О Москве в стиле odinmirage. Продолжение

Добавим к этим уже древним историям о Рождественском монастыре еще одну – более современную, рассказанную исследователем московских храмов Петром Паламарчуком:

«После закрытия монастыря определенное число послушниц продолжало жить в его келиях. К 1978 г. в живых оставались двое – Варвара и Викторина. В этот год сосед Варвары, по профессии переплетчик, задушил ее, украл несколько малоценных икон и попытался скрыться, но вскоре был пойман и осужден на тюремное заключение сроком около 10 лет. Викторину в 1979 г. взяли к себе жить в другой район города сердобольные люди – ей тогда было уже за 90 лет, и она почти совсем ослепла.

Год или два спустя на таможне попался пытавшийся провезти за границу церковные ценности спекулянт. Оказалось, что среди этих ценностей находится множество вещей из ризницы Рождественского монастыря. После этого к расследованию обстоятельств убийства Варвары вернулись снова, и тогда при помощи москвоведов и старожилов выяснилось, что она была не простою послушницей, а казначейшей обители и ближайшей подругой последней настоятельницы, которая ей перед смертью передала на сохранение наиболее чтимые святыни. Сосед-переплетчик был лишь подставным лицом большой компании профессиональных христопродавцев, каким-то образом разузнавших эту тайну; «сел» он нарочно и с малоценными вещами, чтобы отвести подозрения от главарей.

После вскрытия новых обстоятельств он был переведен в Москву на доследование и оказался вынужден подтвердить все рассказанное выше».

Вот такие образы и события создают исторический окрас этого красивого монастыря, который со своими храмами является в наши дни одним из достойных украшений города.

Самое время вернуться к нашим фантазиям и нашей героине в современность. Выполнив все свои молитвы и просьбы к Богу, одухотворенная и смиренная, она вышла на улицу, прошла немного назад по улице Рождественка и, не доходя до поворота на бульвар, совершила вторую, не менее потрясающую трансформацию своей внешности. Она скинула с бедер юбку в пол (это был широкий палантин, обернутый вокруг талии), быстро свернула ее и убрала в сумочку. Под палантином была мини-юбка, смело открывающая красивые и стройные ноги на достойную их смелую высоту. Наша незнакомка сняла с головы шелковый платок, свернула его в виде узкого пояса и обернула вокруг талии, блузка приподнялась, а юбка стала заметней, но одновременно стала заметней и талия, и крутые бедра, и высокая грудь. Это не женщина, а какой-то Дэвид Копперфильд в юбке – покорительница мужских сердец.

Она делала все быстро и естественно, на автомате, как бы равнодушно, но явно осознанно, руководствуясь врожденным женским искусством перевоплощения ровно такой силы, чтобы создать притяжение к себе – достаточное для вечной, великой и неизменной женской победы, во имя продолжения жизни и рода человеческого.

Самое время сделать очередной экскурс в прошлое, чтобы представить, как одевались и вели себя московские дамы в прошлых веках и какие нравы бытовали у московских кавалеров-ухажеров.

Русская мода коренным образом и очень быстро поменялась на заре XVIII столетия по инициативе царя Петра, который распорядился о смене национальной одежды на европейскую. 4 января 1700 года был издан указ, предписывающий придворным мужского пола носить «венгерский» кафтан вместо «московитского».

Через год последовало еще одно, более радикальное новшество, имевшее силу закона. Всем, кроме священников и дьяконов, а также пашенных крестьян, следовало «носить платье Немецкое верхния, Саксонския и Французския, а исподнее, камзолы, и штаны, и сапоги с башмаками, и шапки – Немецкия; а женскому полу всех чинов носить платье, и шапки, и кунтыши, а исподния, бостроги, и юпки, и башмаки – Немецкия ж, а Русского (платья) и Черкесских кафтанов, и тулупов, и штанов, и сапогов никому не носить».

За появление в русском платье в Москве штрафовали, а за изготовление – наказывали.

