Опасная тишина

Интересно, почему на его воротах стоит один крест, а на этих два? И на тех, которые он уже миновал, тоже два креста? Что бы это значило?

Кое-какие соображения в голове Мягкова крутились, но это были всего лишь соображения, не более того, их надо было проверять.

Улицы у этого южного казачьего городка были длинные, видать, специально так спланированные, чтобы можно было дать намет коню, разогнать его быстрее ветра. Мягков огляделся и двинулся дальше, к следующим воротам.

Следующие ворота были чистые, ни одной меловой отметины, и еще двое ворот, расположенные по улице дальше, тоже были чистые, а вот на четвертых воротах также стояли меловые отметины. Целых три.

Все отметины, все кресты, судя по высоте, были нарисованы взрослым человеком. Взрослым. Тут Мягков и понял, что означали меловые кресты.

В этом вот доме, последнем, – широком, вольно сидевшем на земле, побеленном известкой, жил председатель ревкома – голосистый мужик, любитель украинских песен, приехавший сюда из Питера, жил он один, поскольку жена его скончалась от холеры – подцепила проклятую хворь где-то в местном болоте, куда ходила за травой для матрасов, и занемогла. Чтобы питерца окончательно не добила тоска, Мягков подселил к нему двух молодых командиров из штаба отряда: все веселее будет жить одинокому человеку.

Теперь на воротах дома председателя ревкома стояло три креста, что означало – здесь жили три представителя советской власти: один – председатель ревкома их тихого городка и двое – пограничные командиры.

Выматерившись, Мягков круто развернулся, сплюнул себе под ноги и двинулся по улице назад. Вот ворота, помеченные двумя крестами. Здесь живут местные чекисты, два человека, оба с женами и детишками. В одной семье двое детей – мальчик и девочка, в другой трое – все мальчики. Растут пареньки бодрые, крепкие, хулиганистые – отец с трудом справляется с ними.

В правой половине дома горел свет – слабенькая семилинейная лампа. В стране, еще не оправившейся от Гражданской войны, было мало керосина, его экономили, и не только керосин берегли; было мало всего – не хватало ни дров, ни лекарств, ни мяса, ни рыбы…

Это в их городке водилась рыба, причем такая деликатесная, как осетрина, – все давало море, а в других местах, севернее, от рыбы можно было отыскать разве что только высохшие до проволочной твердости глаза – сама рыба была съедена еще до Гражданской войны.

Но ничего, придет время, и тусклые лампы-семилинейки будут заменены десятилинейками, потом двенадцатилинейками, а затем под потолками здешних хат вообще заколыхаются лампочки электрические. В чем в чем, а в этом комендант Мягков был уверен твердо.

Следующие ворота, также помеченные двумя меловыми крестами, стояли перед домом, где обитали две семьи, одна – заместителя Мягкова по «революционно-политическому направлению», как выражался сам комендант, и это определение в комендатуре прижилось, к заму по «революции» Мягков подселил комиссара погранотряда Ярмолика… Родственные души, работающие в одном направлении, всегда найдут общий язык.

Тут Мягков не выдержал и едва ли не бегом понесся к дому, который занимала комендатура.

– Тревога! – выкрикнул он дежурному, сидевшему у лампы с амбарной книгой – отмечал донесения, приходившие с застав. – Поднять всех, кто не находится в наряде!

Через несколько мгновений дом, который занимала комендатура, засодрогался от топота многих ног.

Приморская комендатура эта была большая, в одном доме места ей не хватало, на территории, обнесенной забором, украшенной высокой деревянной вышкой, находились еще два жилых дощаника для бойцов, утоптанная площадка, на которой производили общие построения, два погреба для хранения патронов и гранат, а также отдельный, хорошо укрепленный сарай, куда запирали нарушителей.

В тяжелом темном воздухе висел сладковатый запах цветущих акаций – в этом году они зацвели, как ни странно, позже обычного. Мягков поднял голову, вгляделся в глубокое, покрытое блескучей звездной россыпью небо, втянул в ноздри акациевый дух – хорошо было! И еще лучше было бы, если б перевелись люди, желающие худа друг другу.

