит рядом с мужем и сыном. Муж изображён в виде головы на постаменте, а сын – фигурой во весь рост. При этом сын выглядит старше матери и отца. Можно посчитать это ошибкой скульптора, но, как говорится, «это не баг, а фича» – не ошибка, а особенность. Именно так Ахматова и завещала нам помнить себя и свою семью. Она молодая, муж – всему голова, сын – мудрый старик.