Платья изготавливались с высокой талией и с глубоким вырезом на груди из полупрозрачных муслиновых тканей, надеваемых на обнаженное тело. А тончайшие индийские шали завершали создание прекрасного женского образа. При этом всем своим внешним обликом женщина должна была напоминать собой античную мраморную скульптуру.

Женщины не высшего, но и не низшего сословия, к которому относили купчих и мещанок, носили скромные платья до замужества, а после использовали уже одежду из более дорогой материи (плотного шелка, шелка с шерстью) и обязательно – головные уборы.

Не кажется ли вам, уважаемые читатели, что Петр I тем самым, с одной стороны, старался ускорить развитие страны и интеграцию с Европой, но, с другой стороны, заложил в обществе мощную мину замедленного действия, разрушающую и по сей день самосознание россиян, пытающихся во многом, если не во всем, подражать Западу и испытывающих некий комплекс неполноценности?

Чтобы оценить, какие были нравы в высшем обществе в части отношений между кавалерами и дамами, а также тенденции по их развитию, обратимся к последующим за Петровскими, временам Екатерининским, с помощью Михаила Пыляева и его книги «Старая Москва»:

«Вот как, по свидетельству сатирических листков, проводил свое время модный молодой человек, носивший в екатерининское время названия щеголя, вертопраха и петиметра. «Проснувшись он в полдень или немного позже, первое – мажет лицо свое парижскою мазью, натирается разными соками и кропит себя пахучими водами, потом набрасывает пудреман и по нескольку часов проводит за туалетом, румяня губы, чистя зубы, подсурмливая брови и налепливая мушки, смотря по погоде петиметрского горизонта. По окончании туалета он садится в маленькую манерную карету, на которой часто изображаются купидоны со стрелами, и едет вскачь, давя прохожих, из дома в дом».

В беседе с щеголихами он волен до наглости, смел до бесстыдства, жив до дерзости; его за это называют «резвым ребенком». Признание в любви он делает всегда быстро; например, рассказывая красавице о каком ни на есть любовном приключении, он вдруг прерывает разговор: «Э! Кстати, сударыня, сказать ли вам новость? Ведь я влюблен в вас до дурачества», – и бросает на нее «гнилой взгляд». Щеголиха потупляется, будто ей стыдно, петиметр продолжает говорить ей похвалы.

После этого разговора щеголиха и петиметр бывают несколько дней безумно друг в друга влюблены. Они располагают дни свои так, чтобы всегда быть вместе: в «серинькой» ездим в английскую комедию, в «пестринькой» бываем во французской, в «колетца» – в маскараде, в «медный таз» – в концерте, в «сайку» – смотрим русский спектакль, в «умойся» – дома, а в «красное» – ездим прогуливаться за город. Таким образом петиметр держит ее «болванчиком» до того времени, как встретится другая».

Какое жизненное описание! Вполне можно примерить к современности. И какое меткое определение к даме, используемой в качестве временной утехи – «болванчик»!

Мы же возвращаемся к нашей современной фантазийной истории.

Незнакомка повернула на бульвар и двинулась уверенно и легко в горку, так же, как и в начале своего пути, как будто перемещаясь в пространстве, как в невесомости, вопреки всем законам физики.

А шла она вверх к концу бульвара на встречу с тем человеком, благодаря которому чувствовала себя любимой и обожаемой. Здесь, на пересечении Рождественского бульвара со Сретенкой, был отель с почасовой оплатой, а у нее свидание. То самое свидание, когда ничего не загадываешь, не строишь долгосрочные планы, не пытаешься взять своего возлюбленного в плен на всю оставшуюся жизнь, а наслаждаешься взаимным чувством здесь и сейчас.

Нет, не пытайтесь провести ассоциации с приведенным выше историческим описанием щеголя. Наш мужской персонаж не подходит к категории современного «петиметра». Это не повеса, а нормальный человек, к более подробному описанию которого мы еще вернемся позже. Он, разумеется, помогал нашей героине материально, но это было далеко не самым главным условием взаимного притяжения – это было то, что они как бы не замечали и что находилось на заднем плане как неотъемлемая часть непростой и бурной жизни, которая их окружала.