Поднятые по тревоге бойцы выстроились на площадке. Лица были видны слабо, но все равно Мягков различал их, почти всех он знал по фамилиям, знал биографии, знал, откуда они приехали, кто их родители, кем собираются стать в будущем. Мягков знал то, что было положено знать командиру.

Дежурный принес несколько ведер с водой, в которых плавали тряпки. Мягков прошелся вдоль строя и проговорил негромко:

– Бойцы! Неизвестные люди пометили меловыми крестами ворота домов, где живут пограничные командиры. И не только они, замечу…

Сделалось тихо. Так тихо, что казалось – режущий звук древесных сверчков исчез совсем. Не стало его.

– Думаю, что рисовальщики эти действовали совсем не в интересах нашей пролетарской революции… Все кресты с помеченных ворот надо срочно убрать. Кто знает, может быть, утром по этим дворам пойдут бандиты с винтовками. Остановить их мы, конечно, сумеем, и уничтожить сумеем, но кресты нужно стереть. Ясно, бойцы?

Все было ясно. Без всяких лишних слов и пояснений.

Через несколько минут бойцы комендатуры растворились в ночи, горячий вязкий воздух словно бы втянул их в свою плоть, сделал невидимыми.

«Только бы они не проглядели чего-нибудь, все рассмотрели в ночи, все кресты, – возникла в голове Мягкова тревожная мысль, возникла и спустя пару мгновений исчезла. – Надо же, вздумали, чем ворота помечать – крестами… Не боятся, сволочи, Бога. Ведь каждый крест, нарисованный мелом, – это погубленная душа», – Мягков был человеком верующим, но никому не говорил об этом.

Через час не осталось ни одного мелового креста, нарисованного на воротах. Бойцы комендатуры – ребята глазастые, комсомольцы, все разглядели и стерли все, – сделали это тихо, без суеты и ненужных возгласов – ну будто бы вышли в пограничный дозор и успешно выполнили боевую задачу.

Мягков не поленился, проверил работу – прошелся по нескольким улицам, не отыскал ни одного нестертого креста, – похвалил бойцов и отправил их спать. Дежурному на всякий случай приказал усилить на два человека наряд, охранявший помещения комендатуры, и выставить в окно пулемет «максим» с заправленной лентой.

Добравшись наконец до дома, он поспешно разделся, забрался в постель. Думал, что сразу же уснет, – очень уж устал, – но уснуть долго не мог: перед глазами продолжали маячить меловые кресты, мерцали в темноте недобро, будто некие фосфоресцирующие кости, вытащенные из могилы. Повздыхав немного, Мягков не выдержал и поднялся.

Подушка соскочила следом за ним на пол, Мягков, кряхтя и морщась от того, что ломило натруженные мышцы, водрузил ее на место, прикрыл наган, лежавший на матрасе, – обычно наган давил ему снизу на ухо, комендант чувствовал его даже через толстую подушку, набитую куриным пером… Солидный был кусок металла, дерево наган пробивал насквозь, доску в три пальца легко превращал в щепки.

Второй наган Мягков обычно пристраивал на краю высокой печи – мало ли что, вдруг его придут убивать? А у пограничника Мягкова в этом городке враги имелись. В основном из тех, кому он не давал разбойничать ни на берегу, ни в море.

Держась одной рукой за спину, другой комендант открыл запертый на ключ висячий шкафчик, распахнул дверцу. В углу, прикрытый папкой, стоял графин с белесой, похожей на отжим от творога жидкостью. Это была самогонка.

Комендант держал графин на всякий случай – вдруг зимой провалится в карповое озеро или угодит в морскую купель, тогда самогонкой и растереться можно будет, и внутрь принять, и соседа по несчастью, если таковой окажется, обработать. Универсальный продукт, в общем, самогонка эта…

И в ситуации, когда не спится, а перед глазами мельтешат расплывающиеся меловые кресты, пара мензурок самогонки тоже не помешает, приведет в норму. У Мягкова для этого нужного дела имелось несколько разлинованных лесенкой фельдшерских шкаликов, – на целую компанию, – он наполнил пару стекляшек, стукнул одним шкаликом о другой, чокнулся, значит, – выпил дуплетом. Самогонка была крепкая, его нынешнего коня по имени Гнедок могла запросто сбить с копыт. Она подействовала – через несколько минут Мягков провалился в тревожный, какой-то призрачный зыбкий сон.

Личная жизнь у орденоносца Василия Мягкова не складывалась: первую невесту свою, санитарку Настю, он потерял на фронте, когда воевал с деникинцами, произошло это под Новороссийском, – с обозом раненых она угодила в плен и была расстреляна белыми.

После ее гибели Мягков сошелся с привлекательной фигуристой девушкой Тоней Сандаловой из агитотдела штаба дивизии. Думал, что протянет с ней до старости, сгородит двух детишек, а потом увидит и внуков, но и с Тоней ему не повезло – Тоня погибла от случайной пули, выпущенной одним ополоумевшим белым офицером.

Пуля лишь коснулась ее шеи и посвистела дальше, но этого касания было достаточно, чтобы у девушки оказалась перебита сонная артерия: раскаленный свинец разорвал ее пополам.

Спасти Тоню не удалось.

В гибели Тони Сандаловой Мягков увидел недобрый знак. Больше он не делал попыток отыскать среди «прекрасных мира сего» одну-единственную, надежную, преданную, которая станет его спутницей до конца жизни. Хотя кто знает: время ведь такая штука – и лечит оно и калечит. Но прошла пара лет, и он понял: нельзя так, не годится человеку быть одному. Пути жизни неисповедимы – жизнь есть жизнь.

Из родных у Мягкова тоже никого не осталось – всех выбили последние три войны, японская, германская и Гражданская. Тех, кого не выбили пули, подобрали болезни – тиф, брюшной и сыпной, холера, разные простуды.

Ладно, хватит ковыряться в своем прошлом… Мягков протестующее покачал головой, во рту у него сделалось горько: это как так хватит? Он чего, Иван, не помнящий родства?

Нет, родство свое он помнит, и будет помнить всегда. Как и места, где обитали его родичи и жил он сам.

Раньше Кубанская область, граничавшая на севере с областью Войска Донского, а с востока со Ставропольской губернией и Терской областью, делилась на районы по полковому признаку. Если в других губерниях и областях, не имеющих отношения к казакам, деление шло на уезды, то в Кубанской области – на полковые отделы и округа.

Кавказский отдел, Екатеринодарский, Темрюкский, Майкопский и Лабинский отделы, Полтавский полковой округ, Уманский, Таманский, Хоперский, Кайский полковые округа…

Старое административное деление перепуталось, переплелось с новым, одни мыслили по-старому, другие по-новому, третьи – никак. Мягков невольно усмехнулся: чека мыслит по-новому, ревком – как придется, командиры полков, набранные из многоопытных царских офицеров, – по-старому.

У нынешней власти еще руки не дошли до административного деления. Как и до переименований… Ну что означает такое имя – Екатеринодар, главный город Кубанской области, названный так в честь императрицы Катьки, Екатерины Второй?.. А революция, как известно, ни цариц, ни царей не признает, она их отменила – ненужный это класс, лишний.

Значит, старому Екатеринодару надо давать новое имя.

Утром, едва Мягков появился в комендатуре, со скамейки в дежурном помещении поднялась девушка в красной косынке и котах – самодельных тапочках из брезента, – надетых на босую ногу.

На старенькой полосатой блузке поблескивал алой эмалью кимовский значок.

– Это к вам, товарищ командир, – дежурный, выскочивший из-за стола, лихо, с оттяжечкой, козырнул.

Мягков стянул с коротко остриженной темной головы фуражку, вытер влажное нутро платком.