Здесь было удобное место для обоих, хотя особенности отеля использовались и посетителями другого рода, из-за чего соседние номера иногда, судя по звукам, напоминали дешевый бордель. Но им вдвоем было все равно, окружающий мир исчезал в момент встречи, вернее, он оставался и даже расширялся в бесконечность, но только для двоих.

С этого момента мы в книге пойдем по Москве вместе с этими двумя героями и их фантазийной историей жизни, связанной с Москвой. Оба образа собирательные, в каждом из них смешаны черты сразу нескольких реальных людей, встречавшихся автору – вашему покорному слуге – в жизни. Поэтому сначала наши герои оставались безымянными, как бы подчеркивая этим свой собирательный вымышленный характер. Но все же лучше дать им имена, так дальше будет легче переходить от истории и архитектуры к нашим вымышленным героям и обратно. Такие имена, которые подчеркивают наиболее яркие черты каждого из наших героев. Долго думал, и оказалось, что им подходят больше всего одинаковые имена – Евгений и Евгения. Евгений от слова «гений» или от слова «гены» – хорошие гены, доставшиеся в наследство от родителей и дальних предков. Он человек талантливый и «породистый» в хорошем смысле этого слова. Родители заложили в него и хорошую физическую силу, и удаль, и интеллект в сочетании с любовью к инженерному делу и изобретательству. Евгения – Женя, от слова женственная, жена, женщина – умница, красавица, удивительно нежная, чувственная и одновременно сильная, а если надо, то решительная и твердая.

К слову сказать, гостиница у Сретенских ворот, где они встречались, была построена очень давно, согласно указу Павла I, по проекту архитектора В. П. Стасова. Постройка сохранилась до наших дней, но облик ее уже не имеет ничего общего с прежним зданием, которое многократно перестраивалось. В частности, в 1892 году оно было радикально реконструировано под руководством архитектора П. А. Ушакова.

В прошлом на стыках бульваров в местах прохождения дорог из Москвы в другие города (Тверь, Дмитров, Ярославль, Владимир) через Бульварное кольцо, а ранее через ворота стен Белого города, у площадей, содержащих в своих названиях одно общее слово «ворота» (Петровские ворота, Сретенские ворота, Мясницкие, Покровские, Никитские, Арбатские, Пречистенские) были построены такие же гостиницы для постояльцев, прибывающих в столицу из других мест обширной Российской империи. Часть из них со временем оказалась утерянной, а часть сохранилась и даже по-прежнему используется в том же качестве, как в нашем случае.

Оставим пока наших героев для объяснения читателям причин появления в книге приема под названием «художественная фантазия». Почему именно в этом месте появилась такая красивая, эффектная героиня, легко перевоплощающаяся в разные противоречивые образы? Именно такое начало повествования об этом бульваре, на мой взгляд, как нельзя лучше подходит к описанию его исторических особенностей, наложивших до сих пор смутно ощущаемый особый колорит на Рождественку, «Трубу» и окрестности.

А как еще описать в настоящем это необычайно контрастное в прошлом место, где переплетались, казалось бы, несовместимые вещи?

Здесь бок о бок существовали и обычные москвички, и дамы высшего света, блестяще образованные и воспитанные, и монашки, и элитные куртизанки, и дешевые проститутки. Здесь бушевала страсть и порок, а рядом существовали смирение и самоотречение, здесь соседствовали романтика, чистота и откровенный разврат.

На всякий случай, последнее к нашей Жене – Евгении не относится. Дальше вы и сами это поймете. Но контрастность, как и во всяком человеке, в ней есть. Она яркая женщина, настолько яркая, чтобы соответствовать удивительной контрастности этого места Москвы в прошлом.

Чтобы не быть голословным, предлагаю обратиться к описанию Рождественского бульвара второй половины XIX века, сделанному известным писателем Н. Д. Телешовым: «Как один из московских контрастов, тут же, на горке, за каменной оградой, расположился большой женский монастырь с окнами из келий на бульвар, кишевший по вечерам веселыми девами разных категорий – и в нарядных крикливых шляпках с перьями, и в скромных платочках.

А рядом с монастырем, стена в стену, стоял дом с гостиницей для тех же встреч и свиданий, что и в «Эрмитаже». Благодаря ближайшему соседству гостиницу эту в шутку называли «Святые номера».

…К вечеру площадь (имеется в виду Трубная площадь) начинала пустеть… а по бульвару начинали разгуливать нарядные «барышни» в шляпках с перьями и вызывающе взглядывать на встречных мужчин… «Святые номера» постепенно наполнялись своей публикой, а в соседнем девичьем монастыре начинали гудеть колокола, призывая благочестивых ко всенощной».

Чтобы добавить красок и сгустить их, обратимся к описанию этих мест, включая соседствующую Грачевку из повести «Яма» Александра Куприна:

«Во всех домах входные двери открыты настежь, и сквозь них видны с улицы: крутая лестница, и узкий коридор вверху, и белое сверканье многогранного рефлектора лампы, и зеленые стены сеней, расписанные швейцарскими пейзажами.

До самого утра сотни и тысячи мужчин подымаются и спускаются по этим лестницам. Здесь бывают все: полуразрушенные, слюнявые старцы, ищущие искусственных возбуждений, и мальчики – кадеты и гимназисты – почти дети; бородатые отцы семейств, почтенные столпы общества в золотых очках, и молодожены, и влюбленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвокаты, и строгие блюстители нравственности – педагоги, и передовые писатели – авторы горячих, страстных статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы, и беглые каторжники, и офицеры, и студенты, и социал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты; застенчивые и наглые, больные и здоровые, познающие впервые женщину, и старые развратники, истрепанные всеми видами порока; ясноглазые красавцы и уроды, злобно исковерканные природой, глухонемые, слепые, безносые, с дряблыми, отвислыми телами, с зловонным дыханием, плешивые, трясущиеся, покрытые паразитами – брюхатые, геморроидальные обезьяны.

Приходят свободно и просто, как в ресторан или на вокзал, сидят, курят, пьют, судорожно притворяются веселыми, танцуют, выделывая гнусные телодвижения, имитирующие акт половой любви. Иногда внимательно и долго, иногда с грубой поспешностью выбирают любую женщину и знают наперед, что никогда не встретят отказа. Нетерпеливо платят вперед деньги и на публичной кровати, еще не остывшей от тела предшественника, совершают бесцельно самое великое и прекрасное из мировых таинств – таинство зарождения новой жизни.

И женщины с равнодушной готовностью, с однообразными словами, с заученными профессиональными движениями удовлетворяют, как машины, их желаниям, чтобы тотчас же после них, в ту же ночь, с теми же словами, улыбками и жестами принять третьего, четвертого, десятого мужчину, нередко уже ждущего своей очереди в общем зале».

То место, что называлось в прошлом Грачевка, это идущая параллельно Цветному бульвару современная Трубная улица и пересекающие ее перекрестки. Сейчас уже мало что напоминает о таком злачном характере этого места, разве что яркий окрас нескольких зданий, сохранившихся на этой улице с прошлых времен.

Мы же, посмотрев на современные фотографии бывшей Грачевки, свернем в Печатников переулок, названный по располагавшейся здесь в прошлом Печатной слободе (об этой слободе еще будет рассказано ниже), к одному маленькому, но очень симпатичному особняку.

Небольшое изящное здание под номером 7 по переулку, идущему параллельно внешней стороне Рождественского бульвара, называют «Дом с кариатидами». Изначально постройка была возведена для жены купца Золотарева. В 1896 году дом купил разбогатевший благодаря собственному труду в качестве искусного лепщика крестьянин Петр Сысоев из деревни Сафроново Подольского уезда. С помощью архитектора Зубова он перестроил особняк. Внутреннее убранство дома было украшено лепными плафонами на потолке, карнизами, кафельной печью. Внешняя сторона дома была украшена скульптурами лепки самого Сысоева. Обращают на себя внимание две кариатиды и два ангелочка над ними. Помимо самих кариатид, на фасаде дома был сделан и сохранился до сих пор роскошный картуш с вензелем «ПС».

Петр славился своим мастерством, например его привлекали к лепным работам в интерьерах знаменитой Филипповской булочной и гостиницы «Метрополь». В результате он хорошо заработал и смог купить себе этот маленький изящный двухэтажный особнячок, во дворе которого им была устроена собственная лепная мастерская.

«Дом с кариатидами» долгое время пустовал и был сильно потрепан в постсоветский период, но интерьеры здания оставались почти что в первозданном виде. В 2000-х годах здание незаконно перешло в собственность частного инвестора, который решил превратить особняк в офис. Вместо реконструкции в здании началась варварская перепланировка. Наемные рабочие разрушили часть внутренних стен и внутреннего убранства, в одном из залов даже обвалился пол, сломали перекрытия и разбили окна. Остановить очередное варварство удалось активистам «Архнадзора», которые вызвали полицию и представителей «Москомнаследия». Вместе им удалось прекратить разрушение особняка, а также максимально его законсервировать.

К счастью, в последующем «Дом с кариатидами» стал первым зданием, переданным в аренду и отреставрированным по городской программе «1 рубль за 1 метр» сроком на 49 лет. Инвестором стала Жанна Шорина. В рамках программы инвестор должен самостоятельно отреставрировать арендуемое здание, после чего цена аренды для него становится символической – 1 рубль за 1 метр.

Возвращаясь к истории этих мест, раскроем простую причину сосредоточения района «красных фонарей» именно в этой части Москвы. В 1844 году в здании Сретенской полицейской части открылся второй в России, после Санкт-Петербурга, врачебно-полицейский комитет. Таким образом, занятие проституцией приобрело статус официально допустимого, каждая проститутка раз в две недели должна была пройти в этом комитете медицинское освидетельствование. Штат комитета был небольшим, и поэтому разрешения на открытие домов терпимости выдавали в «шаговой доступности» от места расположения Сретенской полицейской части.

Чтобы еще раз подчеркнуть контрастность этих мест и наполнявшего их женского общества, обратимся к воспоминаниям Екатерины Константиновны Брешко-Брешковской, угодившей как-то за революционную деятельность в камеру этой же полицейской части: «…Там я получила большую светлую камеру с двумя окнами, выходившими на обычно пустынный плац. Он заполнялся дважды в неделю, когда у здания части в длинную очередь выстраивались проститутки, явившиеся на медицинское обследование. Среди них попадались и очень элегантные женщины, и не столь нарядные, а замыкали процессию толпы женщин в лохмотьях и даже просто полуголых. В конце очереди стоял городовой с шашкой. К дверям один за другим подкатывали экипажи, из них выходили молодые, изысканно одетые женщины и шли в просторный кабинет врача. Я впервые наблюдала это жуткое зрелище и поначалу не понимала, что оно значит, но жандармы мне объяснили. Экипажи меня не слишком печалили, но колонны простых крестьянок вызывали у меня желание кричать и рыдать. Увидев их впервые, я не могла успокоиться и целый день ходила от стены к стене. Я и сейчас как наяву вижу этих полуголых жалких женщин и полицейского, подгоняющего их шашкой».

И буквально через предложение от этого описания Брешко-Брешковская контрастом дает следующее:

«В Сущевской полицейской части я видела и другое любопытное зрелище. Одновременно со мной там содержалась под арестом мать Митрофания. Она была настоятельницей одного монастыря, находившегося под высоким покровительством.

Эта хитрая и алчная женщина основала банк, собрала сотни тысяч рублей и зашла в своих спекуляциях так далеко, что правительство было вынуждено начать следствие.